Endmatter

Другие редакции, варианты

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ,
ВАРИАНТЫ

У ЗНАКОМЫХ

Варианты белового автографа

                    

Стр. 7.
7	Фразы: Ждем с нетерпением. — нет.
10	Лосевой / ГорбылинойДалее так по всему тексту.1
11	Подгорин / ПодгорскийДалее так по всему тексту.1
14	прогулки по вечерам / прогулки
26	И теперь / Да и теперь
30—32	любил их очень ~ и чуждо. / любил их очень, но, кажется, только в своих воспоминаниях; настоящее [же] было ему мало знакомо и чуждо.
35	Сергей Сергеич... / Сергей Сергеич, неинтересный, ни на что не способный, ленивый малый;
Стр. 8.
1	только шесть лет назад, но уже разорены / шесть лет назад и уже разорены
2	Слов: этим самым Сергеем Сергеичем — нет.
11—12	вероятно, очаровательно только в воспоминаниях / хорошо только в воспоминаниях
22	не был у Лосевых / не был в Кузьминках
23	походив по комнате / походив по кабинету ◊
24	поехать к ним / поехать туда
25—26	отбыть эту повинность ~ до будущего лета / отбыть эту повинность, чтобы [совесть] потом совесть была покойна до будущего лета
34	Слов: и разные хозяйственные предприятия — нет.
40	никакого удовольствия / удовольствия
40—41	им овладевало / им даже овладевало ◊
42—43	другие, и он не понимал людей / другие; он не любил людей

                            

Стр. 9.
1—3	около порядочных ~ как репейник / около чистых женщин, и к которым всякая нечистота пристает, как репейник
3—6	Фразы: И Лосева ~ брезгливое чувство... — нет.
7	Сергеич / Сергеевич ◊
12	После: дружище. — Это с вашей стороны совсем не по-дружески.
15	простым, чисто русским / чисто русским
20—21	Надежда, его свояченица, казалась воздушной. / Надежда, высокая и не худая, казалась воздушной.
29	У нас Варя, и тоже ждет вас. / У нас Варя.
Стр. 10.
3—5	к разговору ~ небрежно / к разговору, и если фраза нравилась ему, то он повторял ее по целым неделям. Была у него и другая особенность: всегда он подражал кому-нибудь и чаще всего московским артистам. Если он закатывал глаза, небрежно
7	на обеде / на званом обеде ◊
7—8	где говорили речи / где при нем говорили речи ◊
9	должно быть, тоже подражал / очевидно, подражал
18	Варя, курсистка, кстати брала / Варя, курсистка, брала
20—21	хотела только ~ страстно хотела / хотела только, страстно хотела любви и счастья ◊
23	более тридцати лет / больше тридцати лет
30—32	любила сильно ~ счастливой. / любила сильно, но не была счастлива; ревность и страх за детей мучили ее постоянно. ◊
42—43	разговор о векселях и закладных, — этого не миновать / разговор о делах, — это неизбежно
Стр. 11.
2	отделаться поскорее и — потом в сад, на воздух... / отделаться поскорее и — баста.
4—5	в Кузьминках новенького? ~ Датском королевстве? / в Кузьминках? Как?
6—7	ответила Татьяна и печально вздохнула / вздохнула Татьяна
11—12	приезжают сюда ~ смотрят... / приезжают сюда и осматривают.
12—15	Текста: Всякий теперь ~ оскорбляет глубоко. — нет.
40	Слов: справедливый и разумный — нет.
Стр. 12.
1—2	В нем было ~ случалось вести / В нем была странная раздвоенность. Как адвокат, он вел
2—3	с клиентами он держался / с клиентами держался

                          

7—8	чувствителен и не умел ~ Достаточно было / чувствителен, не умел говорить прямо, и достаточно было
12—13	год назад ~ барыни на Бронной / год назад, у одной барыни на Бронной он встретился с Сергеем Сергеичем
16	поставил ~ затруднение / поставил его прямо в тупик
17	все щекотливые и неприятные вопросы / все затруднительные вопросы
36—37	А идти рядом с Сергеем Сергеичем / А идти с ним рядом ◊
37	говорить с ним было мучительно / говорить с ним — это была совершенная пытка
38	то и дело целовался, и всё по три раза / всё целовался, по три раза
39—40	дышал в лицо ~ прилипнет к вам / дышал в лицо, — совсем липкий человек
42—43	тягостное впечатление / такое впечатление
43	прицеливался из револьвера / прицеливался в него из револьвера
Стр. 13.
15	и сам он / и он сам ◊
1—34	Текста: По линии железной дороги ~ хлопнула его рукой по плечу. — нет.
Стр. 14.
1—2	дуралея-идеалиста / дурака-идеалиста
2—3	так идеалистом и умер. Горбатого могила исправит. / так дураком и умер.
10—14	Когда он хотел ~ убрать водку. / — Господи, довольно себя отравлять, — сказала строго Варя. — Вы алкоголики, я вижу. Таня, вели убрать водку. — Этот текст шел после слов: так дураком и умер.
23—24	и избаловали ~ так что он / и так избаловали его своим поклонением, что он
37—39	расходует на такую ~ уже устроено / расходует только на мужа и детей
41	неинтересно и неумно / неинтересно
Стр. 15.
10—11	и слезы ~ по щекам / и слезы показались у нее на глазах
16—17	«При чем тут поколение ~ не больше...» / Подгорский не понимал: при чем тут поколение? Ведь он и Сергей Сергеич почти сверстники, и разница в летах пять-шесть лет, не больше...
19	вздохнула / вздохнула печально
19—20	угрожает какая-нибудь потеря / угрожают потери
29—30	всё ~ необходимо / всё, что делается, нужно

                                      

35	Варя, легко впадающая / Варя, охотно впадающая ◊
Стр. 16.
1—2	Текста: — Ну, из Некрасова ~ нечаянно вышло. — нет.
10—11	После: не Сергею Сергеичу — зачеркнуто: а ей
15—16	с благоприятной развязкой / с благополучной развязкой
18—19	Надежде / Татьяне ◊
35	у нее на душе / в ее душе ◊
35—36	что когда-то происходило у ее сестры / что у ее сестры
Стр. 18.
23	Фразы: Закрыли рояль. — нет.
42	После: Сели. — начато и зачеркнуто: kog<nac>
Стр. 19.
6	Нашему брату-чудаку / Нашему брату-идеалисту
7—10	крышка. ~ очень претит! / крышка. Что ж? Туда и дорога, не будь дураком, не зевай. Сергей Горбылин, прочь с дороги!
29—30	проиграть в карты / проиграть в винт
31—32	желая отделаться поскорее / желая скорее отделаться
33—34	казалось, уже прилипли / казалось, прилипли
39—40	У меня несносный бабий характер. / Я баба.
Стр. 19—20.
43—2	Текста: — И ради бога ~ больше ничего. — нет.
Стр. 20.
13—14	наделал массу зла / наделал такую массу зла
23—32	Текста: — О, как вы ~ с вами до одурения! — нет.
33—35	Сказавши это ~ что хотел. / И, сказавши это, Подгорский быстро вышел из флигеля.
Стр. 20—21.
37—5	Текста: Какая польза говорить ~ не давать денег». — нет.
Стр. 21.
5	он уже не думал / уже не думал
20	После: две двери — зачеркнуто: одна в сад, другая в поле
25—27	кривыми ~ в тишине / кривыми ножками казались живыми и были страшны
39	тихо позвал женский голос / позвал тихий женский голос
40	После: вошли в башню, и — зачеркнуто: потом
41—42	черная собака ~ Подгорина / черная собака, Жук
42—43	глядя вверх ~ дружелюбно замахала / глядя вверх на Подгорского, замахала
Стр. 22.
1	А потом ~ из черной канавы / Затем из черной канавы
5	и стала смотреть вверх / и тоже стала смотреть вверх
6	но, вероятно, чувствовала / но чувствовала

              

8—9	Черная тень от башни / Черная башня
9	тянувшаяся по земле далеко в поле / которая тянулась далеко в поле, и рядом другая тень, поменьше
11	Слов: тени обеих — нет.
16	После: прекрасную ночь. — А ему было неловко, он сжался, притих, не знал, говорить ли ему или молчать, и чувств[уя]овал себя виноватым
21—37	а ему было неловко ~ предпочел бы / а он смотрел на нее равнодушно и думал о том, что эти свидания в лунные ночи, белые фигуры с тонкими талиями, томление, жажда ласки и объятий — всё это уже [не интересно, потому что] отжило и неинтересно. Отжили и таинственные тени, и усадьбы, и такие «типы», как Сергей Сергеич, и башни. Здесь, в усадьбе, в лунную ночь, около красивой, влюбленной, мечтательной девушки он так же холоден, как на Малой Бронной, потому что эта поэзия отжила для него так же, как та [проза] грубая проза; и теперь, [здесь] сидя здесь на этой башне, он [всему, что видел,] предпочел бы
38—39	Слов: или Варю ~ «Железную дорогу» — нет.
40	или другую женщину / или женщину
Стр. 22—23.
43—3	Текста: а если ~ предчувствуем иногда... — нет.
Стр. 23.
8—9	«Как это всё ~ к себе во флигель. / Возвращаясь к себе во флигель, он повторял мысленно: — Как это всё [случилось однако] сложилось однако... ◊
26—27	Фразы: Отпустите меня, пожалуйста. — нет.
33	он уже последний раз / он последний раз ◊
42	После: платье и — зачеркнуто: были

Первоначалные варианты гранок

          

Стр. 7.
30	больше, кажется, любил / больше любил
Стр. 9.
3	И Лосева / И Сергея Сергеича
Стр. 11.
4	новенького / чего-нибудь новенького
Стр. 17.
25	мягкой душой / мягкой, милой душой
Стр. 22.
25	равнодушен / был равнодушен

ИОНЫЧ

Варианты белового автографа (БА)
и «Ежемесячных литературных приложений
к журналу „Нива“» (Н)

                     

Стр. 24.
29	в кухне стучали / в кухне, не умолкая, стучали (БА)
Стр. 25.
9	После: погулял в саду — выпил бутылку пива (БА)
14	на крыльце / на крыльце; от послеобеденного сна лицо у него было заспанное и немножко опухло (БА)
14—15	Очень, очень рад ~ гостя. / Очень, очень рад вас видеть. (БА)
20	Слова: душенька — нет. (БА)
29	После: вслух. — Соберутся добрые знакомые — так, кое-кто... (БА)
38	с конфетами / с конфектами (БА)
Стр. 26.
7	на кухне / в кухне
8	После: жареного лука — на улице гуляли (БА)
35	отвечала она / ответила она (БА)
Стр. 27.
4	внутрь рояля / вовнутрь рояли (БА)
8—9	сыплются камни, сыплются и всё сыплются / сыпятся камни, сыпятся и всё сыпятся
10	После: сыпаться — и казалось, что он уже целый год слышит эту музыку (БА)
20—21	После: не напишешь. — Он поцеловал ее в обе щеки, в лоб, в плечо, и потом вытер платком свои мокрые глаза. (БА)
33	ответила / отвечала ◊ (БА)
35	дурные влияния; пока девушка растет / дурные влияния... Подруги не всегда могут научить добру, и в воспитании детей поэтому я держусь такого правила: пока девушка растет (БА)
43	После: топнула ножкой. — Опять окружили ее и стали восхищаться, поздравлять, уверять, что во всем городе никто не играет так хорошо. — Прекрасно! Превосходно! — Она у нас будет звездочкой, — с гордостью сказал отец. И мать, Вера Иосифовна, [тоже] смотрела на свою дочь тоже нежно и с гордостью, но эгоизм непризнанного

                      

	таланта, зависть и ревность к чужим успехам вдруг заговорили в ней, и, уже не вынося этих похвал, относившихся не к ней, она услала [даже] дочь из гостиной, сказавши ей: — Котик, поищи у меня в спальной мой карандаш. (БА)
Стр. 28.
41	и до земского / и до земского, про которого уже говорили в городе, что он хорошо лечит (БА)
Стр. 29.
6—7	доктор ~ мигрени... / доктор, но ездил он к Туркиным уже не ради ее мигрени, а по другим, особенным причинам... (БА)
11	Но вот звонок; нужно было идти в переднюю / Но вот звонок [в передней]; пошли в переднюю (БА)
18	встала и пошла / встала и пошла. Он за ней. (БА)
38	что-то необыкновенно милое / что-то детское (БА)
40	Слов: несмотря на эту наивность — нет. (БА)
41	С ней он мог говорить / С ней можно было говорить (БА)
42—43	мог жаловаться ей на жизнь, на людей / можно было жаловаться ей на жизнь, на людей, и она могла понять, посочувствовать (БА)
Стр. 30.
1	случалось, она вдруг / случалось, вдруг (БА)
16	Куда же вы? — ужаснулся Старцев / Послышались шаги. Это Иван Петрович вел своих гостей под широкий клен. — Вот видите, нас не оставляют одних, — проговорил с досадой Старцев. — Это ужасно, ужасно... Куда же вы? — продолжал он с отчаянием (БА)
17	вдруг встала / встала (БА)
20	Она остановилась / Она вдруг остановилась (БА)
37	а в половине одиннадцатого / а в половину одиннадцатого (БА)
41	После: В предместье — начато и зачеркнуто: вы<ли?> (БА)
41	около боен / около боень
Стр. 31.
1—4	«У всякого свои странности ~ опьянила его /. У него была надежда, слабая, пустая... «У всякого свои странности, — думал он, — теперешняя молодежь какая-то чудная, и — кто знает? — быть может, Котик не шутит, придет», — и он отдался этой надежде, она опьянила его, и не могли остановить его уже никакие рассуждения. (БА)
15—16	на желтом песке аллей / на желтом песке аллеи

                           

23	После: тайны — зачеркнуто: трогательной и прекрасной (БА)
42	объятия. / объятия, молодую грудь... (БА)
Стр. 32.
17—19	сказал он Пантелеймону ~ он подумал / сказал он Пантелеймону, с наслаждением садясь в коляску, и подумал про себя (БА)
28—29	Иван Петрович, видя ~ записочки / Вера Иосифовна, видя, что гость задумчив и скучает, прочла ему за чаем главу из своего романа, потом Иван Петрович, вынув из жилетного кармана записочку (БА)
35	бессонной ночи / бессонной томительной ночи (БА)
36—37	точно его опоили чем-то сладким и усыпляющим / точно его опоили дурманом (БА)
Стр. 33.
8—11	и Старцев залюбовался ~ и смеялся. / и Старцев, любуясь, вдыхая тонкий аромат, который она внесла с собой, пришел в восторг и ни с того ни с сего зааплодировал и крикнул: «Vive la France!» (БА)
40	И чрез мгновение / И через мгновение (БА)
Стр. 34.
1	Старцев / Он ◊ (БА)
6	После: не любили! — Я с досадой вспоминаю теперь то время, когда я не любил, но пускался часто в длинные рассуждения о любви. (БА)
23	продолжала эту пустую / продолжать эту пустую (БА)
35	После: сердце — и на губах уже не было ощущения поцелуя (БА)
Стр. 35.
12	Слов: Прошло четыре года. — нет. (БА)
18—19	и чем он больше рос / и чем больше он рос (БА)
24	После: раздражали его — и каждый день портили ему настроение (БА)
31	пробовал заговорить / пробовал заговаривать (БА)
36—37	А когда Старцев / А когда он ◊ (БА)
39	за упрек / на свой счет ◊ (БА)
Стр. 36.
6—7	несправедливо, глупо / глупо, несправедливо ◊ (БА)
17	духами, и уксусом / и духами, и уксусом (БА)
18	во все / по всем ◊ (БА)
20—21	После: на текущий счет. — И какие веселые мысли иногда приходили в голову по поводу этих денег, какие заманчивые планы! (БА)

                        

35	Старцев подумал и вечером поехал к Туркиным. / Вечером Старцев поехал к Туркиным, и сердце у него тревожно билось. (БА)
37	После: Бонжурте. — Дамы давно уже ждут вас, милости просим. (БА)
Стр. 37.
4	После: во взгляде — начато и зачеркнуто: в повед<ении> (БА)
4	и в манерах / в манерах
8—9	что у нее тревожно билось / что и у нее тоже билось (БА)
22—23	и ему стало неловко. / и ему стало стыдно. Пристальный взгляд Екатерины Ивановны и ее ласковость возбуждали в нем беспокойство, и он с удовольствием ушел бы. (БА) и ему стало стыдно. (Н)
25	роман, читала о том / роман. Щурясь от головной боли, она читала о том (БА)
28	«Бездарен, — думал он, — не тот / — Это, — думал он с раздражением и скукой, — самая бездарная женщина во всем городе. Бездарен не тот (БА)
33—34	долго благодарили и восхищались ею / долго благодарили, восхищались, но она слушала уже не с достоинством, как прежде, а застенчиво, с вялой улыбкой (БА)
Стр. 38.
12	Сколько воспоминаний! / Столько воспоминаний! (БА)
22	как он бродил / как бродил (БА)
27	шел дождь / был дождь ◊ (БА)
31	а вечером клуб, общество картежников / а вечером в клубе с картежниками ◊ (БА)
Стр. 39.
9	После: погас. — Мне, однако, пора, — сказал он; его уже сильно тянуло в клуб. — Позвольте мне уехать. (БА)
12	Мы будем видеться / Мы ведь будем видеться ◊ (БА)
13	Я не пианистка / Я уже не пианистка ◊ (БА)
16	и Старцев увидел / и он увидел ◊ (БА)
22—23	Вы не имеете ~ провожая его. / — Нехорошо, сударь, нехорошо, — говорил Иван Петрович, провожая его. — Вы не имеете никакого римского права уезжать без ужина. (БА)
34	и подумал / и дом показался ему мрачным, точно это была богадельня или [заведение для посаж<енных?>] арестный дом, и он подумал (БА)
Стр. 40.
30	хочется поспеть / [попасть<?>] хочется поспеть (БА)

     

35—36	Характер у него ~ раздражительным. / Характер у него тяжелый, раздражительный. (БА)
Стр. 41.
1—2	После: ничто его не интересует — и давно уже он ничего не читает ◊ (БА)
9	и лакей / и лакеи (БА)
20	А Туркины? ~ Она заметно постарела / А Котик постарела (БА)

ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ

Варианты журнала «Русская мысль»

                    

Стр. 42.
27—28	Быть может, тут явление атавизма / Быть может, это явление атавизма
Стр. 43.
24	прищурив глаз / прищурив глаза
Стр. 45.
10—11	чтобы о нем не думали дурно / чтобы о нем не подумали дурно
19	кровать была с пологом / кровать с пологом
31	говорил он / говорит он
Стр. 46.
9	ходят по обязанности / заходят по обязанности
38—39	она бы за него пошла / она за него бы пошла
Стр. 49.
14	писклявым голосом / пискливым голосом
Стр. 50.
23	стояла совсем летняя погода / стояла уже совсем летняя погода
Стр. 51.
8	После: то и нельзя. — Не разрешено — и нельзя.
Стр. 52.
9—10	сломать себе шею / сломать шею
33	Хоронили мы его все / Хоронили его мы все

КРЫЖОВНИК

Варианты журнала «Русская мысль»

  

Стр. 62—64.
43—1	Да, я говорил так ~ спросил Иван Иваныч / Но во имя чего ждать? — спросил Иван Иванович

    

Стр. 64.
31—32	не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя / не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя, делайте добро
33—34	а если в жизни есть смысл и цель / а есть жизнь, и если она имеет смысл и цель
35	После: великом. — Есть жизнь, есть нравственный закон, высший для нас закон...

О ЛЮБВИ

Варианты журнала «Русская мысль»

           

Стр. 67.
5	мы же, русские, украшаем / мы же украшаем
Стр. 71.
7	После: точно мальчик. — Когда любишь, то какие открываешь в себе богатства, какую бездну нежности, ласковости, и даже себе не веришь, что умеешь любить так глубоко.
Стр. 72.
31	в другую такую же / в такую же
Стр. 73.
25	После: правды. — На самом деле в доме Лугановича я вел себя вполне безупречно, так что минутами мне становилась тяжела до слез эта роль благородного существа.
Стр. 74.
23—24	от высшего, от более важного / с высшего, с более важного
45	После: красивой. — — Сегодня к вечеру мне нужно быть в городе, — сказал Иван Иваныч, возвращаясь в комнату. — От вас я прямо на полустанок. — Я вас провожу, — сказал Алехин. — Но пешком теперь грязно; в пятом часу наши бабы поедут в Федотово за известкой, так вот кстати и подвезут нас. Надо только приказать, чтобы нам дали пораньше обедать.

СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ

Варианты журнала «Русская мысль»

      

Стр. 77.
22—23	Нервы, должно быть, подгуляли / Нервы подгуляли
Стр. 79.
19—20	После: на шее — и вспоминается недавний плач...
Стр. 83.
4	Шторы / Сторы

ПО ДЕЛАМ СЛУЖБЫ

Варианты журнала «Книжки Недели»

          

Стр. 86.
27—28	и полатями./ и с полатями.
Стр. 90.
20	чверезый / тверезый
Стр. 91.
4	милосердная. / милосердая.
18	Сережу-то / Сережку-то
Стр. 92.
9	можно было / можно было бы
17	убирая посуду / убирая самовар и посуду

ДУШЕЧКА

Варианты журнала «Семья»

                

Стр. 105.
17—18	повстречалася? / повстречалась?
31	Василий Андреич / Василий Андреевич
Стр. 108.
8	Андреич / Андреевич
31	и от этого много болезней. / и потому много болезней.
31—32	То и дело слышишь, люди заболевают / Часто заболевают
42	старались скрыть / старались скрыть ее
Стр. 110.
3	И так жутко / И так нудно
6	уже называли / уже назвали
Стр. 111.
33	такой умненький / такой умный
Стр. 113.
17—18	Укладывая его в постель ~ его / Укладывая его спать, она его долго крестит
38	отстает тяжесть / отлегает тяжесть

НОВАЯ ДАЧА

Варианты газеты «Русские ведомости»

     

Стр. 117.
5—6	приехала на деревню / приехала в деревню
9	пригнутыми к ушам / пригнутыми с боков к ушам
Стр. 120.
33—34	Глаза бы мои на тебя не глядели! / Глаза бы мои тебя не видели!

         

Стр. 121.
12—13	Одно звание — кузнецы / Одно звание, что кузнецы
Стр. 123.
29	как будто обидно. /как будто и обидно.
Стр. 125.
20—21	Просьба / Просьбы
Стр. 126.
1	и... оно бы ничего / по рублишке в месяц... оно бы ничего
2	Фразы: Пошли, царица небесная... — нет.

ДАМА С СОБАЧКОЙ

Варианты журнала «Русская мысль»

           

Стр. 130.
1	принято говорить, что здесь скучно / принято говорить так
Стр. 132.
11	Слов: очень серьезно — нет.
14	она задумалась / она стала серьезной и задумалась
18—19	отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло / отрезал себе ломоть. И прошло
28	Это ужасно./ Это больше никогда не повторится, клянусь.
30—33	Чем мне оправдаться? ~ обманываю. / — Вы должны выслушать меня, я расскажу вам, отчего это произошло. — Мне ничего не нужно знать, решительно ничего! — Но позвольте мне рассказать, мне станет легче... — После, милая! — сказал он и поправил ее волосы. — Зачем делать такое серьезное, умное лицо? Это, извини, даже немножко неумно, потому что не соответствует обстоятельствам. — Нет, вы должны меня выслушать. Прошу вас. Я вам уже говорила, что я вышла замуж и поехала с мужем в С. Живут же другие в провинции, отчего мне не жить? Но мне С. стал противен с первой же недели; как выгляну в окно, а там серый забор, длинный, серый забор — о, боже мой! Ложилась в девять часов спать, и только развлечения, что в три часа обед, а в девять — спать.
Стр. 133.
4—5	такое неожиданное и неуместное; если бы / такое неожиданное и неуместное, что если бы
9—10	После: к нему. — — Я чувствую, вы добрый, вы хороший человек, — говорила она. — Я вас мало знаю, но почему-то вы мне кажетесь таким добрым, порядочным, умным, вы не такой, как все, и поймете меня.

                   

11—12	Слов: говорила она — нет.
21—22	Потом, когда они вышли, на набережной не было ни души / Потом они оделись и вышли. На набережной не было ни души
Стр. 134.
6—7	Слов: о высших целях бытия — нет.
36	величавы. / величавы, Гуров наслаждался, хотя и сознавал, что эти впечатления ему ни к чему, совсем не нужны, так как его жизнь не была ни прекрасной, ни величавой и не было желания, чтобы она когда-нибудь стала такою.
42	После: Это сама судьба. — Еще немного, и я увлеклась бы вами серьезно. Вы такой хороший, такой милый, чудный, редкий человек, вас так легко полюбить! Но зачем любовь? Она разбила бы мою жизнь. Любить вас тайно, скрываться от всех — разве это не ужасно?
Стр. 135.
21	раскаяние; ведь эта молодая женщина / раскаяние, что эта молодая женщина
29	обманывал ее... / обманывал ее, и теперь ему было неловко.
Стр. 136.
8—9	После: очарование. — Он бранил Крым, Ялту, татар, женщин, уверял, что Швейцария лучше.
9—10	Мало-помалу он окунулся в московскую жизнь, уже с жадностью прочитывал / Он мало-помалу окунулся в московскую жизнь и уже ссорился с жильцами, дворниками, полицией, с жадностью прочитывал
10—11	и говорил / и потом говорил
12—13	юбилеи / юбилеи; легкое, беспечное настроение и чувство личной свободы исчезли
16	порцию селянки на сковородке... / порцию селянки на сковородке, и если бы Анна Сергеевна видела, как он выходил из ресторана красный, мрачный, недовольный, то, быть может, поняла бы, что в нем нет ничего возвышенного и необыкновенного...
17—18	Пройдет какой-нибудь месяц ~ туманом / Ему казалось, что пройдет какой-нибудь месяц и Анна Сергеевна тоже покроется в памяти туманом
36	шкапа / шкафа
Стр. 137.
4	о женщинах / о женщинах, говорил он долго, просил спеть что-нибудь, сам пел

                 

12	После: в Ялте: —
	— Когда? — Этой осенью. Нельзя сказать, чтобы она была особенно красива, но впечатление она произвела на меня неотразимое. Я до сих пор еще сам не свой.
17—18	осетрина-то с душком! / осетрина была несвежая!
32	спал дурно, всё сидел в постели / спал дурно, а всё сидел в постели
34	После: ни о чем говорить. — А в ушах раздавались слова: — Осетрина была несвежая!
Стр. 138.
1	Как раз против дома / Действительно, как раз против дома
9—10	«От такого забора убежишь», — думал Гуров, поглядывая ~ на забор. / «Да, от такого забора убежишь», — думал Гуров, поглядывая на окна.
11	Он соображал: сегодня день / Он соображал о том, что сегодня день
Стр. 139.
22—23	Думал и мечтал./ Думал о своей любви и мечтал.
28—29	обозвала лакеем. / назвала лакеем.
Стр. 140.
8	После: думал — Как это мучительно, тягостно!
17	всё еще бледная / всё еще очень бледная
Стр. 143.
10—11	После: он женат, а она замужем — это было чудовищно

Варианты чернового автографа

        

Стр. 143.
2—3	После: ни разу не любил — зачеркнуто: а лишь сбивал с пути, искал, развлекался и еще более <1 нрзб>
3	После: было всё что угодно — зачеркнуто: кроме любви, и те из «низшей расы» от
4—5	И только теперь ~ полюбил / Теперь, когда у него голова стала седой, он любил
5	первый раз / и это первый раз ◊
7	Анна Сергеевна и он любили / Они люби<ли> ◊
7—9	любили друг друга, как ~ друзья / любили друг друга, как [муж] близкие люди, как муж и жена, как друзья
9—10	им казалось ~ друг для друга / а. им казалось, что они самой судьбой предназначены друг для друга б. [и свыклись, как будто] точно сама судьба предназначила их друг для друга

          

10	и было непонятно, для чего он женат / и им казалось чудовищным то, что он женат
12—13	поймали ~ в отдельных клетках / посадили в отдельные клетки ◊
14	прощали всё в настоящем / а в настоящем жалели друг друга... ◊
15	эта их любовь изменила их обоих. / а. эта любовь сделала их обоих... лучше б. эта [их] любовь (начавшаяся так неблагополучно) изменила их обоих... к лучшему в. эта их любовь (начавшаяся так неблагополучно) изменила их обоих...
16—23	Текста: Прежде, в грустные минуты ~ что-нибудь придумаем. — нет.
24	После: Потом они — зачеркнуто: сове<товались>
26	не видеться подолгу. / не видеться по целым месяцам? ◊
28	хватая себя / и хватал себя ◊
30	решение / решение задачи ◊
31	новая, прекрасная / новая, хорошая ◊

В ОВРАГЕ

Варианты журнала «Жизнь»

                   

Стр. 148.
35	батюшки / батюшка
Стр. 149.
2	оженили / женили
6	Без порядку-те живешь / Без порядку ты живешь
Стр. 151.
10—11	вместо галстука / вместо галстуха
Стр. 153.
18	вместо галстука / вместо галстуха
25	уж не думал / уже не думал
Стр. 154.
41	Тут было / Тут были
Стр. 158.
31—32	хоть бы усмехнулись, право / хоть бы усмехнулись
Стр. 160.
35	в долю войдем / в долю пойдем
37	Аксинья и говорит / Аксинья говорит
Стр. 161.
15	от хрестианской работы / от христианской работы

                  

Стр. 162.
7	и только что / только что
Стр. 163.
10	Фразы: Оно так, деточки. — нет.
Стр. 164.
32	в колодец / в колодезь
Стр. 165.
24—25	в колодец / в колодезь
28—29	в изумлении и в испуге /и в изумлении и в испуге
Стр. 166.
34—36	Попросить бы кого из господ ~ выпустили бы! / Попросить ба кого из господ, написали ба главным начальникам... До суда ба хоть выпустили ба!
Стр. 170.
25	Она, не утирая слез / Она не утирала слез
Стр. 171.
36	От корыта и котла / От корыта и от котла
Стр. 179.
19—20	чти отца твоего и мать / чти отца твоего и матерь
27—28	Слов: не расслышав — нет.

НА СВЯТКАХ

Варианты «Петербургской газеты»

              

Стр. 181.
10	Надо бы послать / Надо было бы послать
14	так и сидел всё дома / сидел всё дома
28	«Флю-флю-флю». / «Тю-лю-лю!»
Стр. 182.
13	смертей!/ смертей! Два года был голод, были пожары.
28	и стал быстро писать. / и стал писать быстро:
29	Слов: писал он — нет.
29—30	судба ваша через себе / судьба Ваша через себя
30	Военое Попрыще / Военное Поприще
32	Уголовных Законов Военнаго Ведомства / Уголовных Военнаго Ведомства
33—34	цывилизацию Чинов Военаго Ведомства». / цивилизацию Чинов Военнаго Ведомства, как они должны приводить себя в Категорию...»
42	внемание / внимание
42—43	в 5 томе Военых Постановлений. / в 5 томе Военных Постановлений св. зак. изд. 1859 года.

                  

	Имя обчшее / Имя общее
Стр. 183.
1	Перьвейшый / Первейший
2	последней / последний
2	Рядовой...» / Рядовой, и это Вы вполне можете согласоваться с Законом»...
5—6	Текста: — Каких внучат? ~ может, их и нету! — нет.
8	поетому / поэтому
9—10	и какой Внутреный. Перьвейшый наш Внутреный Враг есть: Бахус»./ и какой внутренний. Первейшый наш Внутренний Враг есть: Бахус. Ежели Солдат цельный день в объятиях Бахуса, то будить мало хорошаго. И причина другого свойства: Вы теперь Швейцар, почитайте Вашего Хозяина, который Вам теперь есть: Начальник».
15	Слова: мордатый — нет.
27	Слов: и в заведение — нет.
Стр. 184.
28	ей на колени / на колени
28—29	После: на кровати. — У Андрея Хрисанфыча было только трое детей, но доктор Б. О. Мозельвейзер всякий раз, проходя внизу по коридору, возмущался и кричал: — Что такое! У тебя, Андрей, тут шестнадцать детей! Я так не желаю! Нет, нет!
35—36	прочла первые строки. Прочла и уж больше не могла / прочла первые строки и уж больше не могла
41	Фразы: Царица небесная, святители-угодники. — нет.
Стр. 185.
9	Слов: обливаясь слезами — нет.
18—19	Трепетала, приходила в ужас от его шагов, от его взгляда / Трепетала от его шагов, от взгляда

НЕВЕСТА

Первая редакция

I

— Ступай наверх скорей, там Дзыга зовет! — крикнулаСкорей иди, зовет Дзыга! — сказала¹ горничная со злобой.

ИзПеред: Из — зачеркнуто: Наташа, стоявшая [на террасе] [на крыльце] в саду около дома, слышала это и не поняла.² подвального этажа, где была кухня, в открытое окнов открытое окно слышались голоса.³

слышно было, как там спешилиспешили, говорили сердито¹, как хлопали дверью на блоке, и в саду около дома пахло жареной индейкой. Было уже часов десять вечера, и над садом светилаи светила над садом² полная луна. В доме Шуминых только что кончилась всенощная, которую заказывалазаказала³ бабушка Марфа Михайловна, и теперьи теперь из сада⁴ НадеНаташе, которая⁵ — она вышла в сад на минутку — видно было, как в зале накрывали стол для закуски, как в своем пышном шелковом платье суетилась бабушка; отец Андрейа. Георгий б. Григорий в. Иван г. Василий⁶, соборный протоиерей, говорил о чем-то с матерью Нади Ниной Ивановнойс Елизаветой Ивановной, матерью Наташи⁷, и теперь она при вечернем освещении, сквозь окноона сквозь окно, при вечернем освещении⁸ почему-то казалась очень молодой; возле стоял сын отцаотца [Георгия] [Василия] Андрея⁹ протоиерея Андрей АндреевичАндрей [Григорьевич] Васильевич¹⁰ и внимательно слушал[А жених Наташи] А сын его Андрей Егорович [тихо ходил по [зале] гостиной], задумавшись, стоял возле и слушал.¹¹.

В саду было тихо, прохладно, и темные покойные тени лежали на землена земле и на доме¹². Слышно было, как где-то далеко, очень далекокак где-то очень далеко¹³, должно быть, на городом, кричали лягушки, чувствовалсяи чувствовался¹⁴ май, милый май! И так хотелось думатьИ так было ясно, что там в доме своя жизнь, а¹⁵, что здесь, под небом, над деревьями, вот на этих тенях и далеко за городомза городом, откуда [что-<то>] доносится этот крик¹⁶, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекраснаяа. своя жизнь, быть может, настоящая, благословенная и богатая б. таинственная, прекрасная и совершенно не нужная бабушке и отцу [Георгию] Василию¹⁷, богатая и, вероятно, для бабушки, отца Андрея, для мамы совсем незаметная и неинтереснаяи совершенно ненужная... [Как тихо, как хорошо! Как приятно [по]сидеть на скамье после долгой]¹⁸.

НадяНаташа¹⁹ думала: ей уже 23 года, с 16 лет она страстноона дни и ночи²⁰ мечтала о замужестве, и теперь наконецно почему-то теперь, когда [ее женихом] [жених ее был] у нее был²¹ онаона любила сво<его>²² была невестой Андрея АндреевичаДалее зачеркнуто: и свадьба была назначена²³, того самого, который стоял за окномтот самый, которого было вид<но>²⁴; он ей нравилсяа. она любила его б. она полюбила его²⁵, и свадьба уже была назначенаа. была назначена в июле б. будет через какие-нибудь два месяца! в. уже была назначена — через два месяца, в июле, но²⁶ на 22 июля22 июля — через²⁷,

а между теммежду тем сердце у нее сжималось почему-то¹ радости не былоне было, хотя она и любила! Всегда ли так бывает перед [свадьбой? — думала она, — или [у нее только?] только у нее так?] замужеством? Как будто кроме Андрея Андреича и мыслей о замужестве вошло в ее жизнь еще что-то [громадное, тяжелое] громадное, важное, но тяжелое третье, чего она [не могла] еще не умеет уяснить и понять.², и ночи спала она плохо, и веселье пропало...Далее зачеркнуто: Отчего это, зачем?³ Почему-то всё представлялосьИ почему-то [всё] всё это предс<тавлялось>⁴ теперь таким неясным, неполным!а. неполным как будто. Почему? б. как будто очень важное, то, чего она [еще] пока не могла ни понять в. и почему уже хотелось [на<пример>] [вчера] дней пять назад, когда за обедом поднялся разговор о приданом г. и почему-то даже, когда д. и если бы, положим, [отложи<ли>] мать или бабушка [отложили] распорядились отложить теперь свадьбу до осени, то это [было бы, пожалуй, приятно] [пожалуй, было бы приятно] [может, было бы только приятно] было бы и хорошо⁵ Отца своего она уже не помнилане помнила, он умер уже много лет назад⁶, но почему-топочему-то весь день он вспоминался ей⁷ сегодня весь деньа. он весь день приходил ей на память б. весь день думала о нем⁸ вспоминалось ей, как когда-то очень давно он носил ее на руках; как только онаона [всп<оминала>] вспоми<нала>⁹ начинала думать о свадьбе, тото переходила на мысль:¹⁰ почему-то тотчас же приходил на памятьприходило на мысль¹¹ отец.

«Если быО, если бы¹² отец был жив!» — думала она.

Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце; это Саша ГерасимовИз дома вышел Саша Герасимов¹³, гость, приехавший из Москвы дней десять назада. который только вчера приехал из Москвы и остановился, чтобы закурить папиросу б. который третьего дня приехал из Москвы и остановился на крыльце, чтобы закурить папиросу¹⁴. Когда-то давноЛет 15 назад¹⁵ у бабушки проживала швея Марья Петровна, маленькая, худенькая, больнаярябая¹⁶ женщинаженщина, с рябым¹⁷, которая всегда сердилась и говорила с достоинством: «Я хоть и бедная вдоваа. Я хоть и бедная б. Я хоть и бедная вдова в. Я хоть и по чужим людям живу, но обидеть себя никому не позволю¹⁸, но не свинячьегоне какого-нибудь свинячьего¹⁹ звания, а дворянка!»; у нее был сын Саша, уже большой мальчик, плохо учившийся в гимназии. Почему-то про Сашу говорили, чточто у него большой талант к [рисованию] живописи²⁰ если бы его учить живописи, то из него вышел бы прекрасный художник, и теперь было непонятно, почему бабушкаи бабушка — почему-то так²¹ отправила его в Москву, где он поступил в Комиссаровское училище, потомпотом года через три²² перешел в Училище

живописи, где и кончил по архитектурному отделению, но архитектурой не занимался, а служила служил где-<то>¹ в одной из московских литографийв Москве в литографии² да рисовал у себя домаи приготовлял³ образцы для обоев. Почти каждое лето приезжал он к бабушке, очень больной, едва не умирал, но жил всякий раз не долго, дня по два — по три, и скрывался, иногда не простившисьГода три назад он приезжал к бабушке, но пожил тогда недолго, всего два дня, и уехал⁴; и в прошлом году на нем, так же как теперь, был черный расстегнутый сюртуки [тогда на нем] в прошлом году так же он был в черном расстегнутом сюртуке⁵ и поношенные парусинковые брюки, стоптанныеоттоптанные⁶ внизу. И сорочка была неглаженаянеглаженая, имела⁷, и весь он имел какой-то несвежий вид. Очень худойа. Худой б. Очень худой, высокий⁸, с большими глазами, с длинными худыми пальцами, бородатый, темный... Его мать умерла уже давно; к Шуминым он относился, как к родным, и чувствовал себя у них, как домаи [остановился] приехал теперь к ним, как домой⁹. И комната, в которой он жил здесь, называлась Сашиной комнатой.

Стоя на крыльце, он увидал НадюНаташу¹⁰ и пошел к ней.

— Хорошо у вас здесь, — проговорил он, стоя возле НадиНаташи¹¹ и не садясь. — С неделюа. Один только день б. Два только дня¹² пожил, а уж чувствую: силы прибавились!

— ВотА вот как¹³ и хорошо, но ведь вы сбежитеу<бежите>¹⁴, СашаСаша, а¹⁵. Наверное, сбежите. Вам бы здесь до осени пожитьнужно будет прожить всё лето, Саша.¹⁶.

— Да, должно, так придется. Пожалуй, до сентября у вас проживу. Хорошо у вас тут, славно.

Он рассмеялся без причиныбез причины рассмеялся¹⁷ и сел рядом.

— А я вот сижу и смотрю отсюда на маму, — сказала Надя Наташа¹⁸. — Она кажется отсюда такой молодой! Да и на самом деле она еще молода. У моей мамы, конечно, есть слабости, но она необыкновенная женщина[Какая она еще молодая!] Как она еще молода! [Как много она чувствует, если бы вы знали!] а как она чувствует, если бы вы знали! [Всегда говорила и буду говорить] Право, моя мама необыкновенная женщина.¹⁹.

— Да, хорошая... — согласился Саша. — Каждому человеку его мать кажется необыкновенной. Это и из воспоминаний

разных авторов видно.а. и когда читаешь чьи-нибудь воспоминания, то нет лучшего более человека, чем мать б. Читайте в. Это ви<дно>¹ — Он подумал и продолжал: — Ваша мама по-своему, конечно, и, очень добраяа. Ваша мать [конечно] по-своему, конечно, и очень добра б. Ваша мать по-своему, конечно, и очень добрая² и милая женщина, но... сегодня утром ранорано утром³ я зашел к вам в кухню, а там четыре прислуги спят прямо на полу, кроватей нет, вместо постелей лохмотьяа. постелей нет б. кроватей нет, вместо постелей какая-то рвань⁴, вонь, клопы, грязь, тараканы. Люди, как свиньи! То же самое, что было и двадцать лет назад! Никакой переменыа. То же самое, что было и при мне, двадцать лет назад. б. Одним словом, то же самое, что было и двадцать лет назад, то же самое...⁵. Ну, бабушка — бог с ней, на то она и бабушкаНу, бабушку я не стану винить, она — бабушка⁶, а ведь мама, небось, молода, по-французски говорит, в спектаклях участвует!Далее зачеркнуто: Всё это, конечно, я не в осуждение говорю, а по дружбе, любя... Ничего не делает...⁷ Жить в такой нечистоте!

— Надоели вы с этимс этим, каждый год только одно и слышишь: тараканы⁸, — вздохнула Надя и тотчас же засмеяласьвздохнула Наташа и засмеялась⁹. — У мамы нечистота!Бог знает, что вы говорите, Саша. У мамы [очень чисто] такая чистота!¹⁰

Помолчали. Когда Саша говорил, то большие глаза его не мигали и говорил он убедительно, тихим, приятным баскомприятным, слегка осипшим баском¹¹, который от разговора скоро утомлялся у него и терял свою чистотуи становился чуть осипшим. Далее зачеркнуто: [и как бы ни было неожиданно то, что он говорил] Удивляюсь! — сказал он и пожал плечами.¹².

— Как вы тут можете ничего не делать, — сказал он и пожал плечами, — удивляюсь! Вы и мамаваша мама¹³ не делаете решительно ничего, и, честное слово, смешно сказать, точно я где-нибудь в гареме, в Турции или Персии. Мне всё это как-токак-то всё это¹⁴ дико с непривычки... И жених Андрей Андреич ничего не делает, и бабушка... От чего вы все туттут все¹⁵ отдыхаете, скажите пожалуйста!

— Мой жених делает, — сказала Надяа. сказала Надя и засмеялась б. сказала Надя, смеясь¹⁶, — только чем он занимается, никак не пойму.

— Ничего он не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только такие, как он, никому в России не нужныа. только такие, как он, люди [уже много зла] много зла принесли России б. только такие, как он, достаточно зла принесли [себе и России] России¹⁷.

НадяНадя не обиделась и не оскорбилась, но ей вдруг стало невесело и скучно, точно¹ слышала это и в прошлом году, и она знала, что Саша иначе рассуждать не может, и это было только смешно, но почему-то вдруг веселье пропало, стало скучностало скучно, и уже было незаметно² и холодно. Из кухни опять послышался крик:

— Да иди же, тебе говорю, Дзыга зовет!

И гулко зазвенели тарелкиа. И посыпались на пол тарелки б. И послышался шум в. И зазвенели³; должно быть, посыпались на пол.

— Ну-у! — проговорил Саша и засмеялся.

Оба встали и пошли к домуОба пошли к дому и остановились у крыльца. И Саша⁴. Около крыльца, где горели два фонаря и из сеней шел свет, Сашаи Саша⁵ показался почему-то очень худымхудым и бледным⁶, изможденнымизможденным, серым, и на тощем лице его видна была каждая веснушка⁷, точно он недавно перенесперенес недавно⁸ какую-то болезньсерьезную болезнь⁹, и оттого глазаи глаза¹⁰ показалисьпоказались бол<ьшими>¹¹ очень большими.

— Саша, — сказала Надя, останавливаясь, — извините за вопрос: вы там у себя пьете?а. вы пьете, должно быть б. вы пьете, вероятно¹²

— Честное слово, нетнет! Клянусь¹³. Ни капли. «Ни боже мой».

Бриллиантовый крестик блестел у нее на груди. Она, высокаявысокая, сильная¹⁴, красиваякрасивая, свежая и ряд<ом>¹⁵, стояла и ждала, не скажет ли он еще что-нибудь, и рядом с ним казалась теперь стройной и свежей, моложе своих летсвежей, очень молодой¹⁶. Ей стало вдруг жаль его, так жаль, что она никак не могла придумать, что сказатьчто даже слезы показались на глазах¹⁷. Надо было продолжать разговор, и она сказала:

— Очевидно, моего АндреяАндрея моего¹⁸ вы не знаете...Далее зачеркнуто: а. проговорила она. — Вам надо узнать его поближе б. сказала она, чтобы продолжить разговор.¹⁹

— Моего Андрея...Моего Андрея, — передразнил он. — Вам нужно уехать [в Петербург учиться] отсюда, вот что! Уехать [учиться в Петербург] в Петербург учиться.²⁰ А мне вот молодости вашей жалкоДалее зачеркнуто: а. Я бы на вашем месте [поехал учиться и стал так уч<иться>] ехал бы учиться... в Петербург, что ли, а замуж успеете и потом — эх, не надо бы! Подождать бы! б. В молодые годы учиться нужно, учиться страстно, нужно познавать жизнь, и я бы на вашем месте уехал [бы] в Петербург, [что ли], и с головой бы окунулся в [науку] живой, всегда радостный труд [и позн<ание>], дающий познания... [Учиться вам надо!] В молодые годы учиться надо! нужно! Эх, учиться нужно, в Петербург бы вам ехать! Эх! — повторил он, махнул рукой и засмеялся.— Я уже [кончила] была в гимназии. — Вам в Петербург надо.²¹.

Вошли в зал; там уже садились ужинатьа. Когда вошли в зал, там уже стол был накрыт и бабушка приглашала всех садиться. б. Вошли в зал; там уж стол был накрыт и сели ужинать.¹.

— В молодые годы учиться нужнонужно, вот², — проговорил Саша тихо, садясь с Надей за стол. — Эх, учиться нужно! В ПетербургВ Петербург ва<м>³ бы вам! Эх! — повторил онповторил он, махнул рукой⁴ и засмеялся.

Бабушка, или, как ее называли в доме, бабуля, очень полная, некрасивая, с густыми бровями и с усиками, говорила громко ии чувствовалось⁵ уже по голосу и манере говорить было заметно, что она здесь старшая в доме. Ей принадлежали торговые ряды на ярмарке ии она считалась очень богатой⁶ старинный дом с колоннами и с садом, выходившим на реку, но она каждое утро молиласьплакала и молилась⁷, чтобы бог спас ее от разоренья, и при этом плакала. И ее невестка, мать Нади, Нина Ивановна, белокурая, сильно затянутая, в pince-nez и сс бриллиантовым⁸ бриллиантами на каждом пальцена всех пальцах⁹, и отец Андрей, старик, худощавыйхудощавый, с острой бородкой¹⁰, беззубый и с таким выражением, будто собирался рассказать что-то очень смешное, и его сын Андрей Андреич, жених Нади, 33 лет, полный и красивый, с вьющимися волосами, похожий на артиста или художника, — все трое говорили о гипнотизме. Были за столом еще дветри¹¹ дамы-гостьи и дьякон.

— Саша, ты сколько сегодня молока выпил? — спросила бабушка громко.

— Стаканов пять выпил... — ответил Саша.

— ТыПей, ты¹² у меня в неделю поправишься, только вот кушай побольше. И на что ты похож!стал похож¹³ — вздохнула бабулябабушка¹⁴. — Страшный ты сталСтрашный ты такой стал¹⁵, горе мое, вот уж подлинно, как есть, блудный сынДалее зачеркнуто: Горе мое.¹⁶.

— Отеческаго дара расточив богатство, — проговорил отец Андрей медленно, со смеющимися глазами, — с бессмысленными скоты пасохся окаянный...Далее зачеркнуто: Все помолчали.¹⁷

— Люблю я своего батьку, — сказал Андрей Андреич и потрогал отца за плечо. — Славный старик. Добрый старик.

Все помолчали. Саша вдруг засмеялся и, чтобы не расхохотаться громко, прижал ко рту салфетку.

— А блудный сын всё смеется, — сказала бабушкаа. сказала бабушка и вздохнула. — И мальчиком был, всё, бывало, [смеялся] смеется б. сказала бабушка. — И мальчиком, бывало, всё смеялся.¹, ласково поглядела на СашуДалее зачеркнуто: Ну, это ничего.² и сама засмеялась. — Смешной ты, бог с тобой.

— Стало быть, вы верите в гипнотизм? — спросил отец Андрей у Инны Ивановны.

— Дело в том, что когда-то я очень долго занималась гипнотизмом, — ответила Нина Ивановна, придавая своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение, — и не могу, конечно, утверждать, что я верюверю в гипнотизм³, но должна сознаться, что в природе есть много таинственного и непонятного.

— Совершенно с вами согласен, хотя должен прибавить от себя, что вера значительно сокращает нам область таинственного.Далее зачеркнуто: а. Нина Ивановна прижала руку к сердцу и спроси<ла> б. — Батюшка, а если я не могу верить! — проговорила Нина Ивановна, положив руку на грудь.— Молитесь. Просите и дастся вам. — То есть душой и чувством я верю, но в уме у меня бывают сомнения.⁴

Подали большую, очень жирную индейку. Отец Андрей и Нина Ивановна продолжалипродолжали [говорить] вести⁵ свой разговор. У Нины Ивановны блестели бриллианты на пальцах, потом на глазах заблестели слезы, она заволновалась.

— Хотя я и не смею спорить с вами, — сказала она, — ноно мир полон загадок⁶ согласитесь, в жизни так много неразрешимых загадок!

— Ни одной, смею вас уверить.

Бабушка вздохнула и сказала громко:

— Вы говорите, а я ничего не понимаю.А я ничего не понимаю, что вы тут говорите.⁷

После ужина Андрей Андреевич играл на скрипке, а Нина Ивановна аккомпанировалааккомпанировала ему⁸ на рояли. Он десять лет назад кончил в университете по филологическому факультету, но нигде не служил, определенного дела не имел и лишь изредка принимал участие в концертах с благотворительной целью; и в городе называли его артистом.а. играл хорошо и в городе его называли артистом б. и поэтому в городе считали и называли его артистом. Далее зачеркнуто: Он играл, и все сидели молча и слушали. Стало грустно... Саша сидел за столом и пил чай.⁹

Андрей Андреич играл, все слушали, молча.молча, и стало почему-то грустно.¹ На столе тихо кипел самовар, и только один Саша пил чай.Далее зачеркнуто: И почему-то всем стало грустно. Потом гости² Потом, когда пробило двенадцать, лопнула вдруг струна на скрипкена скрипке струна³; всегости⁴ засмеялись, засуетились, стали прощаться. Андрей Андреич, взволнованный, грустный от музыки,Далее зачеркнуто: а. простившись, вышел с отцом на улицу, но тотчас же вернулся б. прощаясь, долго надевал пальто: ему не хоте<лось>⁵ надевши в передней пальто, поцеловал у Нади обе рукиа. обнял ее, поцеловал в голову, в губы, в шею б. и хотел обнять ее, но б<ыли> в. и не обнял, не поцеловал, потому что в передней находился отец Андрей⁶ и хотел обнять ееобнять ее, поцеловать⁷, сказать ей, как ончто он⁸ ее любитлюбит бесконечно страстно, безумно, слезы даже выступили у него на глазах⁹; но в передней находился отец Андрей, вошла горничная...

— До завтра! — сказал он.

Надя, проходя мимо Саши, пожелала ему спокойной ночи.

— В молодые годы учиться нужно! — сказал онсказал он строго¹⁰. — Да... В Петербург бы вам.

<Надя> пошла к себе наверх, где жилаона жила¹¹ с матерью (нижний этаж занимала бабушка).

ВнизуА внизу¹², в зале, стали тушить огни, а Саша всё еще сидел и пил чай. Пил он чай всегдавсегда чай¹³ подолгу, по-московски, стаканов по семи в один разпо-московски, утомляя¹⁴. Наде, когда она разделась и легла в постель, долго еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как сердилась бабулябранилась бабушка¹⁵. Наконец всё затихло, и только слышалось изредка, как в своей комнате внизу покашливал басом СашаДалее зачеркнуто: да на улице лениво постукивал сторож¹⁶.

II

Когда Надя проснулась, было, должно быть, часа двабыл второй час¹⁷, начинался рассвет. Где-тоСлышно было, как где-то¹⁸ далеко стучал сторож. Спать не хотелось, лежать было очень мягко, неловконеудобно¹⁹, скрипела кровать при малейшем движениипри малейшем движении скрипела кровать²⁰. Надя, как и во все прошлые майские ночи, села в постели ии [склонив гол<ову>]²¹, обняв колени, склонив на них голову, стала думать, думать... А мысли былиМысли были²² всё те же, что и в прошлую ночь, однообразные, ненужныеа. скучные, ненужные, всё те же, что и в прошлую ночь б. всё те же, что и в прошлую ночь, скучные, ненужные²³, неотвязчивые,

о том, как Андрей Андреич стал ухаживать за ней и сделал ей предложение, и это в то время, когда она уже считала себя старой девойстарой девой — ведь ей уже 23 года!¹ и уже стала терятьа. уже тер<яла> б. стала д<умать>² надежду — ведь ей уже 23 года! Она согласиласьсогласилась и полюбила его мало-помалу³ и оценила этого красивого, доброго, умного человека. Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она сталаона почему-то стала⁴ испытывать страх и беспокойство, и если быесли бы, кажется⁵ почему-либо отложили свадьбу до осени или даже до зимы, то она имела бы время всё обдуматьона, кажется, обдумала бы свою жизнь⁶ и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха...полюбила бы жениха и была бы счастлива⁷

«Тик-ток, тик-ток... — лениво стучал сторож... — Тик-ток...»

В большое старое окно виден сад, дальние кусты густо цветущей сиреникусты сирени, [к которым] которая кажется поблекшей⁸, сонной, вялой от холодаДалее зачеркнуто: а. и жмется б. и сжалась в. и сжавшейся⁹; и тумани туман ползет¹⁰, белый, густой, тихо подплываетползет тихо¹¹ к сирени, хочет закрыть ееобнять ее¹²... На дальних деревьях, у реки, кричат сонные грачи.

— Боже мой, отчего мне так тяжело!

Быть можета. Должно быть, что-то б. Вероятно¹³, то же самое испытывает перед свадьбой каждая невеста. Кто знаетзнает тут¹⁴! ИлиИли всё это, быть может, оттого¹⁵ тут влияние Саши и всё это, быть может, оттого, что он постоянно говорит против замужества и отзываетсянедружелюбно отзывается¹⁶ об Андрее всякий раз так небрежно? Но ведь Саша уже несколько лет подряд говорит всё одно и то же, а когда говорит, то кажется чудакомчудаком, странным¹⁷, оригиналом, и не наскучил он ей до сих пор, вероятноеще¹⁸, потому только, что ейей почему-<то>.¹⁹ бывает жаль его почему-то, до слез жальжаль, казалось ей, что он скоро умрет²⁰.

Сторож уже давно не стучит. ПодЗа²¹ окном и в саду зашумелистали шуметь²² птицы, туман ушел из садаушел к реке, заблестело солнце²³, всё крутом засияло, заблестело; скоро весь сади весь сад, веселый, [умытый,] живой, сверкающий [росинками] от росы²⁴, согретый солнцем, обласканныйа. обласканный, умытый росой, солнцем, сверкающий, веселый б. обласканный, умытый росой, засверкал весело²⁵, ожил, и капли росы, какточно²⁶ алмазы, засверкали на листьях;Далее зачеркнуто: Хорошо в такое утро быть²⁷ и старый сад в этои сад в это²⁸ утро казался таким молодым, свободным, здоровым.

А Надя всё сидела в постелисидела в постели и [мр<ачные>] невеселые мысли не покидали ее¹, тревожнаятревожная, какая-то странная², точно больная, и мыслии нерешительные, странные мысли³ бродили в ее голове странныетоже странные⁴. Всё бы, казалось ей, было хорошо, благополучно, да что-то очень важное было не досказано, что-то еще не доделано, не приготовлено, а что именно, она боялась, не хотела думатьа. что именно, было неизвестно б. что именно, она боялась думать⁵...

Внизу уже проснулась бабуляа. Внизу уже проснулись. б. Внизу уже проснулась бабушка. Далее зачеркнуто: а. Слышно было, как [бабушка сердилась] она ворчала б. [Изредка слышался] Слышался ее голос⁶. Точно ручей шумел внизу: этоэто бабу<ля>⁷, по обыкновению, старухабабуля⁸ ворчала на прислугу. Закашлял густым басом Саша.Далее зачеркнуто: И мало-помалу дом ожил, и слышно⁹ Слышно было, как внизу подали самовар, каккак Саша¹⁰ двигали стульями, как горничная быстро прошла мимо комнаты Надигорничная побежала вверх по лестнице и, проходя мимо Надиной комнаты¹¹, запыхавшись, и проговорила сердито плачущим голосома. что-то проговорила сердито и опять упомянула Дзыгу б. и сердито упомянула про Дзыгу¹²: «А чтоб тебе, Дзыга окаянная!»а. Дзыга!! б. Дзыга, на том свете...¹³

НадяПеред: Надя — зачеркнуто: День начался. И потянулась жизнь.¹⁴ не спеша умылась, оделась и пошла вниз, пить чайа. пить чай, потом гуляла по саду и всё думала, куда бы ей сходить до обеда б. пить чай. А потом гуляла в саду¹⁵. Она с тех пор, как кончила курс в гимназии, проводила утро после чаюничего не делала и проводила время¹⁶ в совершенной праздности, не зная, что делатьне делая решительно ничего, а время шло быстро, уходили день за днем, год за годом¹⁷, часы, казалось, проходили медленно, но почему же с такой быстротой проносились и бесследно исчезалиа. часы тянулись, казалось, медленно, невесело, но время уходило быстро, невероятно быстро, быстро уходили б. часы, казалось, [у<ходили>] проходили медленно, но почему же с такой быстротой улетали¹⁸ день за днем, год за годом?

А вот мать, Нина ИвановнаПо саду прошлась Нина Ивановна¹⁹, в широкой блузе, заплаканная, со стаканом минеральной воды, которую она пила каждое утрокаждое утро, после массажа²⁰ неизвестно от какой болезни. Нина ИвановнаОна²¹ интересовалась очень загробными тайнами и занималась спиритизмом, гомеопатией, читала книгичитала романы²² весь день, даже за обедом, была любительницей театров, концертов, благотворительных балов,

часто спорилалюбила поспорить¹ о пользе театров ии вздыхала² раз даже участвовала в спектакле, после которого тяжело дышала всю ночь и потом весь день. Любила она говорить о сомненияхо своих сомнениях³, которым была подвержена, и от нее часто слышали фразу:

— НасНас, русское общество⁴ убивает индифферентизм!Далее зачеркнуто: Она и бабушка [забравшая в свои руки всё хозяйство [и деньги] и все деньги] недолюбливали друг друга, [но любовь] и это [потому, что] только оттого, что бабушка забрала в свои руки всё хозяйство и все деньги и притесняла всех в доме. Обе часто ссорились и [наверное давно бы уже разошлись, если бы не Надя, которую они любили безгранично] только одно, что связывало их и сближало, это любовь к Наде. Обе любили Надю безгранично. [Для нее они] Обе они жили только для Нади и без нее жить не могли. [Надя считала] Бабушку Надя боялась, а свою [умн<ую>] мать любила и считала ее умной, необыкновенно образованной и даже необыкновенной женщиной, и в слезах ее видела тоже что-то необыкновенное, загадочно печальное...⁵

И эти слова, казалось Наде, заключали в себе глубокий, таинственный смысл. Дочь любила ее, считала необыкновенной женщиной и в слезах ее видела что-то значительное, загадочно печальное.

Теперь Надя поцеловала матьподошла к матери и поцеловала ее⁶ в щеку и пошла с ней рядом.

— Мама милаямилая, — спро<сила>⁷, отчего мне так невесело?отчего я ничего не делаю?⁸ — спросила она немного погодя, и на глазах ее показались слезы. —Далее зачеркнуто: а. Отчего? б. Отчего я в. Отчего у меня нет никакого⁹ Мне кажется, это оттого, что я ничего не делаю.

— Да разве здесь можно что-нибудь делать? — живо спросила мать. — Твоя милая бабушка всё забрала в свои руки и я не смею себе даже чаю налить. Я знаю, тебе скучно без занятийбез работы¹⁰, ну да ведь — бабушку не убедишьда ничего с бабушкой не поделаешь. А ты бы рисовала, что ли... Или вышивай.¹¹.

Надя обняла матьобняла мать за талию¹², и так прошлись обе молча.

— А ты бы рисовала, что ли, — сказала Нина Ивановна. — Или вышивай.

— А для чего вышивать? Для чего рисовать?

МатьПеред: Мать — зачеркнуто: а. И блуза, и pince-nez б. И стакан с водой, из которого [изредка пила Нина Ивановна] она отхлебывала изредка, показался Наде [почему-то неинтересным] лишним, ненужным; и почему-то стало жаль [матери] [мать] ее, досадно, но тотчас же, чтобы заглушить это чувство, она взяла мать под руку и [стала] заговорила¹³ ничего не ответилане ответила и только опять заплакала¹⁴. И Наде почему-то стало досадно, и она вдруг заплакала.

— Ну, простипрости, милая, до<лжно>¹, мама, — сказала она, — я сегоднядолжно быть, сегодня я² не в духе. Прости.

В два часа позвали обедать. Так как была средаа. Так как б. День был постный³, день постный, то бабушке подали постный борщ, запах которого потом томила. целый день томил б. томил во всем доме⁴ до самого вечера; Нине Ивановне, которая всегда лечилась, подали бульон, Саше и Надеа для Саши и Нади⁵ — скоромный рассольник. Саша был не в духе; чтобы подразнитьпозл<ить>⁶ бабушку, он стал рассказывать о том, что, по слухам, ярмарка в городе упраздняется и скоро таким образом все ярмарочные строения, в том числе бабушкины магазины, окажутся ненужными.

— Наш город, говорили, губернией хотят сделать.

— Я знаю, ты это на смех говоришь, — сказала бабушка, — а только — что правда, то правда — дела всё хуже и хуже; не ровён часи не ровён час, насидимся мы⁷, того гляди, наплачемся с этими лавкаминаплачешься с этими лавками самыми⁸.

— Да ваш город хотят столицей сделать, — злил СашаДа, уж городу вашему несдобровать, — продолжал Саша. — Да.⁹. — Ни одной лавочки нет, где бы не обвешивали, ни одного нет чиновника, который не играл бы каждый день в карты и не трескал бы водкине трескал бы водки, ни одного нет¹⁰. На улицахВ самом городе¹¹ грязь, нечистота, вонь... А кто здесь, в вашем городе, взявши взаймы, отдает?Далее зачеркнуто: Кто возвращает книгу, взявши ее почитать? И смеют еще эти канальи говорить¹² ЕслиА если¹³ кто возьмет у вас книгу почитать, то непременно замошенничает. А послушайте этих господканалий¹⁴ в клубев клубе, так¹⁵ или на именинах где-нибудь, так только и разговору, что о пессимизме, о том, что жизньчто литература¹⁶ не дает им ничего радостного, светлоговеселого¹⁷. Кканальи!

— Замолол и сам не знает про что... — вздохнула бабушкаа. Бедный, бедный! — вздохнула бабушка. — Жалко мне тебя! блудный сын ты сущий. б. Вот уж подлинно блудный [сын] ты сын, — вздохнула бабушка, видевшая¹⁸; она видела в Саше доброго, умного, но беспутного малого и жалела его оченьа. жалела его б. любила его¹⁹; она подозревала, что он в Москве и выпивал, и в карты играл, и вел себя вообще нехорошо, и о чем бы он ни говорил, всякий раз вздыхала.

— Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах всего три строчки и никто бы не пожалел. Отсталый город. Бисмарк сказал: медленно запрягать, но быстро ездить — в характере русского народа. А град сей, по правде сказать, только еще собирается запрягать, а уж куда там ездитьтолько еще запрягает, но еще не ездит¹!

— Наш город не губернскийхотя и не губернский², это правда, — сказала Нина Ивановна с очень серьезным лицом, показывая бриллианты на всех пальцах. — Но по последней переписи в нем сорокшестьдесят³ семь тысяч жителей;Далее зачеркнуто: а. на улицах б. улицы у нас⁴ он освещен газом, есть театресть театр и газовое освещение⁵. Мне наш город очень нравится, я его, признаться, даже люблю.а. Что касается меня, то я очень, очень люблю наш город, б. Что ни говорите, а мне наш город очень нравится.⁶

— А я его полюблю только, когда он провалится.

— Не говорите вздораНе философствуйте⁷, голубчик, прошу вас! — сказалапроговорила⁸ плачущим голосом Надя. — Говорите по-человечески!Далее зачеркнуто: — Да ведь я шучу! — крикнул Саша и засмеялся. — Ей-богу, шучу!⁹

Съевши рассольник, он, чтобы подразнить бабушку, стал есть постный борщон стал есть постный борщ, чтобы подразнить бабушку¹⁰. И шутки у Саши выходили громоздкие, непременно с расчетом на мораль, и особенно было неинтересно, когда он, перед тем как состритьжелая сострить¹¹, поднимал вверха. вверх два бл<едных> б. вверх два длинных¹² свои очень длинные и исхудалые, точно мертвыеа. длинные, бледные, тощие б. очень длинные и очень исхудалые¹³, пальцы и когда приходило на мысль, что он очень болен и, пожалуй, недолго еще проживет на этом светеи что ему, вероятно, осталось еще недолго жить на этом свете¹⁴. Порой неприятно было смотреть на него, особенно когда онкогда он, повеселев¹⁵, рассказывая что-нибудь смешное, начинал хохотать до слез, но мало-помалу смех заражал, и все остальные тоже начиналии все начинали тоже¹⁶ смеятьсяДалее зачеркнуто: После обеда [Саша] вышли в сад и там пили кофе.— Саша, отчего вы себе порядочных брюк не купите? — спросила Надя. — Это у меня летние, — сказал Саша, оглядывая свои парусинковые брюки, — но в [Москве] чемодане [еще] у меня есть еще зимние, очень хорошие.¹⁷.

— Ах, милая моя, если б вы послушались меня и поехали учиться! — начал Саша, когда бабушка и Нина Ивановна после

обедавыпив свой кофе¹ ушли к себеушли в дом². — ТолькоКак не понять, ведь только³ просвещенные и святые люди интересны и нужнынужны, как свет, и в⁴, остальные жеа. остальные нужны только как сырой материал, как толпа б. остальные во все⁵ — толпа, во все века одинаковая и безразличная, как горб. <В> сущности настоящая, не животная жизнь принадлежит только им одним. Будет, будет же время, когда и их станет много, иКогда их станет много, то⁶ от вашего города тогда мало-помалу не останется камня на камне, всё полетит вверх дном, все изменятся, точно по волшебству, ии что будет тогда, не знаю, но⁷, кто знает, будут тогда здесь, быть может, громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, чудесные люди...Далее зачеркнуто: Всё изменится, от ненавистного старого не останется⁸ Бедных, больныхБедных или больных⁹, жалких тогда не будет вовсе, потому что среди культурных людей их не должно быть. Но важно не это. Важно то, что толпы в том смысле, в каком есть, тогда не будет. Милая, голубушка, поезжайте! Покажите всем, что вам противна эта неподвижная, серая, грешная жизнь! Покажите это себе самой...Между строками карандашом и зачеркнуто чернилами: начал свой обычный послеобеденный разговор¹⁰

— Нельзя. Я выхожу замуж.

— Э, полно!Э, полноте!¹¹ Кому это нужно!Далее зачеркнуто: Наше дело [увеличив<ать>] стараться изо всех сил, чтобы число этих людей росло и росло, авось и построят когда-нибудь царствие божие.¹² Удастся ли вам учение или нет, всё же вы увидите другую жизнь, кое-что поймете, кое-что новое откроется вамоткроется вам, и вы увидите, как¹³.

Перед вечером пришел Андрей АндреичАндреевич¹⁴ ии после ужина¹⁵ долго играл на скрипке. Он был неразговорчив и любиллюбил игру¹⁶ скрипкускрипку, так как во время¹⁷, быть может, потому, что во время игры можнонадо¹⁸ было молчать. В одиннадцатом часу, уходя домой, уже в пальто, он обнял Надю и стал жадно целовать ее лицо, плечи, руки... Кроме его и Нади, в передней не было ни душине было ни души, только слышалось из залы¹⁹.

— Дорогая моя, моя милая, прекрасная... — бормотал он. — Если бы ты только могла понять, как я счастлив! Я безумствую от восторга...

И ей казалось, что это она уже давно, давно слышала или читала где-то...

Наконец он простился и вышел. В зале Саша сидел у стола и пил чай, поставив блюдечко на свои длинные пять пальцев; бабуля раскладывала пасьянс, Нина Ивановна читала. Трещал огонек в лампадке, и всё, казалось, было тихо, благополучно.

Надя пошла к себе наверх, легла и тотчас же уснула. Но, как и в прошлую ночь, она проснулась рано, когда чуть брезжил свет. Спать не хотелось, на душе было непокойно, тяжело.Далее зачеркнуто: И Саша не спал внизу: слышно было, как он кашлял, как затворил окно.¹ Она сидела, положив голову на колени, и думала о женихе, о том, как она полюбила его, о свадьбе; вспомнила она о том, как по утрам плачет Нина Ивановнаплачет ее мать² и как от плача сводит у нее руки и ноги. И почему-то Наде вдруг стало досадно, и уж она никак не могла понять, почему до сих пор она видела в этом плачеа. почему в этом плаче б. отчего в. почему до сих пор она в этом плаче видела³ что-то особенное, необыкновенноенеобычайное, точно [священнодействие какое] какое-то священнодействие⁴, видела даже что-<то> высшее, тайное, которого постичь не могла.

И СашаА Саша⁵ не спал внизу, слышно было, как он кашлял. Это человек, думала Надя, с определенными убеждениями, с определеннымис давно установленными⁶ правилами, не мечтающий, крепко уверенный в справедливости того, что он говорит; он повторяется и уже, по-видимому, стал прискучать, утомлять, и в то же время в словах его столько прекрасного, чудесного, обворожительного, что едва онаедва она подумает⁷ только вот подумала о том, не поехать ли ей учиться, как всё сердце, всю грудь залило чувство радости, надежды.

— Но лучше не думать, лучше не думать... — шептала она. — Не надо думать об этом.

«Тик-ток, — стучал сторож где-то далеко, — тик-ток... тик-ток...»

III

Саша как будто повеселел и поздоровелСаша поздоровел и повеселел⁸, но в середине июня он стал вдруг скучать и засобирался в Москвуа. вдруг заскучал, стал хандрить и заговорил о том, что пора уезжать. б. стал скучать и собираться в Москву.⁹.

— Не могу я жить в этом городе! — говорил он мрачноКак вы можете жить здесь, в этом городе! — удивлялся он. — Ну, а я не могу...¹⁰. — Ни водопровода, ни канализации. Я есть за обедом брезгаю,

в кухне грязь невозможнейшая. А главное, надоело, работать надоа. надоело у вас, работать хочется. б. надоело без дела болтаться, работать надо.¹.

Он морщился брезгливо, стал везде видеть нечистоту.

— Да погоди, блудный сын! — убеждала бабушка, почему-то шёпотом. — Седьмого числа свадьба!Седьмого июля свадьба! — убеждала бабушка.²

— Не желаю.

— Хотел ведь у нас до сентября пожить!ведь до сентября жить у нас³

— А теперь вот не желаю. Мне работать нужно!

Лето выдалосьбыло⁴ сырое и холодноехолодное, в сад не хотелось⁵, деревья были мокрымокрые деревья глядели неприветливо⁶, всё в садув саду и на улице⁷ глядело неприветливо, унылонеприветливо и уныло⁸, хотелось в самом делев самом деле хотелось⁹ работать. В комнатах, внизу и наверху, слышались незнакомые женские голоса, стучала у бабушки швейная машинаДалее зачеркнуто: на стульях и на столах¹⁰, то и дело приносили из магазинов картонки, ящики, узлы, и утомленная, встревоженная бабушка рассказывала всем, что она потеряла память; это спешили с приданым... Одних шуб за Надей давали шестьпять, а что они стоили!¹¹, и самаяа самая¹² дешевая из них, по словам бабушки, стоила семьсот рублей! Предсвадебная суета раздражалаутомляла¹³ Сашу, он сидел у себя в комнате и сердился, но всё же его уговорили остатьсяостаться на неделю¹⁴, и он дал слово, что уедет не раньшечто проживет здесь до¹⁵ первого июля.

Время шло быстро. На Петров день после обеда Андрей Андреич пошел с НадейАндрей Андреевич повел Надю¹⁶ на Московскую улицу, чтобы еще раз осмотретьчтобы показать ей¹⁷ дом, который нанялинанятый и уже убранный¹⁸ и давно уже приготовили для молодых. Дом двухэтажный, но убран был пока только верхний этаж. В зале блестящий пол, выкрашенный под паркет, венские стульяу всех стен венские стулья¹⁹, рояль, пюпитр для скрипки, ни одного ковра и чувство пустоты. Пахло краской. На стене в золотой раме висела большая картина, написанная красками: нагая дама и около нееа. и возле нее б. и около нее ваза²⁰ лиловая ваза с отбитой ручкой.

— Чудесная картина, — проговорил Андрей Андреич и из уважения с минуту простоялпростоял око<ло>²¹ перед нею молча. — Это художника Шишмачевского.

Дальше была гостиная с круглым столом, диваном и креслами, обитыми ярко-голубой материейДалее зачеркнуто: а. и с б. Тут¹, над диваном большой фотографический портрет отца Андрея в камилавке и в орденахи с орденами². Потом вошли в столовую с буфетом, потом в спальню; здесь в полумраке стояли рядом две кровати, рукомойник, большое зеркало в блестящей раме, ии всё имело такой вид³ похоже былопохоже было, будто⁴, что когда обставлялиприготовляли⁵ спальню, то имели в виду, что всегда тут будет очень хорошо и иначе быть не можетбудет хорошо, обстоятельно и всегда будет порядок⁶. Андрей Андреевич водил Надю по комнатам и всё время держал ее за талию, а она чувствовала себя слабой, виноватой, ненавиделаона ненавидела⁷ все эти комнаты, кровати, кресла, ее мутило от нагой дамы... Для нее уже ясно было, что она разлюбила Андрея Андреича или, быть может, не любила его никогдане любила его вовсе⁸, но как это сказать и кому, для чего сказать, она не понимала и не могла понять, хотя думала об этом все дни, все ночи... Он держал ее за талию, говорил так ласково, скромно, так был счастлив[уж] так ждал будущего⁹, расхаживаягуляя¹⁰ по этой своей квартире, а онаона заметила только¹¹ видела во всемво всем этом¹² одну только пошлость, ужаснуюужасную, безысходную¹³, глупую, наивную пошлость, и замечалаа. замечала то<лько> б. замечала на женихе¹⁴ только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки... И каждую минуту она готова была убежать, зарыдать, броситься в окно. Андрей Андреич привел ее в ванную ии, сделав хитрое лицо, открыл¹⁵ здесь дотронулся до крана, вделанного в стену, ии из крана¹⁶ вдруг потекла вода.

— Каково? — сказалспросил¹⁷ он и засмеялся. — ЯЭто я¹⁸ велел сделать на чердаке бак на сто ведер, и вот мы с тобой теперь будем иметь воду. Хитро?

Прошлись по двору, потом вышли на улицу, взяли извозчика. КазалосьПохоже было, что¹⁹, сейчас пойдет дождь, и пыльпыль кружилась по улице целыми²⁰ носилась по улицам.

— Тебе не холодно? — спросил он, щурясь от пыли.

Она промолчала.

— Вчера Саша, ты помнишь, упрекнул меня в том, что я ничего не делаю, — сказал он, помолчав немного. — Не то чтобы упрекал, а так, намекал. Что ж, он прав! Бесконечно прав! Я ничего не делаю и не могу делать! Дорогая моя, отчего это?

Отчего мне так противна даже мысль о том, что я когда-нибудь нацеплю на лоб кокарду и пойду служить? Отчего мне так не по себе, когда я вижу адвоката, или учителя латинского языка, или члена управы? О, матушка Россия, много носишь ты наса. носишь таких б. носишь ты таких¹, праздных и бесполезных, многострадальная!

И то,Перед: И то — зачеркнуто: а. Он уже почти десять лет жил б. Он уже долго в.Он уже десять лет² что он ничего не делал, он обобщал и видел в этом знамение времениа. знамение времени, поворот к иной жизни, перемену в мировоззрениях б. знамение времени, вопрос, которого должны касаться писатели³.

— Когда женимся, — продолжал он, — то пойдем вместе в деревню, дорогая моя, будем там работать! Мы купим себе небольшой клочок земли с садом, рекой, будем трудиться, наблюдать жизнь... О, как это будет хорошо!

Он снял шляпу, и волосы развевались у него от ветра, а онаона думала⁴ слушала его и думала:Далее зачеркнуто: «Скучно! скучно! скучно!»⁵ «БожеБоже, как⁶, домой хочу! Боже». Почти возле самого дома они обогнали отца Андрея.

— А вот и отец идет! — обрадовался Андрей Андреич и замахал шляпой. — Люблю я своего батьку, право! — сказал он, расплачиваясь с извозчиком. — Славный старик! Добрый старик!

Он любил своего отца и всегда восторгался им, а Надеи это Наде было непонятно и всегда⁷ казалось это страннымказалось странным, [что он] как это не знает⁸. Как не знать, что в городе все считают отца Андреяв городе никто не любит отца Андрея⁹ очень богатым, скупым, хитрыми очень богатым, и скупым, и хитрым, и никто не любит его¹⁰ и ни одна душа не говорит о нем хорошо, как не знать, что он не платит никогда извозчикам и об этом так любят говорить в городеа. [и] даже рад, когда извозчики ему кричат на улице б. и по городу ходили сплетни, как-то одному очень сердитому и крикливому извозчику заплатил, но только восемь копеек. И проповеди [говорил] отец Андрей говорил с закрытыми глазами.¹¹! А он ничего не знает! Вошла Надяона¹² в дом сердитая, нездоровая, думаяс ужасом думая¹³ о том, что весь вечер будут гости, что надо занимать их, разговаривать, улыбаться, слушать музыкуа. слушать музыку, а через неделю, седьмо<го> б. слушать музыку, а через неделю, только через одну неделю венчаться¹⁴, говорить о своей свадьбе... Бабушка, важная, пышная в своем шелковом платье,Далее зачеркнуто: гордая тем, что никто не смеет¹⁵ надменная, какою она всегда казалась при гостях, сидела у самовара,

и Надя, взглянув на нее, почему-то только теперь сообразила, что Дзыгой в доме называлиможет быть, [звали] назы<вали>¹ именно ее, бабушкуДалее зачеркнуто: — Ну, порядки в этом городе, — [ворчал] говорил Саша [где-то] [кому-то] где-то в углу. [Ни водопровода, ни] Не говорю уж про водопровод, и, шутка сказать, ни одной вентиляции во всем доме!².

Вошел отец АндрейАндрей и, отдав общий поклон, направился к бабушке³.

— Имею удовольствие и благодатное утешение видеть вас в добром здоровье, — сказал она. сказал он, по обыкновению б. сказал он ей, шутя, но его лицо⁴ бабушке, и трудно было понять, шутит он или говорит серьезноа. говорит он [это] серьезно или нет. б. по тону его и по лицу, шутит он или говорит серьезно. Далее зачеркнуто: После чаю стало темнеть, поднялся сильный ветер, который стучал в ставни, в крышу, свистел, и казалось, кто-то гонялся за кем-то по саду.— Ну, погода! — сказала бабушка. Отец Андрей прислушался и покачал головой. — М-да... — проговорил он. — Это уж буря.⁵.

IV

ВетерСильный ветер⁶ стучал в ставни, в крышу, слышался свист, иа. и кто-то, казалось, гонялся за кем-то б. что-то, казалось, гонялось за кем-то⁷ что-то невидимое, суровое то жалобно попевалоа. плакало б. посвистывало⁸, то начинало рычать и бегать по саду. Был первый час ночиДалее зачеркнуто: [гости] Гости недавно ушли, никто еще [в д<оме>] не спал в доме.⁹. В доме все уже легли, но никто не спал, и Наде всёвсё еще¹⁰ чуялось, что внизу играют на скрипке или смеется отец Андрей. Что-то громко застучало где-то далеко в домезастучало в соседней комнате¹¹, и ей показалось, что это ставня сорвалась здесь, в этом этажеа. в комнате [матери], где спала мать Она вскочила [надела туфли и побежала к матери] и надела туфли б. где-то в верхнем этаже¹². Через минуту послышались шаги, вошла Нина Ивановнавошла мать¹³, в одной сорочке, со свечойсо свечой в руке¹⁴.

— Что это застучало, Надя? — спросила она.

— Не знаюНе знаю, мама.¹⁵.

— Как будто с крыши железный лист упал. Какая буря, я даже боюсь.

МатьМать, в одной сорочке 17бледная, молодая, в одной сорочке¹⁶, с большими глазами, бледная17, с волосами, заплетенными в одну косу,Далее зачеркнуто: а. стояла как б. в одной сорочке, подошла к кровати и села¹⁸ с робкой улыбкой, в эту бурную ночь казалась

старшеказалась моложе¹, некрасивее, меньше ростом. НадеНаде стало вдруг жаль ее² вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновеннойнеобыкновенной, как высоко ставила ее, и ей стало вдруг жаль ее [и страстно], жаль, как обыкновенную, слабую женщину, и захотелось приласкать ее, [пожа<ловаться>] пожаловаться ей, заплакать³ и с гордостью слушала слова, какие она говорила, а теперь никак не могла вспомнить этих слов, всё же, что приходило на память, было так слабослабо, неинтересно⁴, ненужно.

Надя села в постели и вдругвдруг заплак<ала> и [ти<хо>] повалилась на подушку⁵ схватила себя крепко за волосы ии простонала, стиснув зубы, потом⁶ заплакала.

— МамаМама моя⁷, мама, — проговорила она, тихо, вполголоса. — Спаси меня! милая моя, дорогая мама... Спаси! Прошу тебя, умоляю, позволь мне уехать! Умоляю!

— Куда?Что?⁸ — спросила Нина Ивановна, не понимая, и села на кровать... — Куда уехать?Что ты сказала?⁹

Надя плакала и не могла выговорить ни слова.

— Позволь мне уехать! — продолжала Надя шёпотом, боясь глядеть на неена мать¹⁰. — Свадьбы не должно быть...не должно быть ни за что! ни за что!¹¹ и не будет! Я не люблю этого человека... Говорить о нем не могу... — [зарыдала] НадяДалее зачеркнуто: Не люблю! [О, если] [Ч<то>] Если бы вы, мама, могли понять, как я несчастна!¹².

Нина Ивановна обняла Надю и стала целовать ееа. и [неск<олько>] поцеловала ее в голову, в щеки, в плечи б. стала быстро целовать ее¹³.

— Нет, родная моя, нет, — заговорила она быстро и сама заплакала. — Ты успокойся, это у тебя от нерасположения духа. Это пройдет. Это бывает. Спи!Далее незачеркнутый первоначальный вариант: — [Ах] Не могу я спать, мама! [Я уже целый месяц не] [сказала Надя громко, — завтра же ему] Если бы ты знала, как мне тяжело! Ради бога, отпусти меня, отпусти![Мать] Нина Ивановна встала и взяла в руки свою свечку. — [И] [Ради бога не выдумывай] Как ты мучаешь меня, Надя! — проговорила она и всхлипнула. — [Мы завтра поговорим, а теперь скажу: благословения тебе моего не будет!] И я умру! Так и знай: умру! И она быстро пошла [к себе] из комнаты.¹⁴

— Да, — сказала Н<ина> И<вановна>, помолчав. — Давно ли ты былабыла дево<чкой>¹⁵ ребенком, девочкой, а теперь уж невеста. В природе постоянный обмен веществ. И не заметишь, как сама станешьстанешь стар<ой>¹⁶

матерьюматерью, буде<т>¹, и будет у тебя такая же строптивая дочка, как у меня. Доживу ли я до того времени! Едва ли...Едва ли... Едва ли доживу.² Ведь я умру от аневризма!Далее зачеркнуто: Она посидела еще немного и пошла к себе.³

Надя молчала, отвернувшись к стене. Н<ина> И<вановна> посидела немного и спросила:

— Что же ты молчишь?

ОнаПеред: Она — зачеркнуто: Не получив ответа⁴ подождалаОна встала⁵ минуту и встала.

— Что же? Ты не хочешь говорить со мной? — сказаласпросила⁶ она обиженным тономобиженным тоном и вдруг заплакала⁷. — Послал бы мне бог поскорее смерть! И я умру! Так и знай: умру!

Она заплакала ии вы<шла>⁸ пошла к себе. Надя всталаНадя вскочила⁹ с постели ии тоже¹⁰ пошла за ней. Придя к себе, Нина Ивановна торопливо легла в постель и укрылась голубым одеялом.

— МамочкаМама¹¹, выслушай меня! — проговорила Надя, целуя ее рукиа. проговорила Надя, крепко прижимая руки к сердцу б. проговорила Надя, прижимая руки к сердцу¹². — Я тебе всё объясню, только выслушай меня, бога ради, — торопилась она и сама не зная, что говорит. — Андрея Андреевича я не люблю и не могуне могу лю<бить>¹³ его любить, не могу! Пойми, не могу!Далее зачеркнуто: Он¹⁴ Раньше он нравился мне, пусть такнравился мне, это правда¹⁵, но теперь мне всё ясноно теперь я разглядела его¹⁶... я понимаю этого человекапонимаю его, мама...¹⁷. Ведь он же неумен, мама...Далее зачеркнуто: Обрати внимание:¹⁸ Господи боже мой! Пойми, мама! Он глуп!

Нина Ивановна порывисто селаа. вдруг подня<лась> б. вдруг вскочила и в. села в постели и сказала плача г. села в постели и закрыла лицо руками¹⁹ и застучалавдруг застучала²⁰ босыми ногами о пол:

— Ты и твоя бабка мучаете меня! — сказала она, вспыхнув. — Я жить хочу! Жить!Далее зачеркнуто: Дайте же мне²¹ — повторила она и раза два ударила кулачком по груди. — Дайте же мне свободы! Я еще молода, вы из меня старуху сделали!

Она заплакалазаплакала, легла²² ии в постели²³ свернулась под одеялом калачикомкалачиком, укрылась²⁴ и показалась такой маленькой, жалкой. Надя пошла к себеа. пошла к себе и легла б. пошла к себе и пролежала с закрытыми в. пошла к себе и не спала всю ночь²⁵, оделась и, севши у окна, стала ждать утра. А кто-то всё стучал в ставню и насвистывал.

Утром бабушка жаловалась, что в саду ночью ветром посбивало все яблоки и сломало одну старую сливу. Ветера. Ветер стихал б. Ветер стих¹ уже не так шумел, как ночью, ноно было холодновато² все жаловались на холод, шел дождь, и было сероетакое серое³, тусклое, безотрадное утро, хоть огонь зажигай. После чаю Надя вошла к Сашевошла в комнату Саши⁴ и, неи ни⁵ сказав ни слова, стала на колениа. на колени у б. на колени перед стулом⁶ в углу у кресла и опустила на него голову.

— Что? — спросил Саша.

— Не могу! — сказала она и зарыдала тихо, и плечи затряслись у нее. — Как я раньше могла жить здесь, не понимаю, не постигаю! — продолжала она, глядя заплаканными глазами на Сашу и ломая руки. — О боже мой, я с ума схожу, я сейчас упаду!

Она склонилаа. склонилась к стулу б. склонилась к креслу⁷ голову на кресло и продолжала, стараясь говорить тише, чтобы не услышали в зале:

— Жениха я презираю, себя презираю, бабушку презираю, маму презираю... Я погибла!..Далее зачеркнуто: я убью себя!..⁸

— Ну да ладно! — проговорил Саша тихо и засмеялся. — Не плачьте, а то услышат и помешают нам. Значит, вы завтра уедете со мной, я довезу вас до Москвы, а там вы в Петербург. Чудесно!

И Саша опять засмеялсяа. засмеялся, встал и ст<ал> б. засмеялся и начал задирать⁹ и начал притоптыватьпритоптывать ногами в¹⁰ туфлями, как бы танцуя от радости.

— Чудесно, — повторил он, потирая руки. — Завтра вы поедете на вокзал меня проводить, а потом в вагон и — айда! Я и багаж ваш возьму, и билет возьму, будьте без сумления. Паспорт у вас есть?

— Есть, — сказала она и улыбнулась, и опять залилась слезами. —Далее зачеркнуто: Я же в¹¹ Давно уже есть.

— Слушайте меня. Будем говорить серьезно,Далее зачеркнуто: а. Вы должны б. Я уговаривал вас ехать учиться, потому что¹² — началска<зал>¹³ он, хмурясь. — Я убежден, верую глубоко, что России нужны только двоякого сорта люди: святые и просвещенные люди. Я глубоко в это верую и считаю долгом своим убеждать таких, как вытаких, как вы, считаю счастьем своим...¹⁴. Мы живем в грубое, невежественное время, надо идти за меньшинствомза меньшинством, иначе пройдет ваша жизнь¹⁵. Клянусь вам, вы не пожалеете, не

раскаетесьне раскаетесь, наоборот¹ и замуж даже успеете и жених найдется чудесный, — опять засмеялся он. — Уходите учиться, а там пусть вас носит судьба. Итак, значит, завтра поедем?

— О да! Бога ради!

Надеа. Надя кивнула головой и, успокоившись, утерев б. Она успокоилась немного в. Ей² казалось, что она взволнована, что на душе у нее тяжело, как никогда, что теперь придется до самого отъезда страдать и мучительно думать, но едва она пришла к себе наверх и прилегла на постель, как тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой до самого вечера.

V

БылоПеред: Было — зачеркнуто: На другой день Саша [поднялся] встал в пять часов утра, поезд отходил [в без] без четверти семь. Надя тоже встала и спустилась вниз. [Вещи]. Сели чай пить. Вещи были уже уложены, пахло сапогами. [Са<ша>] На дворе шел сильный дождь. [Саша брал с собой два чемодана, узел и кипу бумаг, на которых он рисовал образцы для обоев.] [У Саши было] У бабушки были заплаканные глаза.— Ты уж, Саша, смотри, в Москве не пей, — сказала она. — Да я не пью, бабуля. — Ладно! Знаю, как там в Москве не пьют. В Москве нельзя не пить. Пробило шесть часов утра.³ утро. Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и пальто, пошла наверха. наверх [в сп<альню>] взглянуть на мать б. наверх, прошла по⁴, чтобы еще раз взглянуть на мать, на всё свое; она постояла в своей комнате около постели, еще теплойтеплой, такой чистой⁵, осмотрелась, потом пошла тихо к матери... Нина Ивановна спала, в комнате было тихо, тихо! Надя поцеловала матьа. поцеловала мать в щеку б. поцеловала мать в руку⁶ и поправила ей волосы, постояла минуты двеа. минуты две и теперь бы она не могла выговорить ни слова, хотелось зарыдать. Ее отъезд представлялся ей невероятным, невозможным, и она не верила б. минуты две. Ей казалось невероятным, как это она уедет, невозможным. в. минуты две, потом пошла вниз⁷. Потом вернулась вниз.

«Почему же я не плачу?» — думала она.

На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым верхом, весь мокрый, стоял у подъезда.Далее зачеркнуто: [Горничная] Прислуга понесла чемоданы.⁸

— Не поместишься с ним, Надя, — сказала бабушка, когда

прислугаприслуга понесла¹ стала укладывать чемоданы. — Оставалась бы дома. Ишь ведь дождь какой!

Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша, говоря что-то бабушке, которая стояла в дверяхв сенях² заплаканная и крестила отъезжавшего, подсадил Надю, укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он поместилсясел³ рядом.

— В добрый час! Господи благослови! — кричалаговорила⁴ бабушка. — Ты же, Саша, голубчик, смотри не пей в Москве.

— Да я не пью, бабуля!

— В Москве нельзя не пить.Далее зачеркнуто: Господь⁵ Сохрани тебя царица небесная.

Поехали.

— Ну, погодка! — проговорил Саша.

НадяНадя вдруг зарыдала⁶ теперь только заплакала. Теперь ужеТеперь уже ей⁷ для нее было ясно, что она уедет непременноуедет непременно, что с бабушкой и мамой увидится не скоро⁸, чему она все-таки не верила, когда прощалась с бабушкой, когда глядела на матьна спящую мать⁹. Прощай, город!Далее зачеркнуто: Прощай, Андрей!¹⁰ И всё ей вдруг припомнилось: и Андрей, и его отец, и новаяи готовая¹¹ квартира, и нагая дама с вазойдама с вазой, а там дальше в прошлом что-то очень хорошее, невозвратное — как вчера и третьего дня¹², и всё это уже нене казалось так ужасно¹³ пугало, не казалось ужасным, а было наивно, мелко и уходило всё назад и назад...и уходило всё назад и назад, становилось [всё мельче и не] неинтересным, [ненужным] тусклым. На вокзале Надя видела, как Саша купил два билета¹⁴

А когда сели в вагон и поезд тронулся, то всё это прошлое, такое большое и серьезноебольшое и страшное¹⁵, сузилосьсузилось вдруг¹⁶ в маленький кулачок, и разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно уже только зеленое поле да мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость вдруг перехватилаохватила¹⁷ ей дыхание, она вспомнила, чтоа. что ед<ет> б. что это¹⁸ она едет на волю, едет учиться, а это всё равно, чточто [когда-то было] в былое время уходить в казаки¹⁹ когда-то очень давно называлось — уходить в казачество! Она и смеялась, и плакала, и становилась на колени, иа. и говорила то слова б. и клялась, что в. и клялась²⁰ молилась...

Проехав три станции, послали домой телеграмму... Потом Саша всю дорогу пил чай и говорилговорил о том, какой он человек²¹ без конца.

— Надо работать, — говорил он. — Должен ли человек вообще что-нибудь свершить, это мне неизвестно, но что он должен работать, чтобы не есть чужого хлеба и не заедать чужого века, это для меня не подлежит сомнению.Далее зачеркнуто: а. То, что он говорил, было до такой степени ясно, что было б. Было непонятно, для чего он всё это говорил. Минуты две пошутит, а потом опять [заведет] начнет говорить о чем-нибудь серьезном, в наставительном тоне. И Наде казалось, что он говорил только то, что ей давно уже было известно.На другой день [приехали в Москву] были уже в Москве. Саша проводил ее на Николаевский вокзал, и она поехала в Петербург, уже одна. [Надя поехала]¹

И всё говорил в таком роде, и с ним было скучно.Далее зачеркнуто: Так что было чудесно² НоНо убирая стаканы³ напившись чаю и убирая стаканы, он выдумывалон говорил⁴ что-нибудь смешное, и тогда становилось весело.

На другой деньНа другой день он остался в Москве, а Надя поехала дальше, в Петербург.⁵ в Москве Саша около вокзала побранилсяа. завел ссору б. стал браниться⁶ с извозчикома. с извозчиком, обругал городового б. с извозчиком и с городовым⁷ и сильно закашлялся, иа. и было ясно б. и кашлял долго, и стало ясно⁸ кашель, что называется, бил его долго, и Наде стало ясно, что он нимало не поправился, а по-прежнему болен. Он остался в Москве, а Надя поехала дальше, в Петербург.

VI

В Петербурге Надя получала каждый день телеграммы и письма; пришли деньги, посылка с платьем. В октябре приезжала Нина Ивановна; лицо у нее было виноватое, робкое, как будто она ожидала, что Надя нагрубит ей илиили накричит⁹ спросит, зачем она приехала.

— А я в Петербурге еще не была. Хороший город! — сказала она, как бы желая дать понять, что самое тяжелое, самое страшное уже пережито и что лучше не говорить обо всем этома. что горе непоправимо б. что она мирится с горем¹⁰.

Напившись чаю, онаона с виноватой улыбкой¹¹ всё с той же виноватой улыбкой, издерганнаякакая-то издерганная¹² и точно не умытая, рассказала, что в то утро поджидалиждали¹³ Надю до обедадо обеда, всё думали, что она¹⁴ и не беспокоились, но когда пришла телеграмма, то всё поняли, всё стало ясно, и бабушка упала, три дня лежала без движения и только стонала, а потом всё

молилась богу, плакала, воздевала руки (и горничныегорничные в это время¹, глядя на нее, посмеивались) и с того временис того времени очень похудела² как-то вся осунулась, присмирела ии непра<вильно>³ стала неправильно произносить слова; так вместо «часы» говорит — «тисы».

— На тебя она не сердится, а еще больше полюбила, всё ходит в твою комнату и крестит стены и твою постель, — рассказывала Нина Ивановна. — А я, конечно, была поражена, мне тогда стало так тяжело, что я никого не могла видеть... Я ведь виновата, я тогда ночью обидела тебя, потом мне стало это понятно... и я всё молилась, чтобы бог меня наказал, отнял бы у меня всё, всё...Далее зачеркнуто: О милая, не дай бог никому!⁴ Нет, теперь даже описать нельзятеперь я даже описать не могу⁵. Не дай бог никому.

Всё время она не отрывала глаз от Надиот Нади, как будто стараясь наглядеться⁶. За обедом ела мало, а ночью не спала, лежала тихо... И так пожила дней пять и уехала...

Саша присылал письма с адресом «Санкт-Петербург», и буквы в них казалисьвсякий раз казались⁷ веселыми, танцующимитанцующими, и всякий раз он писал на адресе «Санкт-Петербург».⁸. Прошла осень, за ней прошла зима. Надя уже сильно тосковала по родине и каждый день думала о матери, о бабушке, о своей комнате, о том, как она будет спать на своей постели. Письма из дому приходили тихиетихие, спокойные⁹, добрые, и, казалось, всё уже было прощено, забытобыло забыто, улеглось¹⁰. В начале мая после экзаменов она поехала, и странно ей было сознавать, что она едет домой и чточто ни от кого¹¹ ей ни от кого и ничего скрывать не нужно. В Москве она повидалась с Сашей. ОнВ Москве она заехала к Саше, чтобы уговорить его ехать вместе. Саша¹² был всё такой же, как и прошлым летом, бородатыйбородатый, всё в том¹³, с всклоченной прической, всё в том же сюртуке и парусинковыхпарусинковых оттопт<анных>¹⁴ брюках, но вид у него был затасканный, замученный, он и постарел, и похудел, и всё покашливал.

— Ах, вы из Санкт-Петербурга! — сказал он весело, обрадовавшись. — Ну, что нового в вашем Санкт-Петербурге удивительном?

ПосиделиПеред: Посидели — зачеркнуто: а. Он повел Надю б. Он поехал с Надей¹⁵, поговорили, потом поехали в ресторан завтракать; он ел, говорил и всё покашливал. А она не могла есть и

только со страхом смотрела на него, боясь, как бы он не свалился здесь в ресторане и не умер.

— Саша, дорогой мой, — сказала она, кладя руку на его руку, — вы больны, вы это сами отлично видитеотлично видите, по<едемте>¹.

— Нет, я здоров.

— Поедемте к нам... Я буду смотреть за вами, ходить, как друг, как сестра... — она заплакала, — как обязанный, бесконечно благодарный вам человек... Поедемте!Поедемте! Умоляю, поедемте!²

— Боже меня сохрани, — сказал Саша и засмеялся. — Что я у вас там не видал? Обывателей?Обывателей дурацких?³ Андрея Андреича? Нет-с, слуга покорный. Я завтра уезжаю на Волгу.

— Поедемте! — умолялапопросила⁴ она, а лицо у нее было мокро от слез и слезы капали на тарелку. — Умоляю, поедемте!Дорогой мой, поедемте!⁵

— Нет, Надя, не просите, скучно мне у вас. К тому же я здоров, пожаловаться не могу...И к тому же я здоров совершенно.⁶ Завтра еду на Волгу тут с одним парнем... Парень-то хороший, только из Санкт-ПетербургаДалее зачеркнуто: Из ресторана поехали на вокзал.⁷, вот беда! Говоришь ему, положим, что мне хочется есть, что я оскорблен глубоко, задавлен насилием, что мы вырождаемся, а он мне в ответ на это толкует о великом инквизиторе, о Зосиме, о настроениях мистических, о каких-то зигзагах грядущего — и это из страха ответить прямо на вопрос.Далее зачеркнуто: а. Это чтобы на время отуманить меня и сбить с позиции... б. Так вот и идет у них: один спрашивает, как быть, что делать, а другие затуманивают...⁸ Ведь ответить прямо на вопрос — страшно! Это всё равно, как при столпотворении смешение языков: одинон⁹ просит: дай топор, а ему в ответ: поди к чёрту.

— Слушайте, Саша, я опять о том жео том же, поедемте к нам!¹⁰. Я вам так обязана!так обязана, и сказать нельзя.¹¹ И мне так хотелось бы увезти вас, поговорить с вами, хотелось бы, чтобы вы относились к жизни и к людям помягче, поширеа. пошире, покойнее б. пошире, без этой всей философии¹². Мне так хотелось быхотелось бы, чтобы вы выздоровели¹³, чтобыа. чтобы душа б. чтобы душе¹⁴ вашей душе было покойно.

— Нет, я не поеду. Скучно у вас.

Он заплатил в ресторане, потом рассмеялся и сказалзаплатил в ресторане и сказал, смеясь¹⁵, хлопнув по бумажнику:

— Я теперь триста рублей в месяц зарабатываю! Во!

ОнПеред: Он — зачеркнуто: Когда¹ провожал ее на вокзале, угощал чаем, яблоками, а когдаа когда она² поезд тронулся и он, улыбаясь, помахивал платком, то даже по ногам его видно было, что он очень болен и что уже не протянет долго.

Приехала Надяона³ в свой город в полдень. Когда она ехала с вокзала домой, то ейей казалось⁴ улицы казались очень широкими, а дома маленькими, приплюснутыми; людейпрохожих ни<кого>⁵ не было, и толькотолько один⁶ встретился настройщик Швабе, в рыжем пальто;Далее зачеркнуто: тощая⁷ черная, тощая собака жевала траву... Бабушка, совсем уже старая, по-прежнему полная и некрасивая, охватила Надю руками и, прижавшись лицом к ее плечу, долго плакала и не могла оторваться. Нина Ивановна, постаревшая лет на десять, глядела на нее и всё говорила:Далее зачеркнуто: О господи боже мой!..⁸ «Милая моя! милая моя!»

Потом сидели все трое и молча плакали. Видно было, что и бабушка и мать чувствовали, что прошлое потеряно навсегда и безвозвратнобезвозвратно, и обе они глядели, как⁹; нет уже ни положения в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать к себе в гости, точноа. как будто б. точно так же, как в семьях, где вдруг ночью [в<ходит>] [приходит полиция] отец¹⁰ в их доме вдруг ночью нагрянула полиция, сделала обыск, и хозяин дома, оказалось, растратил, подделалподделал, попал в тюрьму¹¹.

Надя пошла наверх и увидела ту же постель, те же окна с белымис белыми за<навесками>¹², наивными занавесками, а в окнах — тот же сад, теперь залитый солнцем, веселый, шумный. Она потрогала постель, посидела у своего стола, поплакала...[Она радостно] Она засмеялась и заплакала, и легла на постель, и минут пять пролежала, наслаждаясь, припоминая прошлое.¹³

Потом обедали.Далее зачеркнуто: Перед вечером пришел Андрей Андреич и играл на скрипке.— Отец Андрей с того самого дня не был у нас ни разу, — пояснила Нина Ивановна шёпотом, — а вот Андрей Андреич почти каждый день ходил к нам... Он про тебя говорил только хорошо, утешал бабушку... Андрей Андреич остался и ужинать. А когда [она] Надя легла спать, то к ней в спальню¹⁴ Вечером Надя легла спать, укрылась и всё время улыбалась — так было хорошо! А будет ли стучать ночью сторож? К ней пришла Нина Ивановна.Далее зачеркнуто:— Завтра хотел прийти Андрей Андреич... — сказала она, садясь к ней на постель. — Можно? — Да, конечно. — Отец Андрей с того самого дня не был у нас ни разу, а вот Андрей Андреич не покидал нас, всё время ходил. Он хороший человек, Надя!¹⁵

Помолчали.

— Ну, как, Надя? — спросила Нина Ивановна. — Ты довольна? Очень довольна?

— Довольна, мама. Конечно, когда поступала на курсы, то думала, что достигла всего, уже не захочу ничего больше, а вот как походила, поучилась, то открылись впереди новые планы, а потом опять новые и всё шире и шире, и, кажется, нет и не будет конца ни работе, ни заботе.Далее зачеркнуто: [Да это] Это так и нужно, я не ропщу.¹

Нина Ивановна встала и перекрестила Надю и окна.

— А я, как видишь, стала религиозной, — сказала она. — Знаешь, и книжек уже не читаю.

— Отчего?

— Так.Далее зачеркнуто: Вдруг² Не читается. Жизнь моя уже кончена, я так понимаю. Ну, спи, господь с тобой.

Она ушла.

«Тик-ток, тик-ток...», — стучал ночью сторож...

На другой день вечером приходил Андрей Андреич и играл на скрипкеа. играл на скрипке. Он был всё такой же, только волосы были длиннее, и когда играл на скрипке, то закрывал глаза. За ужином молчал и ушел молча. б. играл на скрипке. Он не проговорил с Надей ни одного слова, [только] да и вообще был неразговорчив.³ очень долго, с таким выражением, как будто ему больше ничего уже не оставалось на этом свете, как только игратькак играть на скрипке⁴.

— А отец Андрей не ходил, — шепнула бабушка. — С того раза не был...

Прошел май, начался июнь... Надя уже привыкла к дому. Хлопоты бабушки за самоваром, ее заплаканное лицо, глубокие вздохи, Андрей Андреичи Андрей Андреич⁵ и игра на скрипке по вечерам сталистали уже⁶ прискучать ей,Далее зачеркнуто: а. [Сл<уги>] Прислуга казалась распущенной и слово «Дзыга» слышалось уже в зале и гостиной. б. Горничная и старуха нянька часто грубили бабушке и [уже] слышно было, как они говорили [уже в зале и в гостиной] уже в присутствии самой бабушки: — Ну, заворчала Дзыга! в. Ну, заворчала Дзыга! — говорила горничная или старуха нянька, но уже⁷ и она уже не понимала, как это можно целый день просидеть без дела, и томилась.Далее зачеркнуто: Мать смотрела на нее виновато, и ее умоляющие, виноватые, трогательные глаза [утомляли] стали утомлять Надю.⁸ Она ходила по саду, глядела

в окна на дома, на сад, и ей казалось, что в городе всёвсё, всё¹ давно уже состарилось, отжилоотжило, решительно всё², и всё только ждета. ждет, чтобы уступить свое место б. ждет, когда же начало³ не то конца, не то начала чего-то молодого, свежегочего-то нового, бодрого, веселого, [полного смысла] [ликующего] светлого⁴. О, если бы поскорее эта новая, ясная жизнь, чтобы можно было прямо смотреть в глазасмотреть в глаза кому хочешь⁵, знать, что ты правты прав или уметь обманываться⁶, быть веселым, свободным! Будет же время, когда бабушкин домбабушкин дом отживет, сломается⁷, где всё так устроено, что четыре прислуги иначе жить не могут, как только в одной комнатев одной комнате, когда этот дом⁸, будет же, когда этот дом отживет, сломается и на месте его будетбудет какой-нибудь⁹ стоять уже новыйновый, с новыми люд<ьми>¹⁰ — и о старом забудут, да и некогда будет помнить...

БабушкаБабушка как-то остановила Надю внизу и сказала ей, прикрывая дверь, чтобы не услышала прислуга:— Голубчик мой, Надюша, я уже старая, умру скоро...¹¹ поманила к себе Надю и сказала ей с заискивающей улыбкой, как бы шутя:

— Милая моя, внучка родная, не покидай ты меня и мать! Делай что хочешь, живи как знаешь, только не покидай нас совсем! — Она заплакала, а Надя не знала, что сказать. — Кухарки зовут меня дзыгой теперь уж прямо в глазазовут меня дзыгой прямо так при мне¹², ну да мне теперь всё равно, не до нихне до того...¹³, бог с ними... Стара стала, умру скоро. Милая, успокой старуху, — бабушка заплакала, — не отказывай Андрею Андреевичубудь поласковей с Андреем Андреевичем¹⁴. Погоди! может, одумаешься. Он, голубчик мой, сказал мне вчера: «Ничего, я буду ждать! буду ждать!» Он всё извинит, только успокой меняуспокой меня, слово скажи¹⁵.

— Ах, бабушкаНе нужно об этом, бабушка¹⁶, зачем об этом говорить! — сказала Надя ии махнула рукой. — Я уж думала, что¹⁷ пошлаушла¹⁸ к себе наверх.

А когда она ложиласьложилась спать¹⁹, пришла к ней Нина Ивановна и по обыкновениюНина Ивановна; по обыкновению она²⁰ села на постель, чтобы минутку поговорить, пожелать доброй ночи.

— Я вот чего, Надя, не могу понять, иизвини, не могу понять²¹, — сказала она. — Конечно, я провинциалка, за границей не бывала, но все-таки я немножко мыслю, слежу за веком... И вот чего я не понимаю: как ты можешь жить в Петербурге в маленькой комнате, у чужих людей, каждый день встречаться с чужими, а за

стенами какие-то мужчины... Нет, Надя, с чем другим, а с этим согласиться я не могу. Нет!

Пришло из Саратова письмо от Саши. Своим веселым, улыбающимсятан<цующим>¹ почерком он писал, что путешествие по Волге ему удалось вполневполне, но², что в Саратове он прихворнул немногоприхворнул немного, нанял комнату дня на два — на три, чтобы [отлежаться] отдохнуть³ — кашель, жар и прочиедругие⁴ пустякипустяки, но⁵, и теперь лежит в гостинице, но через неделькуно дня через три⁶, когда полегчает, вернется в Москву.Далее зачеркнуто: Под<писи> Между строками вставка, не прикрепленная к определенному месту: «Замучил меня спутник, одолел! Жалуюсь ему на кашель, а он мне про великого инквизитора».⁷ Вместо подписи была нарисована улыбающаясялохматая⁸ рожа с лохматой бородой и с длинным носом, а под нею подписьа. а под нею б. а под рожей подписано⁹: «Это я». А дня через три, утром, Надя, сойдя вниз, засталадня через три, когда Надя сошла вниз, к чаю, нашла¹⁰ бабушку в сильном горе: она плакалаона не могла¹¹ и не могла выговорить ни одного слова. На коленях у нее лежала телеграмма, и Надя догадаласьНадя догадалась, но все-таки прочла: [Вечером [умер] скончался Александр Петрович] [что вчера вечером умер] вчера вечером в Саратове [ско<нчался>] умер Саша¹², не стала спрашивать; опечаленная, она долго ходилаи опечаленная долго ходила¹³ по комнате, потом взяла телеграмму и прочла. Так и есть — вчера вечером в Саратове от чахотки скончался Александр Тимофеич, то есть, попросту, Саша. И представилось ей, как Саша лежит мертвый и на лице его добрая, хитрая улыбка...

— Упокой, господи, его душу, — говорилаговорили все¹⁴ в доме прислуга.

Она прошлась по Сашиной комнате.

Бабушка, Нина ИвановнаБабушка и Нина Ивановна¹⁵, горничные пошли в церковь заказыватьслужить¹⁶ панихиду. А Надя долго еще ходила по комнатампо всем комнатам¹⁷ и думала. Ей стало вдруг скучноЕй было скучно¹⁸, томительно скучно, и она чувствовала, что ей в этом городе нельзя оставаться, что она здесь одинокая, чужая, всё прежнее оторванооторвано и уничтожено, и¹⁹ от нее, точно сгорело и пепел разнесся по ветру.

«Прощай, милый Саша!» — думала онаДалее зачеркнуто: а. Здравствуй, [новая] новое и неизвестное! Здравствуй, новое и неизвестное! — повторила она. — Здравствуй! б. А я поеду, поеду, буду жить.²⁰.

Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром уехалауехала в²¹, и впереди ей рисовалась жизнь трудоваятрудовая, ответственная²², широкая, чистая.

Варианты белового автографа (БА) и гранок (Г1 и Г2)

              

Стр. 202.
3	Перед: Было уже часов десять вечера — — Ступай наверх скорей, там дзыга зовет! — крикнула горничная со злобой. (БА) Из подвального этажа, где была кухня, в открытое окно слышно было, как там спешили, как стучали ножамиВ БА: как стучали ножами — нет.1, как хлопали дверью на блоке; в саду около дома пахло жареной индейкой и маринованными вишнямиВ БА: и маринованными вишнями — нет.2 (БА, Г1)
7	накрывали на стол / накрывали стол (БА)
17	милый май / милый месяц май ◊ (БА)
17—19	Дышалось глубоко ~ далеко за городом / И так хотелось думать, что здесь, под небом, над деревьями и далеко за городом (БА); Дышалось глубоко и так хотелось думать, что здесь, под небом, над деревьями и далеко за городом (Г1)
21—23	пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать. / пониманию грешного человека (БА); пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать; и вот сидела бы так и думала без конца... (Г1)
24	Ей, Наде, было уже 23 года; / Надя думала: ей уже 23 года, (БА)
27	свадьба / и свадьба (БА, Г1)
29	веселье / и веселье (БА)
29—33	Текста: Из подвального этажа ~ маринованными вишнями. — нет (БА, Г1); ср. вариант к стр. 202, строка 3.
33—34	И почему-то казалось ~ без конца! / Почему-то всё представлялось теперь таким неясным, неполным! Отчего? Почему? (БА); Почему-то всё представлялось теперь таким неясным, неполным, точно клочки разорванного письма. Зачем это так? Для чего? (Г1)
Стр. 203.
5	После: больная — которая постоянно сердилась, всех презирала и умерла, как говорили, от раздраженияВ БА первоначально: от злости3 (БА, Г1)
6—8	что он прекрасный художник ~ отправила его / что если бы учить его живописи, то из него вышел бы прекрасный художник, и бабушка, ради спасения души, отправила сироту (БА); что из него со временем выйдет

                         

	прекрасный художник, и бабушка, ради спасения души, отправила сироту (Г1)
10—11	чуть ли не пятнадцать лет / лет десять (БА, Г1)
13	После: литографий — зачеркнуто: и [дома] рисовал у себя дома образцы для обоев (БА)
14—15	он ~ к бабушке / он к бабушке [очень больной] (БА)
15	После: поправиться. — зачеркнуто: И теперь (БА)
16	На нем был теперь / На нем [так же, как в прошлые годы] был черный (БА)
18	неглаженая / неглаженая, неаккуратная ◊ (БА)
20—21	Слов: и все-таки красивый — нет. (БА, Г1)
21	привык / относился (БА, Г1)
23	называлась уже давно / называлась (БА, Г1)
25—26	Хорошо у вас ~ Конечно, хорошо. / Хорошо у вас здесь, — проговорил он, стоя возле Нади. — Пожил у вас с неделю, а уже чувствую — силы прибавилось! — И чудесно. Но ведь вы сбежите, СашаВ БА первоначально: сбежите, Саша, наверное сбежите1! (БА, Г1); Хорошо у вас здесь, — проговорил он. — Конечно, хорошо. Но ведь вы сбежите, Саша! (Г2)
28	у вас тут проживу. / у вас проживу. Хорошо у вас тут, славно. (БА); у вас проживу. (Г1, Г2)
31	После: такой молодой! — Да и на самом деле она еще молода. (БА, Г1)
32—33	Слов: добавила она, помолчав — нет. (БА)
34	После: согласился Саша. — Каждому человеку его мать кажется необыкновенной. — Он подумал и продолжал (БА, Г1)
39	тараканы / тараканы, грязь (БА)
41	а ведь мама / а ведь мама молодая ◊ (БА)
42—43	Фразы: Можно бы, кажется, понимать. — нет. (БА)
Стр. 204.
2	После: тощих пальца — зачеркнуто: и глаза его не мигали, и говорил он убедительно тихим баском (БА)
3	всё здесь / всё это
4—6	Чёрт знает, никто ничего ~ вы — тоже. / Нина Ивановна, бабушка и вы не делаете решительно ничего. (БА)
4—5	Мамаша / Милая мамаша (Г1)
7	После: ничего не делает. — Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только чем он занимается, никак не пойму. (БА, Г1)
8—9	Слов: и, кажется, в позапрошлом — нет. (БА)

             

9	и знала / и она знала ◊ (БА)
10—11	это прежде ~ стало досадно. / это [только] было только смешно, но почему-то ей стало неприятно и скучно. Да и холодно было. [Внизу в кухне гулко зазвенели тарелки, должно быть уронила горничная или нянька. — Ну-у! — проговорил Саша и засмеялся.] (БА); это было только смешно, но почему-то теперь ей стало досадно. (Г1)
12—22	Всё это старо ~ Мне вот / Оба встали и пошли к дому. Она, высокая, красивая, стройная, казалась теперь рядом с ним очень здоровой и нарядной, она чувствовала это и ей [вдруг стало] было жаль его [так жаль, что даже захотелось плакать] и почему-то неловко. — Очевидно, моего Андрея вы не знаете, — сказала она, чтобы продолжить разговор. — Моего Андрея... А мне вот (БА)
12—13	Всё это старо ~ что-нибудь поновее. / Когда я смотрю на вас, — сказала она, — то вы возбуждаете во мне только [досадное] неприятное чувство. Ведь вы больны, а между тем выходите без шляпы. И отчего вы в самом деле не обращаете внимания на вашу болезнь? Отчего не лечитесь? Ах, как это нехорошо и, извините, даже непорядочно, — проговорила она и встала. (Г1)
17	жаль его / жаль его, по-прежнему досадно (Г1, Г2)
23—24	Когда вошли в зал, там уже садились ужинать. / Вошли в зал; там уже садились ужинать. [— В молодые годы учиться нужно, — проговорил Саша тихо, садясь с Надей за стол. — Учиться нужно бы. В Петербург бы вам!] (БА)
29	дом с колоннами и садом / дом с колоннами и с садом
36	жених Нади / жених Нади, 33 лет (БА)
38	После: говорили о гипнотизме. — зачеркнуто: Были за столом еще две дамы-гостьи и дьякон. (БА) — Саша, ты сколько сегодня молока выпил? — спросила бабушка громко. — Стаканов пять выпил... — ответил Саша. (БА, Г1)
39—40	Слов: сказала бабуля, обращаясь к Саше — нет. (БА, Г1)
41	вздохнула она / вздохнула бабуля (БА, Г1)
Стр. 205.
6	После: засмеялся и — зачеркнуто: чтобы не расхохотаться громко (БА)

          

7	После: салфетку. — — А блудный сын всё смеется, — сказала бабушка и ласково поглядела на Сашу, и сама засмеялась. — Смешной ты, бог с тобой. (БА, Г1); — А блудный сын всё смеется, — сказала бабушка и ласково поглядела на Сашу. (Г2)
10—12	Я не могу ~ строгое выражение / Дело в том, что когда-то я очень долго занималась гипнотизмом, — ответила Нина Ивановна, придавая своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение, — и не могу, конечно, утверждать, что я верю (БА, Г1)
25	После: смею вас уверить. — Бабушка вздохнула и сказала громко: — Вы говорите, а я ничего не понимаю! (БА, Г1)
36—37	и стали прощаться. / стали прощаться. Андрей Андреич, взволнованный, грустный от музыки, надевши в передней пальто, поцеловал у Нади обе руки и хотел обнять ее, сказать ей, как он ее любит, но в передней находился отец Андрей, вошла горничная...В БА далее зачеркнуто: — До завтра! — сказал он. Потом <?>1 (БА, Г1)
38	Надя пошла к себе наверх / а. Надя, проходя мимо Саши, пожелала ему спокойной ночи. б. Надя пошла спать и, проходя через залу, пожелала Саше спокойной ночи. — В молодые годы, в ваши годы учиться нужно! — сказал он хмурясь. — Да... В Петербург вам нужно. Она пошла к себе наверх ◊ (БА)
Стр. 206.
8—9	села в постели и стала думать. / села в постели и, обняв колени, склонив на них голову, стала думать, думать... (БА, Г1)
12—14	сделал ей предложение ~ умного человека / сделал ей предложение [как раз в то время, когда она уже считала себя старой девой и уже стала терять надежду — ведь ей 23 года!]... Она согласилась и [мал<о-помалу>] оценила этого красивого, доброго, умного человека (БА)
13—14	этого доброго, умного человека / этого красивого, доброго, умного человека (Г1)
15—17	страх, беспокойство ~ тяжелое./ страх и беспокойство. Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы! Тогда бы она имела бы время всё обдумать [и, пожалуй, еще сильней полюбила бы жениха]... (БА); страх, беспокойство,

            

	как будто ожидало ее что-то неопределенное, тяжелое, вроде сна с кошмарами. Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы! Если бы понять, отчего это беспокойство! (Г1); страх, беспокойство, как будто ожидало ее что-то неопределенное, тяжелое. Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы! (Г2)
26	Или тут влияние Саши? / Или тут влияние Саши, и всё это, быть может, оттого, что он постоянно говорит против замужества и отзывается об Андрее всякий раз так небрежноВ Г1: всякий раз небрежно1. (БА, Г1)
28—30	как по-писанному ~ отчего? / а когда говорит, то кажется чудаком, оригиналом... (БА); и когда говорит, то кажется, чудаком, оригиналом; добрый он, неглупый человек, но без причины смеется, без причины сердится... (Г1) и когда говорит, то кажется наивным. Но отчего все-таки Саша не выходит из головы? отчего? (Г2)
33	точно улыбкой / точно молодой улыбкой (БА, Г1)
37	После: нарядным. — зачеркнуто: А Надя всё сидела в постели, тревожная, точно больная. Всё бы, казалось ей, было хорошо, благополучно, да что-то очень важное было не досказано, что-то еще не доделано, не приготовлено, а что именно, она боялась, не хотела думать. Внизу (БА)
38	После: бабуля. — Точно ручей шумел внизу: это по обыкновению старуха ворчала на прислугу. (БА); Точно ручей зашумел внизу: это старуха ворчала на прислугу. (Г1)
40	После: двигали стульями — как горничная быстро прошла мимо комнаты Нади, босая, и проговорила сердито, плачущим голосом: — А чтоб тебе, дзыга окаянная... (БА, Г1)
Стр. 207.
1	Часы идут медленно. / Как медленно идут часы! (БА, Г1); Часы идут медленно! (Г2)
2	После: тянется утро. — И какая насмешкаИ какое лукавство <1 нрзб> (БА)2, какой обман в этих томительно длинных часах, бесконечных утрах, когда тут же на глазахкогда на твоих же глазах (БА)3 с изумительной быстротой проносятся недели, месяцы, годы!..
3	Вот / А вот [гуляет по саду] (БА); А вот (Г1, Г2)
3—4	После: со стаканом минеральной воды. — Какая это удивительная женщина!.. (БА)

                

5—7	много читала ~ таинственный смысл. / читала книги весь день, даже за обедомВ Г1: много читала; в БА далее зачеркнуто: была любительницей театров, концертов, благотворительных балов1, часто спорила о пользе театров и раз даже принимала участие в спектакле, после которого тяжело дышала всю ночь и потом весь день. Любила она говорить о сомнениях, которым была подвержена, и от нее часто слышали фразу: — Нас убивает религиозный индифферентизм!В Г1: Нас убивает индифферентизм!2 И эти слова, казалось Наде, заключали в себе глубокий, таинственный смысл. (БА, Г1)
11	описывается один старик / описывается старик (БА, Г1)
11—12	служит где-то / служит где-то в присутственном месте (БА, Г1)
15	из стакана / из стакана, который держала в руках ◊ (БА)
17—18	А мне все эти дни ~ помолчав. / Милая мама, отчего мне все эти дни так невесело? — спросила НадяВ Г1: спросила Надя, помолчав3. (БА, Г1)
19	Фразы: Не знаю, милая. — нет. (БА)
19	А когда я не сплю по ночам / А когда я не сплю ночью (БА); Когда я не сплю по ночам (Г1, Г2)
20	закрываю глаза / обыкновенно закрываю глаза (Г1)
20	Слов: вот этак — нет.
20	После: закрываю глаза крепко-крепко — зачеркнуто: и лежу неподвижно (БА)
21	и как говорит / и говорит
22	рисую что-нибудь историческое, из древнего мира / рисую Лаврецкого или кого-нибудь из истории (БА); рисую что-нибудь историческое, из древнего мира, или решаю вопрос, зачем мы живем, какая цель нашего бытия (Г1)
23	Надя почувствовала / Наде стало досадно, тоскливо, она почувствовала (БА, Г1)
23—26	не может понять ~ ушла к себе в комнату / не может понять [и вдруг сама прижала [мать] ее], но тотчас же она обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки (БА); не может понять, но тотчас же она обняла мать и прижалась к ней; обе погуляли по саду, потом пошли в дом и долго, до самого обеда, играли на рояли в четыре руки (Г1)
25	и ей даже / ей даже (Г2)
27	А в два часа сели обедать. / В два часа сели обедать. В БА далее зачеркнуто: Так как

 

28

постный борщ и леща с кашей. / постный борщ, [запах которого потом стоял во всех комнатах до самого вечера] Нине Ивановне, которая всегда лечилась, подали бульон, Саше и Наде — скоромный рассольник. — Наш город, говорили, губернией хотят сделать, — сказала бабушка. — Да, ваш город хотят столицей сделать! — усмехнулся Саша. — Великолепный город! Ни одной лавочки нет, где бы не обвешивали, ни одного нет чиновника, который не облысел бы преждевременно от картежной игры и от водки. На улицах грязь, пыль, вонь. Взаймы берут — не отдают, книги зачитывают... [А послушай этих господ в клубе или на именинах где-нибудь, так только и разговор, что о пессимизме, о том, что жизнь не дает им ничего радостного, светлого. Кканальи!] Кканальи! — Замолол и сам не знает про что, — вздохнула бабушка; она любила Сашу и жалела, но подозревала, что он в Москве и выпивал, и в карты играл, [и вел себя вообще нехорошо], отчего и был болен, и о чем бы он ни говорил, всякий раз вздыхала. [— Ты, блудный сын, ел бы, — сказала она.] — Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы, положим, он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах всего три строчки и никто бы не пожалел. — Ешь! — крикнула бабушка. Наступило молчание. Бабушке подали леща, начиненного кашей, остальным — соус из курицы. — Отсталый город, — заговорил Саша опять. — Бисмарк сказал: медленно запрягать, но быстро ездить — в характере русского народа. А город этот, по правде сказать, только еще собирается запрягать (БА); постный борщ; Нине Ивановне, которая всегда лечилась, подали бульон, Саше и Наде — скоромный рассольник. — Наш город, говорят, губернией хотят сделать, — сказала бабушка. — Да, ваш город хотят столицей сделать! — усмехнулся Саша. — Он не наш только, но и твой город. Ведь ты тут родился. — Великолепный город! — продолжал Саша, усмехаясь. — Ни одной лавочки нет, где бы не обвешивали, ни одного нет чиновника, который не облысел бы преждевременно

    

	от картежной игры и от водки. На улицах грязь, пыль, вонь. Взаймы берут — не отдают, книги зачитывают... Кканальи! — Замолол и сам не знает про что, — вздохнула бабушка. Она любила Сашу и жалела, но подозревала, что он в Москве и выпивал, и в карты играл, отчего и был болен; и о чем бы он ни говорил, она всякий раз вздыхала. — Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы, положим, он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах всего три строчки и никто бы не пожалел. Наступило молчание. Бабушке подали леща, начиненного кашей, остальным — соус из курицы. — Отсталый город, — заговорил Саша опять, — грубый город, невежественный. Бисмарк сказал: медленно запрягать, но быстро ездить — в характере русского народа. А город этот, по правде сказать, еще не собирался запрягать (Г1); постный борщ; Нине Ивановне, Саше и Наде — скоромный рассольник. — Не нравится мне ваш город, — начал Саша. — В лавочках обвешивают; чиновники только и знают, что играют в карты и пьянствуют; на улицах грязь, пыль, вонь. Взаймы берут — не отдают, книги зачитывают... — Замолол и сам не знает про что, — вздохнула бабушка. — Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы, положим, он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах всего три строчки и никто бы не пожалел. Наступило молчание. Бабушке подали леща, начиненного кашей, остальным — соус из курицы. — Отсталый город, — заговорил Саша опять, — грубый город, невежественный (Г2).
29—30	ел и свой скоромный суп и постный борщ / ел и постный борщ, и леща
30—31	шутил всё время, пока обедали / шутил
36—37	протянет на этом свете ~ до слез. / протянет на этом свете. Становилось не по себе, когда он, рассказывая что-нибудь смешное, начинал хохотать до слез, но мало-помалу

              

	смех заражал, и слушатели его тоже начинали смеяться. (БА, Г1)
37	тогда становилось / и становилось (Г2)
42—43	если бы вы послушались меня / если б вы послушались меня и поехали учиться (БА, Г1)
Стр. 208.
1—3	Текста: Она сидела глубоко ~ говорил он. — нет. (БА)
3	говорил он / продолжал он ◊ (Г1)
4—5	интересны, только они и нужны / интересны и нужны; [остальные же — толпы, во все века одинаковые и безразличные [; наше]. Наше] остальные же [это] толпа, стадо (БА); интересны и нужны [, а ведь остальные — толпа, стадо!] (Г1)
5—6	Ведь чем больше ~ на земле. / Наше дело стараться изо всех сил, чтобы число таких людей росло и росло, авось и настанет когда-нибудь царствие божие на земле. А что ж? (БА, Г1)
8—9	точно по волшебству. И будут тогда здесь / точно по волшебству, и — кто знает? — будут тогда здесь, быть может (БА, Г1)
11	замечательные люди... / чудесные люди... Бедных, больных, жалких тогда не будет вовсе, потому что среди много знающих, искренних людей их не должно быть. (БА, Г1)
13	этого зла тогда не будет / тогда не будет (БА, Г1)
13—15	потому что каждый человек ~ опоры в толпе / В БА нет; потому что каждый человек будет веровать и каждый будет знать, для чего он живет (Г1)
22—32	милая моя ~ ушла к себе. / надо работать, надо делать что-нибудь, — продолжал Саша. — Так нельзя. Если вы ничего не делаете, то, значит, на вас работает кто-то другой, вы заедаете чужой век! (БА); моя милая, надо работать, надо делать что-нибудь, — продолжал Саша. — Так нельзя, Стыдно. Если вы ничего не делаете, то, значит, за вас работает кто-то другой, вы заедаете чужой век. Надя хотела сказать: «да; это правда»; но ей [самой почему-то] стало досадно на себя почему-то, на Сашу, на всех. — Всё это прекрасно, — сказала она, — но слушать вас я больше не стану. У вас манера читать другим наставления, но это, знаете ли, прискучает. Слезы показались у нее на глазах, она вдруг замолчала и ушла к себе. (Г1)
23—24	эта ваша праздная жизнь / эта праздная жизнь (Г2)

              

25	ваша бабулька / ваша бабушка (Г2)
27—28	а разве это чисто, не грязно? / а разве это чисто? (Г2)
29—30	Слов: хотела сказать, что она понимает — нет. (Г2)
32—33	приходил Андрей Андреич и по обыкновению долго играл / пришел Андрей Андреич и долго играл (БА)
33	Вообще он был / Он был
37	После: плечи, руки. — зачеркнуто: Кроме его и Нади, в передней не было ни души. (БА)
39	О, как я счастлив! / Если б ты только могла понять, как я счастлив! (БА, Г1); Если бы ты только могла понять меня. (Г2)
42—43	читала где-то... ~ заброшенном. / читала где-то ... Наконец он простился и вышел. [В зале Са<ша>] (БА); читала где-то. Наконец он простился и вышел. — Марина, — прошипела где-то горничная, — ступай скорей, дзыга зовет! (Г1); читала где-то... (Г2)
Стр. 209.
9	о женихе, о свадьбе / о женихе, о томВ БА далее зачеркнуто: как он нравится ей1, какой он добрый, красивый, образованныйобразованный [человек] (БА)2, думала о свадьбе (БА, Г1)
10—16	что ее мать ~ несчастной женщины. / как по утрам плачет Нина Ивановна и как от плача сводит у нее руки и ноги. И почему-то Наде вдруг стало досадно, и уж она, как ни думала, не могла сообразить, почему до сих пор она видела в этом плаче что-то особенное, необыкновенное, [видела [точно священнодействие] какую-то высшую тайну, которой постичь не могла] (БА); как по утрам плачет ее мать и как от плача сводит у нее руки и ноги, и уж она, как ни думала, не смогла сообразить, почему до сих пор она видела в этом плаче что-то особенное, необыкновенное... (Г1)
10—11	покойного мужа и теперь / покойного мужа, отца Нади, а теперь (Г2)
12	свекрови, бабули / свекрови и бабули (Г2)
18—22	Это странный ~ столько прекрасного / Это человек, думала Надя, с определенными убеждениями, с определенными правиламиВ БА далее зачеркнуто: не мечтающий3, крепко уверенный в справедливости того, что он говорит; он повторяетсяВ БА далее зачеркнуто: уже4 и уже, по-видимому, стал прискучать, он утомляетВ БА: стал прискучать, утомлять5, и в то же время в словах его столько прекрасногоВ БА далее зачеркнуто: чудесного, обворожительного6 (БА, Г1)

                 

19	Перед: в его мечтах — зачеркнуто: во всех (Г2)
24	радости, восторга / радости, надежды
30	Саша в середине июня стал / Саша как будто поздоровел и повеселел, но в середине июня сталВ БА: [он] стал1 (БА, Г1)
31	грязь невозможнейшая... / грязь невозможнейшая. А главное, надоело, работать надо! (БА, Г1)
Стр. 210.
3	После: швейная машина — то и дело приносили из магазинов картонки, ящики, узлы, и утомленная, встревоженная бабушка рассказывала всем, что она потеряла память (БА, Г1)
7—8	и он дал слово, что уедет первого июля, не раньше / и взяли с него слово, что уедет он не раньше первого июля (БА); и взяли с него слово, что едет он первого июля, не раньше (Г1); взяли с него слово, что уедет он первого июля, не раньше (Г2)
20	из уважения вздохнул / из уважения с минуту простоял перед нею молча (БА)
27	две кровати / две кровати, рукомойник, большое зеркало в блестящей раме (БА, Г1)
40	После: пошлость — зачеркнуто: и замечала только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки (БА)
40—41	Слов: и его рука ~ как обруч — нет. (БА)
Стр. 211.
11	Что же, он прав! / Не то, чтобы упрекал, а так, намекал. Что ж, он прав! (БА, Г1)
19	Фразы: О матушка Русь! — нет.
21—22	бесполезных ~ многострадальная / бесполезных, таких, как я, многострадальная
23—24	видел в этом / и видел в этом (БА, Г1)
36	После: добрый старик. — зачеркнуто: Он любил своего отца и всегда восторгался им, а Наде это казалось странным. Как не знать, что в городе все считают отца Андрея очень богатым, скупым, хитрым, как не знать, [что он, например] что он никогда не платит извозчикам, не платит прислугам <?>, не платит <1 нрзб> и об этом так любят говорить в городе! Ни одна душа не говорит о нем хорошо, и как любят говорить об этом в городе, за двадцать пять рублей обвенчает кого угодно, готов на всё! (БА)

                    

38	занимать их / занимать их, разговаривать ◊ (БА)
39	слушать скрипку / слушать музыку (БА)
39—40	слушать всякий вздор и говорить только о свадьбе / говорить только о свадьбеВ БА: о [своей] свадьбе1
42	После: сидела у самовара — и Надя, взглянув на нее, почему-то только теперь сообразила, что дзыгой в доме называют именно ее, бабушку (БА, Г1)
43	со своей хитрой улыбкой / со своей улыбкой. (БА)
Стр. 212.
5—6	в печи ~ напевал свою песенку / что-то невидимое, суровое то жалобно напевало, то начинало рычать и бегать по саду (БА); что-то невидимое жалобно и угрюмо напевало спою песенку (Г1)
8—9	играют на скрипке / играют на скрипке или смеется отец Андрей (БА, Г1)
9	Послышался резкий стук, должно быть / Послышался стук, что-то упало на землю, и Наде показалось, что это (БА); Послышался стук, что-то упало на землю; должно быть (Г1)
10	Через минуту вошла / Через минуту послышались шаги, вошла (БА); А через минуту чьи-то торопливые шаги; вошла (Г1)
12	После: спросила она. — Не знаю. (БА, Г1); в БА далее зачеркнуто: — Как будто с крыши железный лист упал. Какая буря, я даже боюсь.
13	Мать / Мать, с большими глазами, бледная
20—21	В печке раздалось пение ~ бо-о-же мой!» / В БА нет; В печке загудело и даже послышалось: «А-ах, бо-оже мой!» (Г1)
23	родная моя / родная моя, мама ◊ (БА)
24	Слов: если б ты знала, что со мной делается — нет. (БА, Г1)
34	быстро, страшно испугавшись / быстро (БА, Г1)
37	После: только тешатся. — Спи! (БА, Г1)
38	зарыдала Надя / зарыдала Надя и укрылась с головой ◊ (БА)
Стр. 213.
3—6	строптивая дочка ~ Бога ради, зачем? / строптивая дочка, как у меня. Доживу ли я до того времени! Где там, едва ли! Ведь я умру от аневризмы.

         

	Надя молчала, отвернувшись к стене. Нина Ивановна посидела немного и спросила: — Что же ты молчишь? Она подождала еще [минуту] немного и встала. — Что же? Ты не хочешь говорить с матерью? — сказала она обиженным тоном. — И не нужно, не говори. Послал бы мне бог поскорее смерть! [И я умру. Так и знайте, умру!] И для чего я живу! Для чего я живу! (БА); строптивая дочка, как у меня. Доживу ли я до того времени! Надя молчала, отвернувшись к стене. Нина Ивановна посидела немного и спросила. — Что же ты молчишь? Она подождала еще немного и встала. — Что же? Ты не хочешь говорить с матерью? — сказала она обиженным тоном. — И не нужно, не говори. Нечего сказать, хороша моя жизнь! О господи, отчего я не умерла до сих пор, зачем живу! (Г1)
5	сказала Надя / сказала Надя, опять хватая себя за голову (Г2)
5	ты очень несчастна / ты ведь очень несчастна ◊ (Г2)
7—10	Нина Ивановна хотела ~ пошла к матери. / Она [заплакала] всхлипнула и ушла к себе. Надя прислушалась, потом встала и пошла за ней. Казалось, что мать не расслышала или не поняла <1 нрзб>, иначе бы помогла советом, лаской... Да так ли это? И буря шумела на дворе, мешала соображать. (БА); Она всхлипнула и ушла к себе. Надя прислушалась, потом встала и пошла за ней. (Г1)
11	заплаканная, лежала в постели / уже лежала в постели (БА, Г1)
14—17	Умоляю тебя ~ твой Андрей Андреич? / Я тебе всё объясню, только выслушай меня бога ради!В БА далее зачеркнуто: торопилась она и сама не знала, о чем говорить.1 Андрея Андреича я не люблю и не могу любить, не могу! Пойми, не могу! Раньше он нравился мне, пусть так, но теперь мне всё ясно, я понимаю этого человека. (БА, Г1)
14—15	вдумайся и пойми! Ты только пойми, до какой степени / вдумайся и пойми, до какой степени (Г2)
19	После: порывисто села — и застучала босыми ногами о пол (БА)
26—27	маленькой, жалкой, глупенькой / маленькой, жалкой

              

28	Слов: Она вою ночь сидела и думала — нет. (БА)
29	После: насвистывал. — [А-х] А ... х, бо-оже мой! — гудело в печке. (Г1); А-ах, бо-оже мой! — гудело в печке. (Г2)
31	Утром бабушка / [Утром] Бабушка (БА)
33	Было серо, тускло, безотрадно / Утро было серое, тусклое, безотрадное
36	закрыла лицо руками / опустила на него голову
38	Не могу... — проговорила она. / — Не могу! — проговорила она и встряхнула головой.
39—41	не постигаю! ~ бессмысленную жизнь ... / не постигаю! — продолжала она, глядя на Сашу большими, воспаленными глазами; лицо у нее было бледное, тощее. — О боже мой, еще немного и я, кажется, с ума сойду... я упаду! Она опять склонила голову на кресло и продолжала, стараясь говорить тише, чтобы не услышали в зале: — Жениха я презираю, себя презираю, бабушку презираю, маму презираю... Я погибла!В Г1: [Я погибла!] О боже мой, что со мною!1 (БА, Г1)
Стр. 213—214.
42—6	проговорил Саша ~ Он взмахнул руками / проговорил Саша тихо и засмеялся. — Это ничего... хорошо. Значит, вам уехать надо... Ну, что ж! [Завтра утром вы уедете со мной, я довезу вас до Москвы, а там вы сами доедете до Петербурга. Что ж!] И Саша опять засмеялся (БА); проговорил Саша тихо и засмеялся. — Это ничего... Хорошо. Ну, что ж! И Саша опять засмеялся (Г1)
Стр. 214.
2—3	Завтра же я уеду / Завтра же уеду (Г2)
5—6	Он взмахнул руками и начал / взмахнул руками, начал (Г2)
8	Великолепно! — говорил он / Чудесно, — сказал он (БА, Г1)
9—20	Боже, как это хорошо! ~ Ваш багаж я заберу / Завтра, значит, вы поедете на вокзал меня провожать [так сказать]... Так... Я багаж ваш заберу в свой чемодан (БА); Значит, вам уехать надо... — сказал он. — Ну, что ж! Великолепно! Он подошел к Наде и продолжал вполголоса: — Слушайте меня... Вот что я вам скажу... Завтра

             

	я уезжаю... значит, вы поедете на вокзал меня провожать... Так... Я багаж ваш заберу (Г1)
12	скажет ей / скажет (Г2)
20—21	а во время третьего звонка / а когдаВ Г2 далее зачеркнуто: будет1 третий звонок
22—23	Проводите меня до Москвы, а там вы одни поедете в Петербург. / В БА нет; Я до Москвы, вы прямо в Петербург... (Г1)
24	Есть. / Есть, — сказала она, поднимаясь и поправляя волосыВ БА далее зачеркнуто: Давно уж есть.2. — Хорошо... Так... На глазах у нее заблестели слезыВ БА далее зачеркнуто: — Мы живем в грубое, невежественное время, надо идти за меньшинством, — сказал Саша, помолчав.3. (БА, Г1)
25	После: не раскаетесь. — зачеркнуто: а. Уходите же учиться б. Увезу вас, будете учиться (БА)
26	сказал Саша с увлечением. — Поедете / сказал Саша, помолчав. — Увезу вас (БА, Г1)
27—29	Текста: Когда перевернете ~ остальное не важно. — нет. (БА, Г1)
Стр. 215.
8—9	Фразы. И охота в такую погоду провожать! — нет. (БА)
11—12	Вот Саша подсадил Надю / Вот Саша, говоря что-то бабушке, которая стояла в дверях заплаканная и крестила отъезжавшего, подсадил Надю
15—17	Ты же, Саша ~ бабуля! / Ты же, Саша, голубчик, смотри, не пей в Москве! — Да я не пью, бабуля! — В Москве нельзя не пить! (БА, Г1)
37—38	— Ничего-о! — говорил Саша ухмыляясь. — Ничего-о! / Проехав три станции, послали домой телеграмму. Потом Саша всю дорогу пил чай и говорил без [конца] умолку. Обыкновенно, напившись чаю, он начинал беседовать с пассажирами, с кондукторами, рассказывал смешное, ходил по вагонам; изумлялся и всё говорил Наде, хватая себя за бока: — Ну, публика, доложу я вам! А потом опять принимался за чай. Даже под конец скучно стало. На другой день перед вечером приехали в Москву. Саша около вокзала побранился с извозчиком и сильно закашлялся, и когда Надя, прощаясь, пожимала ему

           

	руку, то он никак не мог удержаться от кашля, был бледен и говорил, что дорога утомила его. Он остался в Москве, а Надя поехала дальше в Петербург. (БА)
40	Перед: Прошла осень — В Петербурге Надя получала почти каждый день телеграммы и письма; пришли деньги, посылка с платьем. В октябре ненадолго приезжала Нина Ивановна; лицо у нее было виноватое и странное, как будто она ожидала, что Надя нагрубит ей или спросит, зачем она приехала. — А я в Петербурге еще не была. Хороший город! — сказала она, как бы желая дать понять, что самое тяжелое, самое страшное уже пережито и что лучше не говорить обо всем этом. Напившись чаю, она рассказала, что в то утро поджидали Надю до обеда и не беспокоились, но когда пришла телеграмма, то всё поняли, всё стало [понятно] ясно, и бабушка упала, три дня лежала без движения и только стонала, а потом всё молилась богу, плакала, воздевала руки (а горничные, глядя на нее, посмеивались) и с того времени как-то вся осунулась, присмирела и стала неправильно произносить слова. — На тебя она не сердится, — рассказывала Нина Ивановна, — всё ходит в твою комнату и крестит стены и твою постель. А в меня точно гром ударил. Я уже не та, что была. Всё время она не отрывала глаз от Нади, точно только теперь узнала ее. За обедом ела много, а ночью не спала, лежала тихо. И так пожила дней пять и уехала. [Саша присылал письма, и буквы в них казались веселыми, танцующими.] (БА)
Стр. 215—216.
41—1	о матери и о бабушке / о матери, о бабушке
Стр. 216.
1	думала о Саше / о своей постели (БА, Г1)
3	В мае / В начале м<ая> ◊ (БА)
3—4	она, здоровая, веселая, поехала домой / она поехала домой (БА, Г1)
7—8	Слов: всё с теми же большими, прекрасными глазами — нет. (БА, Г1)
10—11	Фразы: И почему-то показался он Наде серым, провинциальным. — нет. (БА, Г1)
12—13	Боже мой ~ голубушка! / Ах, вы [из Санкт-Петербурга!] приехали! — сказал он весело и засмеялся. — [Ну, что

       

	нового в вашем Санкт-Петербурге удивительном?] Боже мой, Надя приехала! Голубушка! (БА); Ах, кого вижу! — сказал он весело и засмеялся. — Боже мой, Надя приехала! Голубушка! (Г1)
14—33	Посидели в литографии ~ только так кажется. / Посидели в литографии, поговорили, потом поехали в ресторан завтракать; он ел, много говорил и всё покашливал, а она не могла есть и только со страхом смотрела на него, боясь, как бы он не свалился здесь в ресторане и не умер. (БА); Посидели в литографии, где было накурено и сильно, до духоты пахло тушью и красками. Надя рассказала, как осенью приезжала к ней в Петербург Нина Ивановна, [похудевшая] сильно похудевшая и какая-то странная, виноватая. — Ничего, всё обошлось благополучно, — рассказывала Надя торопливо. — Мама говорила, что бабушка не сердится, а только всё ходит в мою комнату и крестит стены. Ничего, слава богу, обошлось. [А когда получи <ли>] [Впрочем, раньше, когда в день нашего отъезда] [А когда пришла моя телеграмма, бабушка упала и потом три дня лежала без движения.] Саша и Надя поговорили, потом поехали в ресторан завтракать; он ел, много говорил и всё покашливал, а она не могла есть и только со страхом смотрела на него, боясь, как бы он не свалился здесь в ресторане и не умер. (Г1)
16	на столе / и на столе (Г2)
34—35	а ведь вы больны / [но ведь] вы больны (БА)
36	Нет, ничего. Болен, но не очень... / Нет, я здоров. (БА); Нет, ничего. (Г1)
Стр. 216—217.
37—17	Ах, боже мой ~ жизнь свою перевернула. / Сегодня же увезу вас к себе. [Поедемте] Непременно! — Нельзя, — сказал Саша и засмеялся. — Я в будущем году к вам приеду, а теперь мы завтра едем на Волгу, я да еще тут один парень. Парень хороший, только из Санкт-Петербурга, вот беда! Говоришь ему, положим, что мне хочется есть, что я оскорблен глубоко, задавлен насилием, что мы вырождаемся, а он мне в ответ на это толкует о великом инквизиторе, о Зосиме, о настроениях мистических, о каких-то зигзагах грядущего — и это из страха ответить прямо на вопрос. Ведь ответить прямо на вопрос — страшно. Это всё равно как при столпотворении смешение

     

	языков: один просит — дай топор, а другой ему а ответ — поди к чёрту. Поговорили о Петербурге, о новой жизни, и Саша всё приходил в восторг и радовался. — Отлично, превосходно, — говорил он, — я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, [пусть личная жизнь ваша нехороша], но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо! (БА) — Ах, боже мой, — заволновалась Надя, — отчего вы не лечитесь, отчего не бережете своего здоровья? И по-прежнему вы ходите неряхой, волосы взлохмачены, с вами сидеть совестно! И почему это у нас, раз хороший человек, то уж дурно одевается, не бережет своего здоровья. Почему? — Ха, ха, ха! — засмеялся Саша. — Сегодня же я увезу вас к себе. Собирайтесь! — Нельзя, — сказал Саша и засмеялся. — Я в будущем году к вам приеду, а теперь мы завтра едем на Волгу, я да еще тут один парень. Парень хороший, только какой-то чудной. Говоришь ему, положим, что мне хочется есть, что я оскорблен глубоко, задавлен насилием, что мы вырождаемся, а он мне в ответ на это толкует о великом инквизиторе, о Зосиме, о настроениях мистических — и это из страха ответить прямо на вопрос. Ведь ответить прямо на вопрос — страшно! Это всё равно как при столпотворении смешение языков: один просит — дай топор, а другой ему в ответ — поди к чёрту. — Какой всё это вздор! — проговорила Надя плачущим голосом. — Сегодня же вы поедете со мной, а то вы здесь умрете! На кого вы похожи! Потом Надя успокоилась понемногу; поговорили о Петербурге, о новой жизни, и Саша всё приходил в восторг и радовался. — Отлично, превосходно, — говорил он, — я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь без жертв нельзя, без нижней ступени лестницы не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо. (Г1)
Стр. 217.
1	интеллигентным / и интеллигентным (Г2)
2	как был / каким был (Г2)
3	Я бы / Я бы жизнь свою отдала ◊ (Г2)

                

7	После: родной человек. — [— Ха-ха-ха! — засмеялся Саша. — [А я] Я послезавтра на Волгу поеду, а потом на кумыс. Хочу кумыса попить. А со мною едет, — живо заговорил он, — один приятель с женой. Жена удивительный человек, всё сбиваю ее, уговариваю, чтоб [на курсы] учиться пошла. Хочу, чтоб жизнь свою перевернула. [И опять повеяло от Саши чем-то отжитым, старомодным, повеяло от его слов, от улыбки, фигуры.] Пришли к нему гости: двое студентов и барышня. И опять повеяло от Саши, от его слов, от улыбки, от всей его фигуры чем-то отжитым, старомодным, давно спетым и, быть может, ушедшим в могилу; но зато сколько в — Милый Саша, — сказала Надя [со вздохом] [вздыхая] и засмеялась, — жаль, в Петербурге в эту зиму я узнала так много нового, но не было искренности, чистоты.] (Г2)
11—12	После: ушедшим в могилу. — И все-таки ей казалось, что такого чистого и такого порядочного человека она еще не встречала. (Г2)
18	Поговоривши, поехали / Потом поехали (БА, Г1)
21	Слов: и едва ли проживет долго — нет. (БА, Г1)
25—26	немец-настройщик в рыжем пальто. И все дома точно пылью покрыты. / настройщик Швабе в рыжем пальто [черная тощая собака жевала траву] (БА)
33	говорила она, дрожа всем телом / говорила она (БА)
35	сидели / сидели все трое (БА)
Стр. 218.
3	посидела, подумала / посидела, поплакала (БА, Г1)
4	и пила чай со вкусными / и чай с вкусными (БА, Г1)
5—6	но чего-то уже не хватало ~ были низки / В БА и Г1 нет; но чего-то не хватало, чувствовалась пустота кругом (Г2)
7—8	и почему-то было смешно лежать / и всё время улыбалась; почему-то было смешно лежать (БА, Г1)
8	в этой теплой / на этой теплой (БА)
8	После: мягкой постели. — А будет ли стучать ночью сторож? (БА, Г1)
9—10	Слов: как садятся виноватые, робко и с оглядкой — нет. (БА, Г1)
13	После: Довольна, мама. — зачеркнуто: Конечно, когда я поступала на курсы, то думала, что достигла всего, уж не захочу ничего больше, а вот как походила, поучилась, то открылись впереди новые планы, а потом опять новые, и всё как будто шире и шире, и кажется, нет и не будет конца ни работе, ни мечтам. (БА)

       

16—34	Знаешь, я теперь занимаюсь философией ~ скоро уснула. / Знаешь, и книжек уже не читаю. — Отчего? — Так. Не читается. Жизнь моя уже кончена, я так понимаю. Ну, спи, господь с тобой. Она ушла. «Тик-ток... — стучал ночью сторож. — Тик-ток, тик-ток...» На другой день вечером приходил Андрей Андреич, всё такой же тихий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде казалось, что ему больше уже ничего не оставалось на этом свете, как только играть. Он робко говорил Наде вы, но всё еще [надеялся] любил и [чего-то ждал] как будто не верил себе, своим глазам; вот, казалось ему, проснется, и всё окажется сном... (БА) — Знаешь, и книжки уже не читаю. — Отчего? — Так, не читается. Жизнь моя уже кончена, я так понимаю. В меня точно гром ударил. А бабушка так и совсем уже конченная. Когда ты уехала тогда с Сашей и пришла от тебя телеграмма, то бабушка, как прочла, так и упала, три дня лежала без движения. А потом всё богу молилась и плакала... [И как мы [всё] пережили это, одному богу известно...] Ну, спи, господь с тобой. Она ушла. «Тик-ток... — стучал сторож. — Тик-ток, тик-ток...» На другой день вечером приходил Андрей Андреич, всё такой же тихий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде казалось, что ему больше уж ничего не оставалось на этом свете, как только игра на скрипке. Он робко говорил Наде вы, но всё еще, как было заметно, любил и как будто не верил тому, что произошло, вот, казалось ему, он вдруг проснется, и всё окажется сном... (Г1)
28	проходила / проходила бы (Г2)
30	жизнь в сознании / она в сознании (Г2)
31	как бы на семь / на семь (Г2)
35	настал июнь / начался июнь (БА)
Стр. 218—219.
36—1	Бабушка хлопотала ~ Андрей Андреич. / Хлопоты бабушки за самоваром, глубокие вздохи, Андрей Андреич, игра на скрипке по вечерам стали прискучать ей. (БА, Г1)

                      

Стр. 218.
40—42	и потолки в комнатах, казалось, становились всё ниже и ниже / и — скучно, скучно! (Г2)
Стр. 219.
1	Надя ходила по саду, по улице / Она ходила по саду и улице (БА, Г1)
6—7	смотреть в глаза своей судьбе / смотреть в глаза (БА)
7	сознавать себя правым / сознавать, что ты прав (БА)
8	А такая жизнь рано или поздно настанет! / В БА и Г1 нет; А такая жизнь [ведь] рано или поздно настанет! (Г2)
8—9	Ведь будет же время / Будет же время (БА, Г1)
9	от бабушкина дома / бабушкин дом (БА)
14—17	Текста: И Надю развлекали ~ Невеста! — нет. (БА, Г1)
21—22	потерял голос и уже две недели лежит в больнице / и теперь лежит в гостинице
22—35	Она поняла ~ Надя долго ходила / «Замучил меня спутник, одолел! — писал он. — Жалуюсь ему на кашель, а он мне про великого инквизитора». А дня через три, утром, Надя, сойдя вниз, застала бабушку в сильном горе: она плакала и не могла выговорить ни одного слова. На коленях у нее лежала телеграмма. Надя догадалась, не стала спрашивать... Она долго ходила (БА, Г1)
29	послышались / внизу послышались ◊ (Г2)
35	Надя долго ходила / Надя [догадалась] не стала спрашивать... Она долго ходила (Г2)
36	После: прочла. — зачеркнуто. Так и есть. (БА)
38	После: Саша. — И представилось ей, как Саша лежит мертвый и на лице у него добрая, хитрая улыбка... (БА, Г1)
41—43	Она ясно сознавала ~ всё ей тут ненужно / Ей стало вдруг скучно, томительно скучно, к она уже чувствовала, сознавала, что ей в этом городе нельзя оставаться, что она здесь одинокая, чужая (БА, Г1)
43	всё ей / [ей] всё ей (Г2)
Стр. 220.
2—3	постояла тут / постояла здесь ◊ (БА)
6—7	рисовалась жизнь ~ манила ее / рисовалась жизнь трудовая, широкая, чистая (БА); рисовалась жизнь трудовая, широкая, просторная, и эта жизнь манила ее (Г1)
8—10	Она пошла к себе ~ навсегда. / Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром уехала. (БА); Настоящее, как казалось ей, уже перевернуто вверх дном, беспокойство останется до конца дней, что бы там ни было,

 

куда бы судьба ни занесла, но всё же жизнь будет чистой, совесть покойной... Только бы уехать! Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и покинула город, — как полагала, навсегда. (Г1)

РАССТРОЙСТВО КОМПЕНСАЦИИ

Первоначальные варианты чернового автографа

              

Стр. 223.
3	Бондарева / а. Новлянского б. Баховича
4	шла всенощная / служилась всенощная
6—7	Пели только дьячок и письмоводитель. / Пел свой домашний хор: письмоводитель, садовник с детьми и камердинер.
8—10	серьезно больной ~ точно мертвец / а. был серьезно болен и неподвижно сидел в кресле, бледный, с закрытыми глазами, точно мертвец б. неподвижно сидел в кресле, бледный, с закрытыми глазами, точно мертвец; он был серьезно болен
14	Леночка / ЛипочкаЗдесь и везде ниже.1
15	После: рядом. — вписано и зачеркнуто: Около дверей толпилась прислуга...
16—17	тихо шумели деревья ~ полнеба / а. шумели деревья и пели птицы, и в раскрытые окна видно было, как по-праздничному горела [велик<олепная>] прекрасная вечерняя заря. Но настроение у всех было нехорошее б. шумели деревья и прекрасная [праздничная] вечерняя заря горела по-праздничному, захватив полнеба. Но настроение у всех было невеселое.
18—19	городских и монастырских / городских или монастырских
29—30	в тумане и ничего нельзя понять / в тумане
31	этот кошмар / эта неопределенность После: до осени... — зачеркнуто: а. К чему же Троица? К чему [эта] же эта [торжествующая заря?] веселая, торжественная заря? б. Для чего же нужны эта веселая торжественная заря и нежный запах сирени и роз? К чему Троица?
32—33	каждый день собираться / каждый день думать
34	Новоселки / Лыково
35—36	После: с четырьмя колоннами по углам — зачеркнуто: и с люстрой

                      

Стр. 223—224.
36—2	желтых портьер ~ великолепие / и желтых портьер
Стр. 224.
2	претендующей на великолепие / претендующей на роскошь
5	Дома можно смеяться / Там можно громко смеяться, насвистывать
6	ссориться / смеять<ся>
7	точно в пансионе / как в пансионе
11	После: по традиции... — зачеркнуто: Тут в самом воздухе висит цензура утомляет / гнетет
12	когда приходится смиряться / когда смиряешься
15	Я<ншин> думал еще об одном обстоятельстве / а. Кроме того, Я<ншин> вспоминал, что б. Я <ншин> вспоминал еще одно обстоятельство
16	жена Леночка / Липочка
17	была интересна только потому / только [усилила] увеличила неопределенность
18—19	Как теперь быть? / Как быть?
19	Везти ли / Взять
20	к матери в Новоселки? / к матери?
21—23	домой она ни за что не поедет, так как не ладит со своею свекровью и не согласится / со своею свекровью она не ладит и едва ли согласится
26	Веру / ее
27—28	своей сестры. / своей замечательно красивой сестры. Да и нечестно бросать больного, как бы то ни было...
31	После: вопросы — зачеркнуто: которые неотвязчиво — каждый
32	После: каждый в отдельности — начато: были легко
33—34	все они были спутаны вместе и походили на невылазное болото / а. но все вместе — это были мелкие камни: как уронишь один, нагнешься за ним, чтоб поднять, и роняешь другие б. но все вместе — они были похожи на мелкие камни [в руках], к<оторы>е несешь в руках: уронишь один и, когда нагнешься [под], чтобы поднять его, из рук сыплются другие... в. но все вместе — они были похожи на [груды] мелкие камни, когда их несешь в руках: стоит только уронить один и нагнуться за ним, чтобы поднять, как из рук сыплются другой, третий... и так без конца — остальные.
34—36	стоило только решить какой-нибудь один ~ запутались

                      

	другие / нельзя было решить одного, чтобы [не] еще пуще не запутались другие
43	слова его / слова эти
Стр. 226.
1—2	дыхание у него было тяжелое, со свистом и хрипом / тяжело дыша и точно задерживая кашель, к<отор>ый душил его
3	Саша / голубчик
4	После: под руку — зачеркнуто: В<ера> А<ндреевна> [взяла его под руку] поддержала с другой стороны
5	Ты останься, милая... — сказал / Останься! — сказал ей
6	хотела взять / взяла
8	с раздражением / а. громко б. раздраженно равнодушное / холодное, равнодушное
9	После: дойду! — зачеркнуто: Я<ншин> повел его через залу мимо горничных, лакеев и кучер<а>.
10	Священник стоял с раскрытым Евангелием и ждал / Священник молчал и ждал, и слышны были только тяжелые шаги больного и стук его палки. Прислуга
11—12	Среди наступившей тишины ~ мужских голосов / Среди наступившей [вдруг] тишины ясно послышался шум [сада], который был в саду, [пение] стройное пение десятка мужских голосов
13	очень мило / чрезвычайно красиво и торжественно
16	от сладкого предчувствия / от предчувствия
22—23	повел больного / повел через залу больного
26	ненависть, тяжелую, острую ненависть / тяжелую ненависть
27—28	к его рукам воскового цвета / к его восковым рукам
30—31	пока жил / а. пока жил здесь б. пока жил тут
31—32	у него похолодели голова и ноги / у него по спине пробежал холод
33	чтобы Мих<аил> И<льич> / чтобы боль<ной>
36	отвернулся / отшатнулся
39	После: бежать без оглядки — зачеркнуто: [потом] и броситься с высокого крутого берега вниз головой. Далекая песня, [военная музыка], к<ото>рую невзначай приносил ветер, военная музыка в городе и даже [балалайка] звуки балалайки по вечерам [в] всякий раз сладко волновали [и обол<ьстительная>] его душу, и обольстительная жизнь, о к<ото>рой эти звуки смутно говорили ему, всегда, [почему-то] с самого детства почему-то рисовалась у него в виде широкой, светлой и быстрой реки с высокими, крутыми берегами.

                           

40	была устроена / была [устр<оена>], по его желанию, устроена
41—42	больному казалось жарко и неудобно / казалось ему жарко и скучно
Стр. 227.
8	не в докторах дело / [не] бог с ними, докторами!
8—9	Чего бы только нельзя было наговорить / Чего бы только, кажется, нельзя было наговорить
10—11	связана навеки и безнадежно судьба сестры Веры / связана сестра Вера
11	После: сестры Веры? — зачеркнуто: — Ты, Саша, иди туда... — ск<азал> М<ихаил> И<льич>.
12—13	постоянно выпячивать / выпячивать
14—15	бритых и полных губ / бритых и [пухлых] полных губ
21	верую в провидение и признаю церковь. — Вот именно. / верую в бога и признаю церковь. — Ты веруешь не в бога, а в провидение. От тебя только и слышишь: провидение!
25—26	не оскорбил так / не оскорбил бы так
26	но / но [не]
27—28	уж позволил себе сказать и без того слишком много / сказал уже и без того много
36—37	Спустившись к себе вниз, он надел / Он спустился к себе вниз, надел
37	После: и шляпу и — зачеркнуто: пошел на станцию встречать почтовый поезд. Через парадную дверь
39—40	розовых кустов, голубых из гелиотропа вензелей V и M (т. е. Вера и Михаил) / розовых [и жасминовых] кустов, [и] [пестрых] вензелей V и M (т. е. Вера и Михаил) из гелиотропа, лежавших
Стр. 228.
3	на еловую аллею, длинную и темную / на [роскошную] еловую аллею, [широкую] темную и длинную
4—5	виден закат. Тут старые, дряхлые ели / виден закат солнца. Старые дряхлые ели
5—6	всегда, даже в тихую погоду, издают ~ шум / издавали легкий, суровый шум
6—7	пахнет смолой, и ноги скользят / ноги скользили
9	так неожиданно овладела / овл<адела>
10	Перед: она — зачеркнуто: Это
12	от елей / от неба
16	После: «Как же быть?..» — зачеркнуто: II
17	Почти каждый вечер он ходил / Он каждый вечер ходил
18—19	и это, пока он жил у зятя, было его единственным развлечением

                        

	/ и это было единственным развлечением в его теперешней жизни
19	Почтовый поезд / Поезд
20	в то время / в то самое время
21	начиналась нестерпимая вечерняя скука / а. бывало нестерпимо скучно б. начиналась обычная вечерняя скука
21—23	В карты играть было не с кем, ужинать не давали, спать не хотелось / В карты не играли, не ужинали, на рояли нельзя было играть, так как это запретили доктора, гулять в саду одному было скучно
23	приходилось поневоле / поневоле приходилось
26	с буфетом и с книжным шкафом / с буфетом
26—27	Можно было / Тут можно было
27	посмотреть книги... / посмотреть проезжих. Был книжный шкаф, около к<ото>рого сидела дама с сердитым лицом
28	встречать поезд / встречать поезд, грустить
31—32	Перед: уже гуляла — зачеркнуто: уже в ож<идании>
33	видеть здесь каждый вечер / встречать здесь по вечерам
35	какой-то помещик / помещик
35—36	с догом, к<ото>рый ходил за ним, печально опустив голову / с печальным догом, к<ото>рый ходил за ним, понуря голову
38	Как всегда / По обыкнов<ению>
39	смеялся / разг<оваривал>
40	очень / чрезвы<чайно>
41	с широким тазом / с широким женским тазом
41—42	одетый в ситцевую рубаху навыпуск и плисовые шаровары / и в ситцевой рубахе навыпуск
Стр. 229.
2—3	что этот ч<елове>к живет с большим аппетитом / что никогда раньше он не видал ч<елове>ка, более сытого и довольного
3	После: с большим аппетитом — зачеркнуто: и сытно, и вкусно...
5—6	Фамилия у него была нескладная, тройная / Звали инженера так: Каэтан Иеронимович. Фамилия у него была нескладная, тройная: Битный-Ку́шле-Сувремович
7—9	инженер, любивший громко поговорить о политике и поспорить, часто клялся и говорил / инженер, любивший поспорить и поговорить о том, как трудно живется теперь в России всякому порядочному человеку, [громко] часто говорил

             

10	После: Битный-Ку́шле-Сувремович — зачеркнуто: если эта реакция не разрешится каким-нибудь вопиющим скандалом!
11	был большой весельчак, хлебосол и страстный винтер. / был большой весельчак [и], хлебосол и любил играть в винт. Было очевидно, что среди дачников он был номером первым и задавал тон общему настроению.
13—14	он не решался / он всё не решался
14	После: хотя — зачеркнуто: по ласковым и вопрошающим взглядам [инженера], к<отор>ые бросал на него всякий раз инженер, можно было
17	начиная с 24 лет, когда он кончил в университете / а. начиная с 25 лет — и до сегодня, т. е. с окончания курса в университете, б. начиная с 24 лет, когда он кончил курс в университете [он до сегодня] и до сегодня [ему всё время было некогда] время шло как-то [очень] особенно быстро
18—19	не прожил с удовольствием / не прожил [п<окойно>] спокойно
19—20	то тяжба с соседом из-за межи, то у жены выкидыш / то мать несправедлива, то умер ребенок и жена в горе, то вот Мих<аил> И<льич> болен и нужно везти его за границу / а вот теперь болен Мих<аил> И<льич>.
23	без конца / а. до конца жизни б. без конца в. непрерывно
25—27	одним словом, из этой твердой скорлупы ~ чтобы думать иначе / а. нет причин предполагать иное б. одним словом, из этой [скорлупы] твердой скорлупы ему не вылезти уже до конца жизни
27—28	И ему хотелось перестать быть устрицей / И ему хотелось вылезти из [этой твердой скорлупы] [нее] этой скорлупы
28	хотелось заглянуть / ему хотелось заглянуть
28—29	хотелось заглянуть в чужой мир, увлечься тем / а. [чтобы] поговорить о том б. хотя на один час увлечься тем
29—33	поговорить с посторонними для него людьми ~ главное молоды / а. поиграть, услышать чужие мысли, иметь успех у этих посторонних для него девушек и женщин, к<отор>ые гуляли по плацформе. В вечерних сумерках они так же красивы и поэтичны, как эти красные [станцио<нные>] и зеленые станционные огни, рассыпанные далеко по линии б. близко подходить и [смеяться] посмеяться с в. поговорить с посторонними для него людьми, хотя бы с толстым инженером [и с] или с этими девушками и женщинами, [к<ото>рые гуляли по плацформе. В вечерних сумерках они кажутся красивыми и самые молодые из них поэтичны и

               

	манят к себе, как эти красные и зеленые станционные огни, рассыпанные далеко по линии] к<ото>рые в вечерних сумерках казались красивее и моложе, чем были. Он не без удовольствия замечал, что он, гуляющий особняком, всегда молчаливый и грустный, возбуждает общее любопытство, и ему [нравилось] было приятно думать, что из всех гуляющих один только он [был] одет изящно и по моде; по взглядам, какие бросали на него дачницы, ясно было для него, что он им нравится, и это было ему приятно, но подойти к инженеру в заговорить с ним он все-таки не решался.
36—37	По всей вероятности, это была его мать. / Вероятно, [это была] это была его мать. Он взял ее под руку и повел к двери.
41	После: багаж! — зачеркнуто: Дачники взяли свои письма и газеты и отправились по домам. Поезд простоял [св<ои>] 12 минут и ушел дальше... Затем наступила тишина...
43	После: по домам. — зачеркнуто: Я<ншин> погулял еще
Стр. 230.
2—3	съел порцию телятины / закусил
4—5	слащавый баритон / вежливый, слащавый баритон
7	длинные усы / ус<ы>
7—8	и неглупое / ум<ное>
9—11	и думал о том, что если полная пожилая дама действительно мать этого человека / Затем [рисовалось ему] думал он о пожилой даме. Если пожилая [мать] дама действительно [его] мать этого ч<елове>ка, думал он
13—14	но ее робкое, растеряннее лицо и любящие глаза договаривали всё остальное... / а. ее робкое, растерянное лицо добавляло б. остальное договаривало ее робкое, растерянное лицо и любящие глаза добавляли к этому: «мы оба с тобой несчастны!»
17	идет на станцию / пойдет по еловой аллее
18	еловую аллею / эту аллею
18—21	широкий вид ~ лес, где жили дачники / а. и широкий вид на заливные луга, на станцию и около нее березовый лесок, в к<ото>ром жили дачники, уездный городок б. широкий вид на заливные луга с темно-зелеными кустами можжевельника, [река] с [дорогами и тропинками] дорогами и тропинками; [прямо видна стан<ция>] [через реку видна] через реку и луга видны станция и около нее березовый лесок, в котором жили дачники
25—26	После: сегодня... — Она вспомнила одну фразу из письма,

             

	к<отор>ое [получила] ей принесли за пять минут до всенощной, и ей захотелось еще раз [прочесть] [увидеть] прочесть ее... Она успела прочесть письмо два раза, но ей казалось, что читала она слишком быстро и [не всё прочла...] вскользь, пропуская строки. Письмо в плотном конверте [из слоновой] [было], сложенное вдвое, лежало у нее в кармане, и она всё время чувствовала его...
26	И она вышла / Она кивнула горничной и вместе с ней [вышла] вышла
27	После: чаю для батюшки — зачеркнуто: и шепнула об этом горничной. В столовой было уже всё [готово] приготовлено: на одном столе закуски и бутылки, на другом чайная посуда, кулич, вазы с вареньем... Пахло розами и сиренью
29	согнутое / сложен<ное> После: согнутое вдвое — зачеркнуто: а. и прочла его б. и села у окна
30	минут за пять / за пять минут
31	После: два раза — зачеркнуто: но [ей казалось, что она] читала его слишком быстро, прочла не всё — хотелось
33	прочитала она, держа письмо в обеих руках и давая им / [читала о <на>] прочитала она, [упиваясь и] держа письмо [в обеих руках на коленях] в обеих руках и позволяя им
37	убедительно / очень умно /
38	Ты тогда сказала / [Отчаяние] Ты тогда сказала мне
39—40	и я, как сумасшедший, поскакал вперед, встретить тебя здесь и любить мою милую, мою радость / и я [по<скакал>] как сумасшедший поскакал [туда] вперед, чтобы а. любить тебя там сильнее, чем в России б. встретить тебя [за <границей?>] та<м> в. там любить еще сильнее, чем в России г. встретить тебя здесь и не терять из виду д. встретить тебя здесь и любить до одурения, до полного бесчувствия е. встретить тебя здесь и любить мою милую, мою радость, счасть<е>
Стр. 231.
1	Я думал, что здесь / а. Мне [ты] нужна не Италия, а ты, мое солнце, моя пальма. Я ехал сюда и мечтал, что мне уже не понадобится, как контрабандисту, тайком пробираться через парк и бояться целовать тебя и видеть, как б. Я ехал сюда с надеждой и думал и горел в. Я думал, что пока мы будем здесь
1	ты уже не будешь / ты уже не будешь красться ко мне ночью, как к контрабандисту, и давать мне свою любовь

              

3	После: брат — зачеркнуто: а. или ка<к бы> б. или в город<е> не узнали бы в. или как бы не узнали в городе, что я занимаюсь контрабандой
5	После: любим друг друга. — зачеркнуто: а. Меня утомила контрабанда [и роль филина], или, вернее, эта роль филина, к<ото>рый имеет право наслаждаться только вечером и ночью. Ты не можешь себе представить, как я страдаю оттого, что в тебе сидят две Веры: одна робкая б. Здесь бы уж я не был филином, к<ото>рый имеет право наслаждаться только вечером и ночью, и любил бы тебя и при солнечном свете Прости, мое сокровище, но есть Вера робкая / а. Есть Вера робкая б. Прости, мое солнце, но есть Вера робкая
6	После: нерешительная — зачеркнуто: к<ото>рая любит меня украдкой по
12	Дай мне света! / Света мне, света!
12—13	и эта наша любовь урывками и украдкой / и твои ласки, к<ото>рые ты даешь мне урывками и украдкой
13—13	держит меня впроголодь / а. извела меня вконец б. дает мне какое-то истерическое счастье
14	я раздражен / я готов выть
15	я думал, что / я думал, что [за <границей>] в Италии здесь, за границей, где от надзора легче укрыться, чем дома, даст мне хоть один час полной, настоящей любви / а. будет [при] при солнечном свете ходить со мной в толпе, по магазинам и выставкам б. когда мы будем в Италии, хотя один [раз] [день] раз пройдется со мною по улице, [на глазах у тысячи лю<дей>] при солнечном свете в. в Италии, [уже не побоится] будет любить меня и при солнечном свете
17	даст мне / и даст мне
18	без оглядки / а. без страха, без дрожи б. без дрожи, без страха, без оглядки, [без этого пр<оклятого>] без этой фразы, к<ото>рая в моих ушах звучит [как] всякий раз, как проклятие: «Мне уже пора!»
20—21	После: «Мне уже пора!» — зачеркнуто: слова, к<ото>рые всякий раз звучали в моих ушах, как проклятие. тебя нет и ничего неизвестно / а. но тебя нет и неизвестно, когда ты приедешь... б. тебя нет и неизвестно [ты?]
24	После: Что же это такое? — зачеркнуто: Вера!
26	Говорят / Говорят, что
30	и всё смотрю, нет ли в толпе ж<енщи>ны, похожей на тебя / и всё мне кажется, что я встречу тебя

       

31—32	по пяти раз обошел уже все картинные галереи / хожу по картинным галереям
32	видел на картинах / видел на всех картинах
36—37	здесь, во Фл<оренции>, я хожу / здесь я хо<жу>
38	никого / хозяина
41	завтра / сегодня
41—42	Это письмо лишнее, ну, да пусть! / Это письмо лишнее, потому что я [решил] пока писал, решил [по]
42	После: ну, да пусть! — зачеркнуто: Стоп. Зовут в table d'hôte обедать. Не хочу!

КАЛЕКА

Первоначальные варианты чернового автографа

                  

Стр. 232.
12	Пришлось нанять / а. Пришлось нанять б. Александр Иванович нанял
14	поздно / темно
14—15	гости вернулись / и гости уже вернулись
16	собирала детей, чтобы укладывать их спать / окликала
20—21	все эти хлопоты с родами и крестинами / суета
22	Леля / ЛиляЗдесь и ниже.1
26	она ему обрадовалась / она обрадовалась очень
27	потом решили / и решили
30—32	Леля слушала и глядела на дядю, прямо в лицо, очень серьезно, неподвижно, не мигая глазами / А Лиля глядела [на него, прямо] [ему в] в лицо серьезно, пристально и не мигала глазами
35	Он поцеловал ее в голову и спросил у сестры: / — Послушай, деточка, мне с мамой поговорить нужно, — сказал он и поцеловал ее в голову.
36	После: сегодня? — [спросил он [у сест] [у сестры]] обращаясь к сестре
Стр. 234.
2	Анюта / она
4	после: в крестные — Вы ведь
7—8	в крестные матери мы позвали Сашу Колосову / Крестной матерью была Саша Колосова
10—11	а если бы вы покумились, то, говорят, не стали бы вас венчать / а. [а на куме], говорят, [нельзя жениться] б. а [если кума] то, говорят, не станут венчать
14	он, вероятно, женится скоро / он скоро, вероятно, женится

Сноски

Сноски к стр. 251

¹Далее так по всему тексту.

¹Далее так по всему тексту.

Сноски к стр. 268

¹Скорей иди, зовет Дзыга! — сказала

²Перед: Из — зачеркнуто: Наташа, стоявшая [на террасе] [на крыльце] в саду около дома, слышала это и не поняла.

³в открытое окно слышались голоса.

Сноски к стр. 269

¹спешили, говорили сердито

²и светила над садом

³заказала

⁴и теперь из сада

⁵Наташе, которая

⁶а. Георгий б. Григорий в. Иван г. Василий

⁷с Елизаветой Ивановной, матерью Наташи

⁸она сквозь окно, при вечернем освещении

⁹отца [Георгия] [Василия] Андрея

¹⁰Андрей [Григорьевич] Васильевич

¹¹[А жених Наташи] А сын его Андрей Егорович [тихо ходил по [зале] гостиной], задумавшись, стоял возле и слушал.

¹²на земле и на доме

¹³как где-то очень далеко

¹⁴и чувствовался

¹⁵И так было ясно, что там в доме своя жизнь, а

¹⁶за городом, откуда [что-<то>] доносится этот крик

¹⁷а. своя жизнь, быть может, настоящая, благословенная и богатая б. таинственная, прекрасная и совершенно не нужная бабушке и отцу [Георгию] Василию

¹⁸и совершенно ненужная... [Как тихо, как хорошо! Как приятно [по]сидеть на скамье после долгой]

¹⁹Наташа

²⁰она дни и ночи

²¹но почему-то теперь, когда [ее женихом] [жених ее был] у нее был

²²она любила сво<его>

²³Далее зачеркнуто: и свадьба была назначена

²⁴тот самый, которого было вид<но>

²⁵а. она любила его б. она полюбила его

²⁶а. была назначена в июле б. будет через какие-нибудь два месяца! в. уже была назначена — через два месяца, в июле, но

²⁷22 июля — через

Сноски к стр. 270

¹между тем сердце у нее сжималось почему-то

²не было, хотя она и любила! Всегда ли так бывает перед [свадьбой? — думала она, — или [у нее только?] только у нее так?] замужеством? Как будто кроме Андрея Андреича и мыслей о замужестве вошло в ее жизнь еще что-то [громадное, тяжелое] громадное, важное, но тяжелое третье, чего она [не могла] еще не умеет уяснить и понять.

³Далее зачеркнуто: Отчего это, зачем?

⁴И почему-то [всё] всё это предс<тавлялось>

⁵а. неполным как будто. Почему? б. как будто очень важное, то, чего она [еще] пока не могла ни понять в. и почему уже хотелось [на<пример>] [вчера] дней пять назад, когда за обедом поднялся разговор о приданом г. и почему-то даже, когда д. и если бы, положим, [отложи<ли>] мать или бабушка [отложили] распорядились отложить теперь свадьбу до осени, то это [было бы, пожалуй, приятно] [пожалуй, было бы приятно] [может, было бы только приятно] было бы и хорошо

⁶не помнила, он умер уже много лет назад

⁷почему-то весь день он вспоминался ей

⁸а. он весь день приходил ей на память б. весь день думала о нем

⁹она [всп<оминала>] вспоми<нала>

¹⁰то переходила на мысль:

¹¹приходило на мысль

¹²О, если бы

¹³Из дома вышел Саша Герасимов

¹⁴а. который только вчера приехал из Москвы и остановился, чтобы закурить папиросу б. который третьего дня приехал из Москвы и остановился на крыльце, чтобы закурить папиросу

¹⁵Лет 15 назад

¹⁶рябая

¹⁷женщина, с рябым

¹⁸а. Я хоть и бедная б. Я хоть и бедная вдова в. Я хоть и по чужим людям живу, но обидеть себя никому не позволю

¹⁹не какого-нибудь свинячьего

²⁰что у него большой талант к [рисованию] живописи

²¹и бабушка — почему-то так

²²потом года через три

Сноски к стр. 271

¹а служил где-<то>

²в Москве в литографии

³и приготовлял

⁴Года три назад он приезжал к бабушке, но пожил тогда недолго, всего два дня, и уехал

⁵и [тогда на нем] в прошлом году так же он был в черном расстегнутом сюртуке

⁶оттоптанные

⁷неглаженая, имела

⁸а. Худой б. Очень худой, высокий

⁹и [остановился] приехал теперь к ним, как домой

¹⁰Наташу

¹¹Наташи

¹²а. Один только день б. Два только дня

¹³А вот как

¹⁴у<бежите>

¹⁵Саша, а

¹⁶нужно будет прожить всё лето, Саша.

¹⁷без причины рассмеялся

¹⁸Наташа

¹⁹[Какая она еще молодая!] Как она еще молода! [Как много она чувствует, если бы вы знали!] а как она чувствует, если бы вы знали! [Всегда говорила и буду говорить] Право, моя мама необыкновенная женщина.

Сноски к стр. 272

¹а. и когда читаешь чьи-нибудь воспоминания, то нет лучшего более человека, чем мать б. Читайте в. Это ви<дно>

²а. Ваша мать [конечно] по-своему, конечно, и очень добра б. Ваша мать по-своему, конечно, и очень добрая

³рано утром

⁴а. постелей нет б. кроватей нет, вместо постелей какая-то рвань

⁵а. То же самое, что было и при мне, двадцать лет назад. б. Одним словом, то же самое, что было и двадцать лет назад, то же самое...

⁶Ну, бабушку я не стану винить, она — бабушка

⁷Далее зачеркнуто: Всё это, конечно, я не в осуждение говорю, а по дружбе, любя... Ничего не делает...

⁸с этим, каждый год только одно и слышишь: тараканы

⁹вздохнула Наташа и засмеялась

¹⁰Бог знает, что вы говорите, Саша. У мамы [очень чисто] такая чистота!

¹¹приятным, слегка осипшим баском

¹²и становился чуть осипшим. Далее зачеркнуто: [и как бы ни было неожиданно то, что он говорил] Удивляюсь! — сказал он и пожал плечами.

¹³ваша мама

¹⁴как-то всё это

¹⁵тут все

¹⁶а. сказала Надя и засмеялась б. сказала Надя, смеясь

¹⁷а. только такие, как он, люди [уже много зла] много зла принесли России б. только такие, как он, достаточно зла принесли [себе и России] России

Сноски к стр. 273

¹Надя не обиделась и не оскорбилась, но ей вдруг стало невесело и скучно, точно

²стало скучно, и уже было незаметно

³а. И посыпались на пол тарелки б. И послышался шум в. И зазвенели

⁴Оба пошли к дому и остановились у крыльца. И Саша

⁵и Саша

⁶худым и бледным

⁷изможденным, серым, и на тощем лице его видна была каждая веснушка

⁸перенес недавно

⁹серьезную болезнь

¹⁰и глаза

¹¹показались бол<ьшими>

¹²а. вы пьете, должно быть б. вы пьете, вероятно

¹³нет! Клянусь

¹⁴высокая, сильная

¹⁵красивая, свежая и ряд<ом>

¹⁶свежей, очень молодой

¹⁷что даже слезы показались на глазах

¹⁸Андрея моего

¹⁹Далее зачеркнуто: а. проговорила она. — Вам надо узнать его поближе б. сказала она, чтобы продолжить разговор.

²⁰Моего Андрея, — передразнил он. — Вам нужно уехать [в Петербург учиться] отсюда, вот что! Уехать [учиться в Петербург] в Петербург учиться.

²¹Далее зачеркнуто: а. Я бы на вашем месте [поехал учиться и стал так уч<иться>] ехал бы учиться... в Петербург, что ли, а замуж успеете и потом — эх, не надо бы! Подождать бы! б. В молодые годы учиться нужно, учиться страстно, нужно познавать жизнь, и я бы на вашем месте уехал [бы] в Петербург, [что ли], и с головой бы окунулся в [науку] живой, всегда радостный труд [и позн<ание>], дающий познания... [Учиться вам надо!] В молодые годы учиться надо! нужно! Эх, учиться нужно, в Петербург бы вам ехать! Эх! — повторил он, махнул рукой и засмеялся.

— Я уже [кончила] была в гимназии.

— Вам в Петербург надо.

Сноски к стр. 274

¹а. Когда вошли в зал, там уже стол был накрыт и бабушка приглашала всех садиться. б. Вошли в зал; там уж стол был накрыт и сели ужинать.

²нужно, вот

³В Петербург ва<м>

⁴повторил он, махнул рукой

⁵и чувствовалось

⁶и она считалась очень богатой

⁷плакала и молилась

⁸с бриллиантовым

⁹на всех пальцах

¹⁰худощавый, с острой бородкой

¹¹три

¹²Пей, ты

¹³стал похож

¹⁴бабушка

¹⁵Страшный ты такой стал

¹⁶Далее зачеркнуто: Горе мое.

¹⁷Далее зачеркнуто: Все помолчали.

Сноски к стр. 275

¹а. сказала бабушка и вздохнула. — И мальчиком был, всё, бывало, [смеялся] смеется б. сказала бабушка. — И мальчиком, бывало, всё смеялся.

²Далее зачеркнуто: Ну, это ничего.

³верю в гипнотизм

⁴Далее зачеркнуто: а. Нина Ивановна прижала руку к сердцу и спроси<ла> б. — Батюшка, а если я не могу верить! — проговорила Нина Ивановна, положив руку на грудь.

— Молитесь. Просите и дастся вам.

— То есть душой и чувством я верю, но в уме у меня бывают сомнения.

⁵продолжали [говорить] вести

⁶но мир полон загадок

⁷А я ничего не понимаю, что вы тут говорите.

⁸аккомпанировала ему

⁹а. играл хорошо и в городе его называли артистом б. и поэтому в городе считали и называли его артистом. Далее зачеркнуто: Он играл, и все сидели молча и слушали. Стало грустно... Саша сидел за столом и пил чай.

Сноски к стр. 276

¹молча, и стало почему-то грустно.

²Далее зачеркнуто: И почему-то всем стало грустно. Потом гости

³на скрипке струна

⁴гости

⁵Далее зачеркнуто: а. простившись, вышел с отцом на улицу, но тотчас же вернулся б. прощаясь, долго надевал пальто: ему не хоте<лось>

⁶а. обнял ее, поцеловал в голову, в губы, в шею б. и хотел обнять ее, но б<ыли> в. и не обнял, не поцеловал, потому что в передней находился отец Андрей

⁷обнять ее, поцеловать

⁸что он

⁹любит бесконечно страстно, безумно, слезы даже выступили у него на глазах

¹⁰сказал он строго

¹¹она жила

¹²А внизу

¹³всегда чай

¹⁴по-московски, утомляя

¹⁵бранилась бабушка

¹⁶Далее зачеркнуто: да на улице лениво постукивал сторож

¹⁷был второй час

¹⁸Слышно было, как где-то

¹⁹неудобно

²⁰при малейшем движении скрипела кровать

²¹и [склонив гол<ову>]

²²Мысли были

²³а. скучные, ненужные, всё те же, что и в прошлую ночь б. всё те же, что и в прошлую ночь, скучные, ненужные

Сноски к стр. 277

¹старой девой — ведь ей уже 23 года!

²а. уже тер<яла> б. стала д<умать>

³согласилась и полюбила его мало-помалу

⁴она почему-то стала

⁵если бы, кажется

⁶она, кажется, обдумала бы свою жизнь

⁷полюбила бы жениха и была бы счастлива

⁸кусты сирени, [к которым] которая кажется поблекшей

⁹Далее зачеркнуто: а. и жмется б. и сжалась в. и сжавшейся

¹⁰и туман ползет

¹¹ползет тихо

¹²обнять ее

¹³а. Должно быть, что-то б. Вероятно

¹⁴знает тут

¹⁵Или всё это, быть может, оттого

¹⁶недружелюбно отзывается

¹⁷чудаком, странным

¹⁸еще

¹⁹ей почему-<то>.

²⁰жаль, казалось ей, что он скоро умрет

²¹За

²²стали шуметь

²³ушел к реке, заблестело солнце

²⁴и весь сад, веселый, [умытый,] живой, сверкающий [росинками] от росы

²⁵а. обласканный, умытый росой, солнцем, сверкающий, веселый б. обласканный, умытый росой, засверкал весело

²⁶точно

²⁷Далее зачеркнуто: Хорошо в такое утро быть

²⁸и сад в это

Сноски к стр. 278

¹сидела в постели и [мр<ачные>] невеселые мысли не покидали ее

²тревожная, какая-то странная

³и нерешительные, странные мысли

⁴тоже странные

⁵а. что именно, было неизвестно б. что именно, она боялась думать

⁶а. Внизу уже проснулись. б. Внизу уже проснулась бабушка. Далее зачеркнуто: а. Слышно было, как [бабушка сердилась] она ворчала б. [Изредка слышался] Слышался ее голос

⁷это бабу<ля>

⁸бабуля

⁹Далее зачеркнуто: И мало-помалу дом ожил, и слышно

¹⁰как Саша

¹¹горничная побежала вверх по лестнице и, проходя мимо Надиной комнаты

¹²а. что-то проговорила сердито и опять упомянула Дзыгу б. и сердито упомянула про Дзыгу

¹³а. Дзыга!! б. Дзыга, на том свете...

¹⁴Перед: Надя — зачеркнуто: День начался. И потянулась жизнь.

¹⁵а. пить чай, потом гуляла по саду и всё думала, куда бы ей сходить до обеда б. пить чай. А потом гуляла в саду

¹⁶ничего не делала и проводила время

¹⁷не делая решительно ничего, а время шло быстро, уходили день за днем, год за годом

¹⁸а. часы тянулись, казалось, медленно, невесело, но время уходило быстро, невероятно быстро, быстро уходили б. часы, казалось, [у<ходили>] проходили медленно, но почему же с такой быстротой улетали

¹⁹По саду прошлась Нина Ивановна

²⁰каждое утро, после массажа

²¹Она

²²читала романы

Сноски к стр. 279

¹любила поспорить

²и вздыхала

³о своих сомнениях

⁴Нас, русское общество

⁵Далее зачеркнуто: Она и бабушка [забравшая в свои руки всё хозяйство [и деньги] и все деньги] недолюбливали друг друга, [но любовь] и это [потому, что] только оттого, что бабушка забрала в свои руки всё хозяйство и все деньги и притесняла всех в доме. Обе часто ссорились и [наверное давно бы уже разошлись, если бы не Надя, которую они любили безгранично] только одно, что связывало их и сближало, это любовь к Наде. Обе любили Надю безгранично. [Для нее они] Обе они жили только для Нади и без нее жить не могли. [Надя считала] Бабушку Надя боялась, а свою [умн<ую>] мать любила и считала ее умной, необыкновенно образованной и даже необыкновенной женщиной, и в слезах ее видела тоже что-то необыкновенное, загадочно печальное...

⁶подошла к матери и поцеловала ее

⁷милая, — спро<сила>

⁸отчего я ничего не делаю?

⁹Далее зачеркнуто: а. Отчего? б. Отчего я в. Отчего у меня нет никакого

¹⁰без работы

¹¹да ничего с бабушкой не поделаешь. А ты бы рисовала, что ли... Или вышивай.

¹²обняла мать за талию

¹³Перед: Мать — зачеркнуто: а. И блуза, и pince-nez б. И стакан с водой, из которого [изредка пила Нина Ивановна] она отхлебывала изредка, показался Наде [почему-то неинтересным] лишним, ненужным; и почему-то стало жаль [матери] [мать] ее, досадно, но тотчас же, чтобы заглушить это чувство, она взяла мать под руку и [стала] заговорила

¹⁴не ответила и только опять заплакала

Сноски к стр. 280

¹прости, милая, до<лжно>

²должно быть, сегодня я

³а. Так как б. День был постный

⁴а. целый день томил б. томил во всем доме

⁵а для Саши и Нади

⁶позл<ить>

⁷и не ровён час, насидимся мы

⁸наплачешься с этими лавками самыми

⁹Да, уж городу вашему несдобровать, — продолжал Саша. — Да.

¹⁰не трескал бы водки, ни одного нет

¹¹В самом городе

¹²Далее зачеркнуто: Кто возвращает книгу, взявши ее почитать? И смеют еще эти канальи говорить

¹³А если

¹⁴каналий

¹⁵в клубе, так

¹⁶что литература

¹⁷веселого

¹⁸а. Бедный, бедный! — вздохнула бабушка. — Жалко мне тебя! блудный сын ты сущий. б. Вот уж подлинно блудный [сын] ты сын, — вздохнула бабушка, видевшая

¹⁹а. жалела его б. любила его

Сноски к стр. 281

¹только еще запрягает, но еще не ездит

²хотя и не губернский

³шестьдесят

⁴Далее зачеркнуто: а. на улицах б. улицы у нас

⁵есть театр и газовое освещение

⁶а. Что касается меня, то я очень, очень люблю наш город, б. Что ни говорите, а мне наш город очень нравится.

⁷Не философствуйте

⁸проговорила

⁹Далее зачеркнуто: — Да ведь я шучу! — крикнул Саша и засмеялся. — Ей-богу, шучу!

¹⁰он стал есть постный борщ, чтобы подразнить бабушку

¹¹желая сострить

¹²а. вверх два бл<едных> б. вверх два длинных

¹³а. длинные, бледные, тощие б. очень длинные и очень исхудалые

¹⁴и что ему, вероятно, осталось еще недолго жить на этом свете

¹⁵когда он, повеселев

¹⁶и все начинали тоже

¹⁷Далее зачеркнуто: После обеда [Саша] вышли в сад и там пили кофе.

— Саша, отчего вы себе порядочных брюк не купите? — спросила Надя.

— Это у меня летние, — сказал Саша, оглядывая свои парусинковые брюки, — но в [Москве] чемодане [еще] у меня есть еще зимние, очень хорошие.

Сноски к стр. 282

¹выпив свой кофе

²ушли в дом

³Как не понять, ведь только

⁴нужны, как свет, и в

⁵а. остальные нужны только как сырой материал, как толпа б. остальные во все

⁶Когда их станет много, то

⁷и что будет тогда, не знаю, но

⁸Далее зачеркнуто: Всё изменится, от ненавистного старого не останется

⁹Бедных или больных

¹⁰Между строками карандашом и зачеркнуто чернилами: начал свой обычный послеобеденный разговор

¹¹Э, полноте!

¹²Далее зачеркнуто: Наше дело [увеличив<ать>] стараться изо всех сил, чтобы число этих людей росло и росло, авось и построят когда-нибудь царствие божие.

¹³откроется вам, и вы увидите, как

¹⁴Андреевич

¹⁵и после ужина

¹⁶любил игру

¹⁷скрипку, так как во время

¹⁸надо

¹⁹не было ни души, только слышалось из залы

Сноски к стр. 283

¹Далее зачеркнуто: И Саша не спал внизу: слышно было, как он кашлял, как затворил окно.

²плачет ее мать

³а. почему в этом плаче б. отчего в. почему до сих пор она в этом плаче видела

⁴необычайное, точно [священнодействие какое] какое-то священнодействие

⁵А Саша

⁶с давно установленными

⁷едва она подумает

⁸Саша поздоровел и повеселел

⁹а. вдруг заскучал, стал хандрить и заговорил о том, что пора уезжать. б. стал скучать и собираться в Москву.

¹⁰Как вы можете жить здесь, в этом городе! — удивлялся он. — Ну, а я не могу...

Сноски к стр. 284

¹а. надоело у вас, работать хочется. б. надоело без дела болтаться, работать надо.

²Седьмого июля свадьба! — убеждала бабушка.

³ведь до сентября жить у нас

⁴было

⁵холодное, в сад не хотелось

⁶мокрые деревья глядели неприветливо

⁷в саду и на улице

⁸неприветливо и уныло

⁹в самом деле хотелось

¹⁰Далее зачеркнуто: на стульях и на столах

¹¹пять, а что они стоили!

¹²а самая

¹³утомляла

¹⁴остаться на неделю

¹⁵что проживет здесь до

¹⁶Андрей Андреевич повел Надю

¹⁷чтобы показать ей

¹⁸нанятый и уже убранный

¹⁹у всех стен венские стулья

²⁰а. и возле нее б. и около нее ваза

²¹простоял око<ло>

Сноски к стр. 285

¹Далее зачеркнуто: а. и с б. Тут

²и с орденами

³и всё имело такой вид

⁴похоже было, будто

⁵приготовляли

⁶будет хорошо, обстоятельно и всегда будет порядок

⁷она ненавидела

⁸не любила его вовсе

⁹[уж] так ждал будущего

¹⁰гуляя

¹¹она заметила только

¹²во всем этом

¹³ужасную, безысходную

¹⁴а. замечала то<лько> б. замечала на женихе

¹⁵и, сделав хитрое лицо, открыл

¹⁶и из крана

¹⁷спросил

¹⁸Это я

¹⁹Похоже было, что

²⁰пыль кружилась по улице целыми

Сноски к стр. 286

¹а. носишь таких б. носишь ты таких

²Перед: И то — зачеркнуто: а. Он уже почти десять лет жил б. Он уже долго в.Он уже десять лет

³а. знамение времени, поворот к иной жизни, перемену в мировоззрениях б. знамение времени, вопрос, которого должны касаться писатели

⁴она думала

⁵Далее зачеркнуто: «Скучно! скучно! скучно!»

⁶Боже, как

⁷и это Наде было непонятно и всегда

⁸казалось странным, [что он] как это не знает

⁹в городе никто не любит отца Андрея

¹⁰и очень богатым, и скупым, и хитрым, и никто не любит его

¹¹а. [и] даже рад, когда извозчики ему кричат на улице б. и по городу ходили сплетни, как-то одному очень сердитому и крикливому извозчику заплатил, но только восемь копеек. И проповеди [говорил] отец Андрей говорил с закрытыми глазами.

¹²она

¹³с ужасом думая

¹⁴а. слушать музыку, а через неделю, седьмо<го> б. слушать музыку, а через неделю, только через одну неделю венчаться

¹⁵Далее зачеркнуто: гордая тем, что никто не смеет

Сноски к стр. 287

¹может быть, [звали] назы<вали>

²Далее зачеркнуто: — Ну, порядки в этом городе, — [ворчал] говорил Саша [где-то] [кому-то] где-то в углу. [Ни водопровода, ни] Не говорю уж про водопровод, и, шутка сказать, ни одной вентиляции во всем доме!

³Андрей и, отдав общий поклон, направился к бабушке

⁴а. сказал он, по обыкновению б. сказал он ей, шутя, но его лицо

⁵а. говорит он [это] серьезно или нет. б. по тону его и по лицу, шутит он или говорит серьезно. Далее зачеркнуто: После чаю стало темнеть, поднялся сильный ветер, который стучал в ставни, в крышу, свистел, и казалось, кто-то гонялся за кем-то по саду.

— Ну, погода! — сказала бабушка.

Отец Андрей прислушался и покачал головой.

— М-да... — проговорил он. — Это уж буря.

⁶Сильный ветер

⁷а. и кто-то, казалось, гонялся за кем-то б. что-то, казалось, гонялось за кем-то

⁸а. плакало б. посвистывало

⁹Далее зачеркнуто: [гости] Гости недавно ушли, никто еще [в д<оме>] не спал в доме.

¹⁰всё еще

¹¹застучало в соседней комнате

¹²а. в комнате [матери], где спала мать Она вскочила [надела туфли и побежала к матери] и надела туфли б. где-то в верхнем этаже

¹³вошла мать

¹⁴со свечой в руке

¹⁵Не знаю, мама.

¹⁶Мать, в одной сорочке 17бледная, молодая, в одной сорочке

¹⁸Далее зачеркнуто: а. стояла как б. в одной сорочке, подошла к кровати и села

Сноски к стр. 288

¹казалась моложе

²Наде стало вдруг жаль ее

³необыкновенной, как высоко ставила ее, и ей стало вдруг жаль ее [и страстно], жаль, как обыкновенную, слабую женщину, и захотелось приласкать ее, [пожа<ловаться>] пожаловаться ей, заплакать

⁴слабо, неинтересно

⁵вдруг заплак<ала> и [ти<хо>] повалилась на подушку

⁶и простонала, стиснув зубы, потом

⁷Мама моя

⁸Что?

⁹Что ты сказала?

¹⁰на мать

¹¹не должно быть ни за что! ни за что!

¹²Далее зачеркнуто: Не люблю! [О, если] [Ч<то>] Если бы вы, мама, могли понять, как я несчастна!

¹³а. и [неск<олько>] поцеловала ее в голову, в щеки, в плечи б. стала быстро целовать ее

¹⁴Далее незачеркнутый первоначальный вариант: — [Ах] Не могу я спать, мама! [Я уже целый месяц не] [сказала Надя громко, — завтра же ему] Если бы ты знала, как мне тяжело! Ради бога, отпусти меня, отпусти!

[Мать] Нина Ивановна встала и взяла в руки свою свечку.

— [И] [Ради бога не выдумывай] Как ты мучаешь меня, Надя! — проговорила она и всхлипнула. — [Мы завтра поговорим, а теперь скажу: благословения тебе моего не будет!] И я умру! Так и знай: умру!

И она быстро пошла [к себе] из комнаты.

¹⁵была дево<чкой>

¹⁶станешь стар<ой>

Сноски к стр. 289

¹матерью, буде<т>

²Едва ли... Едва ли доживу.

³Далее зачеркнуто: Она посидела еще немного и пошла к себе.

⁴Перед: Она — зачеркнуто: Не получив ответа

⁵Она встала

⁶спросила

⁷обиженным тоном и вдруг заплакала

⁸и вы<шла>

⁹Надя вскочила

¹⁰и тоже

¹¹Мама

¹²а. проговорила Надя, крепко прижимая руки к сердцу б. проговорила Надя, прижимая руки к сердцу

¹³не могу лю<бить>

¹⁴Далее зачеркнуто: Он

¹⁵нравился мне, это правда

¹⁶но теперь я разглядела его

¹⁷понимаю его, мама...

¹⁸Далее зачеркнуто: Обрати внимание:

¹⁹а. вдруг подня<лась> б. вдруг вскочила и в. села в постели и сказала плача г. села в постели и закрыла лицо руками

²⁰вдруг застучала

²¹Далее зачеркнуто: Дайте же мне

²²заплакала, легла

²³и в постели

²⁴калачиком, укрылась

²⁵а. пошла к себе и легла б. пошла к себе и пролежала с закрытыми в. пошла к себе и не спала всю ночь

Сноски к стр. 290

¹а. Ветер стихал б. Ветер стих

²но было холодновато

³такое серое

⁴вошла в комнату Саши

⁵и ни

⁶а. на колени у б. на колени перед стулом

⁷а. склонилась к стулу б. склонилась к креслу

⁸Далее зачеркнуто: я убью себя!..

⁹а. засмеялся, встал и ст<ал> б. засмеялся и начал задирать

¹⁰притоптывать ногами в

¹¹Далее зачеркнуто: Я же в

¹²Далее зачеркнуто: а. Вы должны б. Я уговаривал вас ехать учиться, потому что

¹³ска<зал>

¹⁴таких, как вы, считаю счастьем своим...

¹⁵за меньшинством, иначе пройдет ваша жизнь

Сноски к стр. 291

¹не раскаетесь, наоборот

²а. Надя кивнула головой и, успокоившись, утерев б. Она успокоилась немного в. Ей

³Перед: Было — зачеркнуто: На другой день Саша [поднялся] встал в пять часов утра, поезд отходил [в без] без четверти семь. Надя тоже встала и спустилась вниз. [Вещи]. Сели чай пить. Вещи были уже уложены, пахло сапогами. [Са<ша>] На дворе шел сильный дождь. [Саша брал с собой два чемодана, узел и кипу бумаг, на которых он рисовал образцы для обоев.] [У Саши было] У бабушки были заплаканные глаза.

— Ты уж, Саша, смотри, в Москве не пей, — сказала она.

— Да я не пью, бабуля.

— Ладно! Знаю, как там в Москве не пьют. В Москве нельзя не пить.

Пробило шесть часов утра.

⁴а. наверх [в сп<альню>] взглянуть на мать б. наверх, прошла по

⁵теплой, такой чистой

⁶а. поцеловала мать в щеку б. поцеловала мать в руку

⁷а. минуты две и теперь бы она не могла выговорить ни слова, хотелось зарыдать. Ее отъезд представлялся ей невероятным, невозможным, и она не верила б. минуты две. Ей казалось невероятным, как это она уедет, невозможным. в. минуты две, потом пошла вниз

⁸Далее зачеркнуто: [Горничная] Прислуга понесла чемоданы.

Сноски к стр. 292

¹прислуга понесла

²в сенях

³сел

⁴говорила

⁵Далее зачеркнуто: Господь

⁶Надя вдруг зарыдала

⁷Теперь уже ей

⁸уедет непременно, что с бабушкой и мамой увидится не скоро

⁹на спящую мать

¹⁰Далее зачеркнуто: Прощай, Андрей!

¹¹и готовая

¹²дама с вазой, а там дальше в прошлом что-то очень хорошее, невозвратное — как вчера и третьего дня

¹³не казалось так ужасно

¹⁴и уходило всё назад и назад, становилось [всё мельче и не] неинтересным, [ненужным] тусклым. На вокзале Надя видела, как Саша купил два билета

¹⁵большое и страшное

¹⁶сузилось вдруг

¹⁷охватила

¹⁸а. что ед<ет> б. что это

¹⁹что [когда-то было] в былое время уходить в казаки

²⁰а. и говорила то слова б. и клялась, что в. и клялась

²¹говорил о том, какой он человек

Сноски к стр. 293

¹Далее зачеркнуто: а. То, что он говорил, было до такой степени ясно, что было б. Было непонятно, для чего он всё это говорил. Минуты две пошутит, а потом опять [заведет] начнет говорить о чем-нибудь серьезном, в наставительном тоне. И Наде казалось, что он говорил только то, что ей давно уже было известно.

На другой день [приехали в Москву] были уже в Москве. Саша проводил ее на Николаевский вокзал, и она поехала в Петербург, уже одна. [Надя поехала]

²Далее зачеркнуто: Так что было чудесно

³Но убирая стаканы

⁴он говорил

⁵На другой день он остался в Москве, а Надя поехала дальше, в Петербург.

⁶а. завел ссору б. стал браниться

⁷а. с извозчиком, обругал городового б. с извозчиком и с городовым

⁸а. и было ясно б. и кашлял долго, и стало ясно

⁹или накричит

¹⁰а. что горе непоправимо б. что она мирится с горем

¹¹она с виноватой улыбкой

¹²какая-то издерганная

¹³ждали

¹⁴до обеда, всё думали, что она

Сноски к стр. 294

¹горничные в это время

²с того времени очень похудела

³и непра<вильно>

⁴Далее зачеркнуто: О милая, не дай бог никому!

⁵теперь я даже описать не могу

⁶от Нади, как будто стараясь наглядеться

⁷всякий раз казались

⁸танцующими, и всякий раз он писал на адресе «Санкт-Петербург».

⁹тихие, спокойные

¹⁰было забыто, улеглось

¹¹что ни от кого

¹²В Москве она заехала к Саше, чтобы уговорить его ехать вместе. Саша

¹³бородатый, всё в том

¹⁴парусинковых оттопт<анных>

¹⁵Перед: Посидели — зачеркнуто: а. Он повел Надю б. Он поехал с Надей

Сноски к стр. 295

¹отлично видите, по<едемте>

²Поедемте! Умоляю, поедемте!

³Обывателей дурацких?

⁴попросила

⁵Дорогой мой, поедемте!

⁶И к тому же я здоров совершенно.

⁷Далее зачеркнуто: Из ресторана поехали на вокзал.

⁸Далее зачеркнуто: а. Это чтобы на время отуманить меня и сбить с позиции... б. Так вот и идет у них: один спрашивает, как быть, что делать, а другие затуманивают...

⁹он

¹⁰о том же, поедемте к нам!

¹¹так обязана, и сказать нельзя.

¹²а. пошире, покойнее б. пошире, без этой всей философии

¹³хотелось бы, чтобы вы выздоровели

¹⁴а. чтобы душа б. чтобы душе

¹⁵заплатил в ресторане и сказал, смеясь

Сноски к стр. 296

¹Перед: Он — зачеркнуто: Когда

²а когда она

³она

⁴ей казалось

⁵прохожих ни<кого>

⁶только один

⁷Далее зачеркнуто: тощая

⁸Далее зачеркнуто: О господи боже мой!..

⁹безвозвратно, и обе они глядели, как

¹⁰а. как будто б. точно так же, как в семьях, где вдруг ночью [в<ходит>] [приходит полиция] отец

¹¹подделал, попал в тюрьму

¹²с белыми за<навесками>

¹³[Она радостно] Она засмеялась и заплакала, и легла на постель, и минут пять пролежала, наслаждаясь, припоминая прошлое.

¹⁴Далее зачеркнуто: Перед вечером пришел Андрей Андреич и играл на скрипке.

— Отец Андрей с того самого дня не был у нас ни разу, — пояснила Нина Ивановна шёпотом, — а вот Андрей Андреич почти каждый день ходил к нам... Он про тебя говорил только хорошо, утешал бабушку...

Андрей Андреич остался и ужинать. А когда [она] Надя легла спать, то к ней в спальню

¹⁵Далее зачеркнуто:

— Завтра хотел прийти Андрей Андреич... — сказала она, садясь к ней на постель. — Можно?

— Да, конечно.

— Отец Андрей с того самого дня не был у нас ни разу, а вот Андрей Андреич не покидал нас, всё время ходил. Он хороший человек, Надя!

Сноски к стр. 297

¹Далее зачеркнуто: [Да это] Это так и нужно, я не ропщу.

²Далее зачеркнуто: Вдруг

³а. играл на скрипке. Он был всё такой же, только волосы были длиннее, и когда играл на скрипке, то закрывал глаза. За ужином молчал и ушел молча. б. играл на скрипке. Он не проговорил с Надей ни одного слова, [только] да и вообще был неразговорчив.

⁴как играть на скрипке

⁵и Андрей Андреич

⁶стали уже

⁷Далее зачеркнуто: а. [Сл<уги>] Прислуга казалась распущенной и слово «Дзыга» слышалось уже в зале и гостиной. б. Горничная и старуха нянька часто грубили бабушке и [уже] слышно было, как они говорили [уже в зале и в гостиной] уже в присутствии самой бабушки: — Ну, заворчала Дзыга! в. Ну, заворчала Дзыга! — говорила горничная или старуха нянька, но уже

⁸Далее зачеркнуто: Мать смотрела на нее виновато, и ее умоляющие, виноватые, трогательные глаза [утомляли] стали утомлять Надю.

Сноски к стр. 298

¹всё, всё

²отжило, решительно всё

³а. ждет, чтобы уступить свое место б. ждет, когда же начало

⁴чего-то нового, бодрого, веселого, [полного смысла] [ликующего] светлого

⁵смотреть в глаза кому хочешь

⁶ты прав или уметь обманываться

⁷бабушкин дом отживет, сломается

⁸в одной комнате, когда этот дом

⁹будет какой-нибудь

¹⁰новый, с новыми люд<ьми>

¹¹Бабушка как-то остановила Надю внизу и сказала ей, прикрывая дверь, чтобы не услышала прислуга:

— Голубчик мой, Надюша, я уже старая, умру скоро...

¹²зовут меня дзыгой прямо так при мне

¹³не до того...

¹⁴будь поласковей с Андреем Андреевичем

¹⁵успокой меня, слово скажи

¹⁶Не нужно об этом, бабушка

¹⁷и махнула рукой. — Я уж думала, что

¹⁸ушла

¹⁹ложилась спать

²⁰Нина Ивановна; по обыкновению она

²¹извини, не могу понять

Сноски к стр. 299

¹тан<цующим>

²вполне, но

³прихворнул немного, нанял комнату дня на два — на три, чтобы [отлежаться] отдохнуть

⁴другие

⁵пустяки, но

⁶но дня через три

⁷Далее зачеркнуто: Под<писи> Между строками вставка, не прикрепленная к определенному месту: «Замучил меня спутник, одолел! Жалуюсь ему на кашель, а он мне про великого инквизитора».

⁸лохматая

⁹а. а под нею б. а под рожей подписано

¹⁰дня через три, когда Надя сошла вниз, к чаю, нашла

¹¹она не могла

¹²Надя догадалась, но все-таки прочла: [Вечером [умер] скончался Александр Петрович] [что вчера вечером умер] вчера вечером в Саратове [ско<нчался>] умер Саша

¹³и опечаленная долго ходила

¹⁴говорили все

¹⁵Бабушка и Нина Ивановна

¹⁶служить

¹⁷по всем комнатам

¹⁸Ей было скучно

¹⁹оторвано и уничтожено, и

²⁰Далее зачеркнуто: а. Здравствуй, [новая] новое и неизвестное! Здравствуй, новое и неизвестное! — повторила она. — Здравствуй! б. А я поеду, поеду, буду жить.

²¹уехала в

²²трудовая, ответственная

Сноски к стр. 300

¹В БА: как стучали ножами — нет.

²В БА: и маринованными вишнями — нет.

³В БА первоначально: от злости

Сноски к стр. 301

¹В БА первоначально: сбежите, Саша, наверное сбежите

Сноски к стр. 303

¹В БА далее зачеркнуто: — До завтра! — сказал он. Потом <?>

Сноски к стр. 304

¹В Г1: всякий раз небрежно

²И какое лукавство <1 нрзб> (БА)

³когда на твоих же глазах (БА)

Сноски к стр. 305

¹В Г1: много читала; в БА далее зачеркнуто: была любительницей театров, концертов, благотворительных балов

²В Г1: Нас убивает индифферентизм!

³В Г1: спросила Надя, помолчав

Сноски к стр. 309

¹В БА далее зачеркнуто: как он нравится ей

²образованный [человек] (БА)

³В БА далее зачеркнуто: не мечтающий

⁴В БА далее зачеркнуто: уже

⁵В БА: стал прискучать, утомлять

⁶В БА далее зачеркнуто: чудесного, обворожительного

Сноски к стр. 310

¹В БА: [он] стал

Сноски к стр. 311

¹В БА: о [своей] свадьбе

Сноски к стр. 312

¹В БА далее зачеркнуто: торопилась она и сама не знала, о чем говорить.

Сноски к стр. 313

¹В Г1: [Я погибла!] О боже мой, что со мною!

Сноски к стр. 314

¹В Г2 далее зачеркнуто: будет

²В БА далее зачеркнуто: Давно уж есть.

³В БА далее зачеркнуто: — Мы живем в грубое, невежественное время, надо идти за меньшинством, — сказал Саша, помолчав.

Сноски к стр. 321

¹Здесь и везде ниже.

Сноски к стр. 330

¹Здесь и ниже.

Примечания

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Архивохранилища

АГ — Архив А. М. Горького (Москва).

ГБЛ — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва).

ГЛМ — Государственный литературный музей (Москва).

ГМТ — Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва).

ГПБ — Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (Ленинград).

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Рукописный отдел (Ленинград).

ТМЧ — Литературный музей А. П. Чехова (Таганрог).

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).

Печатные источники

В ссылках на настоящее издание указываются серия (Сочинения или Письма), том (римскими цифрами) и страницы (арабскими).

Антон Чехов и его сюжеты — М. П. Чехов. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923.

Вокруг Чехова — М. П. Чехов. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. Изд. 4-е. М., «Московский рабочий», 1964.

Горький — М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах. М., ГИХЛ, 1949—1956.

Горький, «Наука» — М. Горький. Полное собрание сочинений. Художественные произведения в 25-ти т. М., «Наука», 1968—1976.

Горький и Чехов — М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., ГИХЛ, 1951.

Ежегодник МХТ — Ежегодник Московского Художественного театра, 1944. Т. I. М., 1946.

Записки ГБЛ — Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина.

Из архива Чехова — Из архива А. П. Чехова. Публикации. М., 1960 (Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей).

Из далекого прошлого — М. П. Чехова. Из далекого прошлого. Запись Н. А. Сысоева. М., Гослитиздат, 1960.

Летопись — Н. И. Гитович. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., Гослитиздат, 1955.

ЛН — Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М., Изд-во АН СССР, 1960.

На памятник Чехову — На памятник А. П. Чехову. Стихи и проза. СПб., 1906.

О Чехове — О Чехове. Воспоминания и статьи. М., «Печатня С. П. Яковлева», 1910.

Переписка с Книппер — Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер. Т. 1. М., «Мир», 1934; т. 2. М., ГИХЛ, 1936.

Письма Ал. Чехова — Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. Подготовка текста писем к печати, вступ. статья и коммент. И. С. Ежова. М., Соцэкгиз, 1939 (Всес. б-ка им. В. И. Ленина).

Письма к брату — М. П. Чехова. Письма к брату А. П. Чехову. М., Гослитиздат, 1954.

ПССП — А. П. Чехов. Полное собранние сочинений и писем. Т. I—XX. М., Гослитиздат, 1944—1951.

Толстой — Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах. М., Гослитиздат, 1928—1958.

Чехов — Сочинения А. П. Чехова. Т. I—X. Изд. А. Ф. Маркса. СПб., 1899—1902.

Чехов, 2 — Полное собрание сочинений Ант. П. Чехова. Изд. 2-е. Приложение к журналу «Нива» на 1903 г. Т. I—XVI. Изд. А. Ф. Маркса. СПб., 1903.

Чехов в воспоминаниях — Чехов в воспоминаниях современников. М., Гослитиздат, 1960.

Чехов и его среда — Чехов и его среда. Сб. под ред. Н. Ф. Бельчикова. Л., Academia, 1930.

Чеховский сб. — Чеховский сборник. Найденные статьи и письма. Воспоминания. Критика. Библиография. Изд. Об-ва А. П. Чехова и его эпохи. М., 1929.

В ссылках на Записные книжки Чехова указываются номер книжки (римскими цифрами) и страницы (арабскими).

1

В десятом томе печатаются рассказы и повести, написанные Чеховым в последние годы жизни — 1898—1903.

Это пора его высшего творческого расцвета. Чехов сближается с Л. Н. Толстым и М. Горьким, с демократическим издательством «Знание» и литераторами, группировавшимися вокруг него. Он предпринимает издание своих сочинений, собирает для этого произведения прежних лет и заново их редактирует.

Почти все рассказы и повести, публикуемые в настоящем томе, включены автором в собрание сочинений, изданное А. Ф. Марксом. «Ионыч», «Случай из практики», «По делам службы», «Душечка», «Новая дача» напечатаны в т. IX (1901) и публикуются по этому тексту.

Готовя второе издание — приложение к «Ниве», А. Ф. Маркс в письме от 19 марта 1903 г. просил у Чехова разрешения включить произведения, которые не вошли в первое десятитомное издание и предназначались для XI, дополнительного тома, во второе издание. Рассказы, о которых шла речь — «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Дама с собачкой», «В овраге», «На святках», «Архиерей», — включены в т. XII второго издания (приложение к «Ниве»), вышедший в свет при жизни писателя (1903). XI том первого издания увидел свет лишь в 1906 году; к незначительным изменениям в тексте, которые были сделаны при наборе этого тома, Чехов отношения не имел. На этом основании упомянутые семь рассказов и повестей печатаются по тексту т. XII второго издания, правленного автором (см. примечания к рассказу «Человек в футляре», стр. 371 наст. тома).

По тексту гранок печатается рассказ «У знакомых», не включенный Чеховым в собрание сочинений, по журнальному тексту — «Невеста», рассказ, опубликованный в декабрьском номере «Журнала для всех» за 1903 г. и поэтому в прижизненное собрание сочинений не вошедший.

Из рукописных материалов к рассказам и повестям настоящего тома сохранились (кроме записных книжек): 1) беловой автограф рассказа «У знакомых», без 10-й стр. (ИРЛИ) и гранки этого рассказа с авторской правкой (ГПБ); 2) беловой автограф рассказа «Ионыч» (ЦГАЛИ); 3) последняя страница черновой рукописи четвертой главы рассказа «Дама с собачкой» (ГЛМ); 4) черновой автограф рассказа «Невеста» и беловой автограф с поправками (ГБЛ); гранки 1-й и 2-й корректур с исправлениями (ИРЛИ); 5) автограф незаконченного произведения «Расстройство компенсации» (ГБЛ), 6) автограф рассказа «Калека», также оставшегося незавершенным (ГБЛ); 7) печатные вырезки ранних

рассказов с правкой — «Из записной книжки Ивана Иваныча (Мысли и заметки)» (ЦГАЛИ).

В последние годы особенно ясно проступает черта, присущая писательской работе Чехова в целом: своеобразная цикличность, когда творческое состояние сменяется вынужденным бездействием (например, перерыв в работе в 1899 г.). С каждым годом длительность рабочего состояния сокращается, продуктивность становится меньше. Это связано не только с болезнью и не только с тем, что большую часть времени поглощает подготовка издания сочинений. Была еще одна причина — повышение авторской требовательности. Слова, сказанные Чеховым в дни работы над пьесой «Три сестры»: «больше думал, чем писал» (письмо к О. Л. Книппер от 5 сентября 1900 г.), — характерны для последних лет. Никакого творческого «затухания» не было — писатель жалуется на нездоровье, на то, что замедляется работа, отодвигаются намеченные сроки, но почти никогда не говорит о бедности или нехватке замыслов. («Ах, какая масса сюжетов в моей голове...», — писал он О. Л. Книппер 23 января 1903 г.) Он уходит из жизни с сознанием больших неосуществленных творческих возможностей. Вместе с тем, как это явствует из его высказываний, у него нарастает ощущение, что писать надо не так, как прежде: в том, что он создает как прозаик и драматург, ему видится нечто старомодное (см. его письма к Книппер от 23 февраля и 17 апреля 1903 г.).

Многие писавшие о Чехове свидетельствовали, что в самые последние годы он стоял на пороге нового периода творчества.

2

В 1898—1904 гг. продолжалось сотрудничество Чехова в журнале «Русская мысль», начатое в 1892 г. публикацией повести «Палата № 6». В 1898 г. здесь были напечатаны «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Случай из практики», в 1899 — «Дама с собачкой», в 1901 — «Три сестры».

После смерти Чехова в январской книжке «Русской мысли» за 1905 год, в подборке «Из набросков А. П. Чехова», помещены незаконченные произведения — «У Зелениных», «Калека» и «Волк» (переработка рассказа «Водобоязнь», опубликованного в «Петербургской газете» в 1886 г.).

В 900-е годы Чехов не раз обещал издателям «Русской мысли» дать новый рассказ или повесть (см. письма к В. М. Лаврову от 21 августа 1900 г. и В. А. Гольцеву от 26 января 1903 г. и 17 марта 1904 г.). Намерения писателя остались невыполненными.

В газете «Русские ведомости», в которой Чехов прежде активно сотрудничал, он теперь напечатал лишь один рассказ — «Новая дача» (1899).

В 1899 г. в «Книжках Недели» № 1 опубликован рассказ «По делам службы». О своем желании написать для «Книжек Недели» Чехов говорит в письмах к М. О. Меньшикову от 27 апреля и 2 октября 1899 г., от 17 сентября 1900 г. — он имеет в виду повесть «Калека», которая, однако, так и не была закончена.

Начатое в 1896 г. сотрудничество в «Ежемесячных литературных приложениях к журналу „Нива“» (повесть «Моя жизнь»)

продолжено в 1898 г. публикацией рассказа «Ионыч». Маркс неоднократно просил у Чехова новые произведения для журнала (письма от 30 апреля и 8 декабря 1900 г. — ГБЛ). Чехов обещал дать рассказ (письма управляющему конторой издательства Ю. О. Грюнбергу от 28 сентября 1899 г., Марксу от 11 мая и 10 декабря 1900 г., от 16 октября 1902 г.). Однако осуществить это ему не удалось.

После значительного перерыва Чехов снова появляется в «Петербургской газете», в которой он печатался с 1885 г. В «Нашем времени», бесплатном приложении к газете (1899), перепечатан с авторскими исправлениями рассказ «Художество». В «Петербургской газете» в 1900 г. опубликован рассказ «На святках».

В последние годы жизни Чехов участвует в изданиях, руководимых М. Горьким, — в журнале «Жизнь» и сборниках товарищества «Знание».

С 1898 г. петербургский журнал «Жизнь» становится под фактическим руководством В. А. Поссе органом легальных марксистов. М. Горький в 1899 г. объединяет вокруг журнала группу демократических писателей. В письмах 1898—1899 гг. Горький и Поссе обращаются к Чехову с просьбой о поддержке журнала. В «Жизни» в 1900 г. напечатана повесть «В овраге». Чехов предполагал еще написать для «Жизни» (письма к Поссе от 28 сентября 1900 г. и 3 марта 1901 г.), но в июне 1901 г. журнал был запрещен, его издание перенесено за границу, сотрудничество в нем Чехова прекратилось.

Во второй книге «Сборника товарищества „Знание“ за 1903 г.» помещена последняя пьеса Чехова, «Вишневый сад». В конце 1902 г. единственными пайщиками товарищества стали М. Горький и К. П. Пятницкий. Упоминая их, Чехов писал 11 апреля 1902 г. К. Д. Носилову: «В „Знании“ верховодят очень порядочные люди». В письме к Пятницкому 27 апреля 1904 г. он сообщал, что ему «первая книжка сборника очень понравилась». Чехов предполагал дать для сборника «Знание» рассказ (письмо к Горькому от 6 октября 1903 г. См. также Горький и Чехов, стр. 152).

Активно печатается Чехов в «Журнале для всех», широко распространенном журнале демократического направления: в 1898 г. — рассказы «Жилец» (первоначальное название «Жилец № 31»), «Необыкновенный» (первоначальное название «Бука») и «Муж» (первоначальное название «Акцизный»), — все три рассказа в первых редакциях были опубликованы в 1886 г. в журнале «Осколки» (см. т. V Сочинений), — в 1902 г. — «Архиерей», в 1903 г. — «Невеста».

После смерти Чехова, в № 2 журнала за 1905 г., напечатан неоконченный рассказ «Расстройство компенсации» (см. примечания, стр. 475). Предполагалось также опубликовать в 1906 г. неоконченный рассказ «Письмо», но выход журнала прекратился. Рассказ появился в журнале «Трудовой путь», 1907, № 7 (см. примеч. в т. VII Сочинений, стр. 718—719).

Эпизодичными были публикации в журналах «Cosmopolis» и «Семья».

В 1898 г. в журнале «Cosmopolis» (русский отдел) помещен рассказ «У знакомых». Участвовать в журнале, выходившем на четырех европейских языках, пригласил Чехова Ф. Д. Батюшков, ставший редактором русского отдела.

В журнале «Семья» в 1899 г. опубликован рассказ «Душечка» — единственный случай участия Чехова в этом журнале.

Живя в Ялте, Чехов принимая участие в местной газете «Крымский курьер» (см. об этом в воспоминаниях редакторов газеты М. К. Первухина, А. Я. Бесчинского). После публикации в «Петербургской газете» здесь перепечатан рассказ «Художество», помещены отчеты о пожертвованиях в пользу голодающих.

Редакции многих газет и журналов предпринимали настойчивые, но безуспешные попытки добиться сотрудничества Чехова («Русское богатство», «Мир божий», «Мир искусства» и др.).

Получал Чехов и многочисленные предложения участвовать в сборниках и альманахах. В 1901 г. он дал, по совету И. А. Бунина, рассказ «Ночью» (первоначальная редакция под названием «В море. Рассказ матроса» — в журнале «Мирской толк», 1883) для альманаха «Северные цветы» (см. т. II Сочинений).

Для сборника к 25-летию службы Ю. О. Грюнберга в редакции «Нивы» Чехов предложил старый рассказ «Весной» (письмо к П. Н. Полевому от 22 сентября 1900 г.), но из-за смерти Грюнберга издание не состоялось.

«... за 1900 г. я получаю приглашение участвовать в сборнике — в шестой раз, т. е. предлагается к изданию шесть сборников», — отвечал он П. Ф. Якубовичу (Мельшину), пригласившему его участвовать в сборнике к 40-летию литературно-публицистической деятельности Н. К. Михайловского (письмо от 14 июня 1900 г.).

3

В 1899—1902 гг. в издательстве А. Ф. Маркса вышли Сочинения Антона Чехова в десяти томах: т. I. Рассказы (1899); т. II. Повести и рассказы (1900); т. III. Рассказы (1901); т. IV. Рассказы (1901); г. V. Рассказы (1901); т. VI. Рассказы (1901); т. VII. Пьесы (1900, изд. 1-е и 1902, изд. 2-е); т. VIII. Рассказы (1901); т. IX. Рассказы (1901); т. X. Остров Сахалин. Из путевых записок (1902).

В 1903 г. как приложение к журналу «Нива» было выпущено полное собрание сочинений Ант. П. Чехова, издание второе, в 16 томах.

В издательстве Маркса вышли отдельными книгами: «Повести и рассказы». СПб. <1900>; «Каштанка». Рассказ. С 55 рис. худ. Д. Н. Кардовского. СПб., 1903; «Свадьба. Юбилей. Три сестры». Пьесы. СПб., 1902; изд. 2-е — СПб., 1902; «Три сестры». Драма в 4-х действиях. СПб., 1901; изд. 2-е — СПб., б. г.; «Дядя Ваня». Сцены из деревенской жизни в 4-х действиях. СПб., 1902; «Вишневый сад». Комедия в 4-х действиях. Изд. 2-е. СПб., 1904.

У А. С. Суворина переиздавались произведения: «Дуэль». Повесть. Изд. 7—9. СПб., 1898—1899; «Каштанка». Рассказ с рисунками в тексте. Изд. 6—7. 1898—1899.

В том же издательстве продолжали выходить сборники: «Пестрые рассказы». Изд. 10—14. СПб., 1898—1899; «В сумерках». Изд. 11—13. СПб., 1898—1899; «Рассказы». Изд. 12—13. СПб., 1898—1899; «Хмурые люди». Изд. 8—10. СПб., 1898—1899; «Палата № 6» <и др. рассказы>. Изд. 6—7. 1898—1899; «Мужики». «Моя жизнь». Изд. 3—7. 1898—1899 (в изд. 3-м заглавие: Рассказы: 1. «Мужики». 2. «Моя жизнь»).

В «Посреднике», в серии «Для интеллигентных читателей», вышли: «Жена». Изд. 3-е. М., 1899; «Именины». Изд. 3-е. М., 1899; «Палата № 6». Изд. 3-е. М., 1899.

В других издательствах выходили рассказы и повести прежних лет: «Повести и рассказы». М., Изд-во И. Сытина, 1898; «Мечты». Рассказ. М., 1898; «Святою ночью». М., 1898 и др.

Рассказ «На подводе» был включен в сборник «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам». Изд. 2-е, дополн. М., 1898; рассказ «Белолобый» — в книгу «Сказки жизни и природы русских писателей». М., 1899, и др.

4

В 1898 г. Чехов задумал издать собрание своих сочинений. Он понимал, что после резкого обострения легочной болезни в марте 1897 г. с этим нужно торопиться. В письме от 24 августа 1898 г. он обратился к А. С. Суворину с предложением: «Если Вы ничего не имеете против этого, то глубокой осенью и зимой, когда мне нечего будет делать, я занялся бы редакцией своих будущих томов. В пользу моего намерения говорит и то соображение, что пусть лучше проредактирую и издам я сам, а не мои наследники». Письма Суворина не сохранились, но можно предположить, что он ответил согласием: в письмах к нему от 27 октября и 16 ноября 1898 г. Чехов говорил о том же.

Первый том был набран, в январе Чехов читал его корректуру (в письме к М. П. Чеховой от 9 января 1899 г.: «...читаю первую корректуру и ругаюсь, предчувствую, что это полное собрание выйдет не раньше 1948 года»).

Во время печатания первого тома суворинского издания, в декабре 1898 г., Чехов узнает о возможности издания сочинений у А. Ф. Маркса, стоявшего во главе крупнейшей издательской фирмы и массового — по тем временам — литературного журнала «Нива». Как только вопрос о собрании сочинений Чехова стал на практическую почву, обнаружилось нежелание Суворина за него браться (см. письмо Чехова к брату Михаилу Павловичу от 29 января 1900 г.). Об отношении Суворина к заключению договора с Марксом говорится в письме Михаила Павловича к Чехову от 22 января 1900 г. (С. М. Чехов. О семье Чеховых. М. П. Чехов в Ярославле. Ярославль, 1970, стр. 178—183). См. также телеграмму Суворина к Чехову от 18 января 1899 г. с советом воздержаться от подписания договора с Марксом — «Красный архив», 1929, № 6, стр. 199—200. О беседе с Чеховым относительно Суворина («Суворину некогда заниматься своим книжным магазином...») см. в воспоминаниях А. С. Яковлева. — ЛН, т. 68, стр. 601.

25 декабря 1898 г. П. А. Сергеенко сообщал Чехову: «Кстати о Марксе. Беседуя с его управляющим Грюнбергом, я имел полное основание заключить, что Маркс приобрел бы право на изд<ание> твоих произведений» (ГБЛ). После положительного ответа Чехова 1 января 1899 г. начинаются переговоры с Марксом (их вел Сергеенко). Они завершаются 26 января 1899 г. заключением договора: сочинения Чехова — кроме пьес — переходят в «полную литературную собственность» Маркса, как уже опубликованные, так и те, которые будут обнародованы в течение

первых двадцати лет после подписания договора. Маркс обязался уплатить в несколько сроков за произведения, напечатанные до подписания договора, 75 000 рублей (ГБЛ, ф. 360, к. 1, ед. хр. 90; «Красный архив», 1929, № 6, стр. 208—210. Об условиях договора см. в письме Чехова к сестре от 20 января 1899 г.).

Спустя несколько дней после подписания договора Чехов писал Сергеенко: «В этой продаже не столь важны для меня 75 тыс., как то, что мои произведения будут издаваться порядочно» (1 февраля 1899).

По 7-му пункту договора Чехов обязался не более чем в шестимесячный срок «собрать все без исключения произведения свои, напечатанные в разных изданиях», и, кроме того, проредактировать все свои сочинения, составив из них «Полное собрание» не позднее 26 июля 1899 г.

Он принялся за розыски своих произведений, затерявшихся в различных журналах и газетах. В этих разысканиях ему помогали брат Александр Павлович, А. С. Лазарев (Грузинский), Н. М. Ежов, Л. А. Авилова и сам Маркс (см. письма к ним Чехова с начала 1899 г.). «Всё, что составляло до сих пор содержимое сборников, Вам известных, утонет совершенно в массе материала, неведомого миру. Когда я собрал всю эту массу, то только руками развел от изумления», — писал Чехов М. О. Меньшикову 4 июня 1899 г.

В соответствии с соглашением он представил издателю тексты не только включенных в собрание произведений, но и отвергнутых — в вопросе отбора голос автора был решающим.

В десять томов нового издания вошла примерно треть изданного при жизни Чехова. Подробнее см.: И. П. Видуэцкая. А. П. Чехов и его издатель А. Ф. Маркс. М., «Наука», 1977.

Он включил в собрание лишь одно произведение первых лет своей литературной работы («Кривое зеркало», 1882). Из 103 произведений 1883 г. отобрал для издания только 20, из 77 1884 г. — 27, из 116 1885 г. — 35, из 107 1886 г. — 56, из 64 1887 г. — 49 (подробнее об этом см. в статье Е. Н. Коншиной «Чехов-редактор. Работа Чехова над составлением сборников и собраний своих произведений». — Сб. «Книга. Исследования и материалы». Вып. 10. М., 1965, стр. 94).

Чеховские письма 1899—1901 гг. пестрят горестно-шутливыми жалобами на каторжный труд саморедактирования: «Корректура для Маркса — это каторга <...> если бы знал раньше, что это так нелегко, то взял бы с Маркса не 75, а 175 тысяч» (Вл. И. Немировичу-Данченко 24 ноября 1899 г. и др.).

Десятитомное собрание сочинений Чехова, изданное Марксом (1899—1902), а также повторявшее его издание с другим распределением по томам — приложение к журналу «Нива» за 1903 год (в шестнадцати томах) — строились по хронологическому принципу. «Свои произведения, — сообщал автор 25 февраля 1899 г. издателю, — я буду располагать в хронологическом порядке, но держаться строго этого порядка невозможно, я буду только стараться, чтобы новые произведения не смешивались со старыми». Пьесы и «Остров Сахалин» были введены Чеховым в самостоятельные тома.

27 июня 1901 г. Горький обратился к Чехову с предложением

расторгнуть договор с Марксом и издать собрание сочинений в товариществе «Знание» (Горький, т. 28, стр. 166). См. об этом в воспоминаниях Н. Д. Телешова (Чехов в воспоминаниях, стр. 482—486). Там же приводится текст неотправленного коллективного письма Марксу (оно было составлено Горьким и Л. Н. Андреевым) с требованием исправить «несправедливость, до сих пор тяготеющую над А. П. Чеховым» (см. также Горький и Чехов, стр. 153—156 и 249).

За год до смерти Чехов согласился вступить в переговоры с Марксом об изменении или расторжении договора (см. его письма к М. П. Чеховой от 16 мая и 7 июня 1903 г. и А. С. Суворину от 17 июня 1903 г.). 23 января 1903 г. Книппер сообщала Чехову: «С Пятницким говорила о Марксе <...>. Он настаивает, что это грабеж» (О. Л. Книппер-Чехова. Ч. I. Воспоминания и статьи. Переписка с А. П. Чеховым (1902—1904). М., «Искусство», 1972, стр. 192).

«Он готов был начать процесс с Марксом», — писал Горький Е. П. Пешковой 6 июля 1904 г., спустя несколько дней после смерти Чехова (АГ, цит. по кн.: Горький и Чехов, стр. 156).

Работа над подготовкой собрания сочинений — важная веха творческой биографии Чехова. В сознании художника проходило своеобразное воссоединение разных периодов и моментов пройденного писательского пути. Издание сыграло роль в углублении творческого самосознания Чехова. Он говорил незадолго до смерти: «Меня то делают плаксой, то просто скучным писателем... А я написал несколько томов веселых рассказов...» (Евт. П. Карпов. Две последние встречи с А. П. Чеховым. — «Ежегодник императорских театров». Вып. 5, 1909, стр. 7; «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 491)О том, как Чехов правил, читал или слушал свои старые рассказы, см.: И. А. Бунин. Собр. соч. Т. 9, стр. 195; Из далекого прошлого, стр. 234; К. С. Станиславский. — Л. А. Сулержицкий. Из воспоминаний об А. П. Чехове в Художественном театре. — Альманах «Шиповник», кн. 23. СПб., 1914, стр. 157.¹.

В работе Чехова над собранием сочинений проявилась характерная черта его творческого облика: он снова и снова возвращался к ранее написанному, развитие писателя шло как бы «вместе» со всем его творчеством, достигая новой, все более высокой зрелости и мастерства.

Благодаря этому изданию читающая Россия получила возможность познакомиться с основным фондом сочинений Чехова еще при его жизни и составить о нем разностороннее и целостное представление.

5

Как свидетельствуют записные книжки Чехова, в последние годы жизни он вынашивал множество замыслов, которые не успевал реализовать. Н. Гарин (Н. Г. Михайловский) рассказывал о встрече с Чеховым в апреле 1904 г. в Ялте: «— Вы знаете, что я делаю? — весело встретил он меня. — В эту записную книжку я больше десяти лет заношу все свои заметки, впечатления.

Карандаш стал стираться, и вот я решил навести чернилом: как видите, уже кончаю.

Он добродушно похлопал по книжке и сказал:

— Листов на пятьсот еще не использованного материала. Лет на пять работы. Если напишу, семья останется обеспеченной...» («Памяти Чехова». — «Вестник Маньчжурской армии». Ляоян, 1904, № 22, 22 июля; Чехов в воспоминаниях, стр. 659).

О замыслах, планах, намерениях Чехов говорит в письмах 1898—1904 годов.

Он предполагал продолжить серию, начатую рассказами «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», — об этом свидетельствует его письмо к А. Ф. Марксу от 28 сентября 1899 г.

Есть в письмах Чехова и упоминания о его попытках продолжить (или начать заново) работу над романом. «В Ялте тихая жизнь, хочется писать роман, и я, войдя в свое обычное настроение, засяду и напишу листов десять» (Суворину, 17 октября 1898 г).

А. В. Амфитеатров свидетельствует в мемуарах о Чехове: «Его долго мучила мысль, что он не написал романа <...> и, сколько раз ни видал я его до 1898 г., в каждое свидание он намекал на начатый или задуманный план романа» (А. В. Амфитеатров. Курганы. Изд. 2-е. М., 1909, стр. 10).

В письмах к Книппер Чехов сообщает — 12 декабря 1902 г.: «Пишу я рассказ, но он выходит таким страшным, что даже Леонида Андреева заткну за пояс»Е. Н. Коншина считала, что речь идет о рассказе «Волк» (авторская переработка «Водобоязни». См. ее примечания в кн. «Письма А. П. Чехова к О. Л. Книппер-Чеховой». Берлин, 1924, стр. 270). Однако, судя по почерку, автограф «Волка» относится не к 900-м, а к 90-м годам. А. Б. Дерман сомневался в предположении Коншиной (см. его комментарий к т. III «Переписки А. П. Чехова и О. Л. Книппер», машинопись. — ГБЛ, ф. 356, к. 5). Л. М. Фридкес предположил, что Чехов имеет в виду незаконченный рассказ «Письмо» (ПССП, т. XIX, стр. 550. См. примечания в т. VII Сочинений, стр. 718). Не исключено, что Чехов говорит в своем письме о «Невесте» — в те дни (декабрь 1902 г.) работа шла над этим рассказом (ср., например, письмо к Книппер от 14 декабря 1902 г.).¹; 1 марта 1903 г.: «Один рассказ, именно „Невеста“, давно уже послан в „Журнал для всех“ <...> другой рассказ начат, третий тоже начат...» (см. в наст. томе, стр. 484); 14 октября 1903 г. (после завершения пьесы «Вишневый сад»): «Завтра сажусь писать рассказ, не спеша».

О творческих замыслах Чехова, не получивших воплощения, есть упоминания в мемуарах современников.

Вас. И. Немирович-Данченко в статье «Памятка о Чехове» передает свою беседу в Русском пансионе (Ницца) со шпионом, после которой Чехов говорил автору воспоминаний: «Послушайте, Вы мне его уступите... Я его во весь рост написать хочу» («Чеховский юбилейный сборник». М., 1910, стр. 402); ср. запись Чехова 7 октября 1897 г.: «Признания шпиона» (Зап. кн. I, стр. 77); подробнее — в примечаниях к «Расстройству компенсации» (стр. 478 наст. тома).

«Говорил, что хочет написать рассказ или повесть о сельском

учителе, одном из несчастнейших, по его мнению, людей в России, — пишет о Чехове М. М. Ковалевский. — Я знаю, прибавлял он, в мельчайших подробностях судьбу 30—40 учителей моей местности, и поэтому в моем рассказе не будет ничего выдуманного» (Летопись, стр. 646).

Из неосуществленных публицистических замыслов — статья об И. И. Левитане (20 декабря 1901 г. ответ на письмо С. П. Дягилева от 12 декабря 1901 г. — ГБЛ; Из архива Чехова, стр. 210—211).

В воспоминаниях находим и сведения о редакционно-издательских замыслах и планах Чехова.

Редактор ялтинской газеты «Крымский курьер» А. Я. Бесчинский сообщает, что в 1899 г. Чехов предложил организовать товарищество, которое составило бы редакционный совет газеты. Он написал проект условия с издательницей газеты. Был подписал контракт, но в работе товарищества Чехов участия не принимал (А. Я. Бесчинский. Воспоминания об А. П. Чехове. — «Приазовская речь», 1910, № 48, 23 января). Об отношении Чехова к «Крымскому курьеру» см. также: М. К. Первухин. Из воспоминаний о Чехове. — Чехов в воспоминаниях, стр. 612—615.

Чехов рассказывал А. Б. Тараховскому, что вынужден был отказаться от редактирования журнала «Вокруг света», и признавался в связи с этим: «У меня был план сделать такую газету, чтобы она вполне соответствовала названию. Я завел бы корреспондентов во всех городах мира, интересных, талантливых. Такая газета имела бы успех» (Шиллер из Таганрога <А. Б. Тараховский>. Из воспоминаний об А. П. Чехове. — «Приазовский край», 1904, № 184, 13 июля).

Слова Чехова о необходимости нового, «совершенно реформированного» типа журнала приводит редактор «Крымского курьера» М. К. Первухин (Чехов в воспоминаниях, стр. 635—636).

Скиталец (С. Г. Петров) в статье «Чехов. Встречи» описывает беседы с Чеховым в Ялте весной 1902 г., в компании Бунина, Телешова, И. А. Белоусова, С. А. Найденова, С. Я. Елпатьевского, В. Н. Ладыженского. Чехов предлагал: «Надо журнал издавать! Хороший новый журнал, чтобы всем там собраться!

На этот раз Чехов не в шутку, а всерьез говорил о создании нового журнала или периодически выходящих альманахов» (Скиталец. Избр. произведения. М., 1955, стр. 555).

Еще с конца 80-х годов Чехов берет на себя просмотр и редактирование рукописей для журналов и газет, в которых печатается (ЛН, т. 68, стр. 835).

8 февраля 1899 г. Лавров в Ялте предлагает Чехову стать редактором беллетристического отдела журнала «Русская мысль» (см. в его воспоминаниях «У безвременной могилы». — «Русские ведомости», 1904, № 202, 22 июля). Об участии писателя в редактировании этого отдела объявлено в кн. VIII за 1903 г. В письмах к Гольцеву с августа 1903 по март 1904 г. Чехов дает отзывы о прочитанных и отредактированных рукописях. О характере его правки можно судить по рукописи А. Писаревой «Счастье» (П. С. Попов. Чехов в работе над рукописями начинающих писателей. — ЛН, т. 68, стр. 845).

Полных сведений о рукописях, прочитанных и отредактированных Чеховым, к сожалению, нет.

6

Последние годы жизни Чехова ознаменованы важными общественными событиями, оставившими глубокий след в его духовном развитии. Позиция писателя во время процесса Дрейфуса и разрыв с суворинской газетой «Новое время», сочувственное отношение к студенческим волнениям конца 90-х — начала 900-х годов, столь непохожее на его прежние иронические высказывания о бунтующих «студиозах», отказ от звания почетного академика в знак протеста против признания выборов Горького «недействительными», сочувствие и поддержка Амфитеатрову, высланному в Минусинск, — все эти факты биографии Чехова взаимосвязаны. Во многих воспоминаниях современников запечатлены перемены в его отношении к общественным вопросам, особенно характерные для начала 900-х годов. Рассказывая о встрече с писателем весной 1902 г. в Москве, Ф. Д. Батюшков пишет: «Антон Павлович опять вернулся к вопросам внутренней политики, настаивая на неизбежности скорого введения у нас конституции. Меня поразила эта настойчивость в желании показать, как его занимают общественные вопросы» (Ф. Д. Батюшков. Две встречи с А. П. Чеховым. — «Солнце России», 1914, июнь, № 228/25). Говоря, что в России будет конституция, Чехов добавляет: «Это верно, как после вторника среда» (Ф. Батюшков. А. П. Чехов по воспоминаниям о нем и письмам. — На памятник Чехову, стр. 26). Поссе вспоминает, что Горький сообщал ему о Чехове: «Полагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах и лет через десять — пятнадцать додерутся до конституции» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М., 1929, стр. 275).

С. Я. Елпатьевский пишет о времени, когда «не стало прежнего Чехова»; «поднимавшаяся бурная русская волна» понесла его с собой; он «весь ушел в политику», «и весь он другой стал — оживленный, возбужденный»; «ему безотлагательно, сейчас же нужно было знать, что делается в Москве и Петербурге, и не в литературных кругах, о которых раньше он исключительно расспрашивал меня, а в политическом мире...» (С. Я. Елпатьевский. Воспоминания за 50 лет. — Чехов в воспоминаниях, стр. 579). А о впечатлении, которое произвел последний рассказ Чехова, «Невеста», Елпатьевский говорит: «Для меня стало очевидным, что происходил перелом во всем настроении Чехова, в его художественном восприятии жизни, что начинается новый период его художественного творчества» (там же, стр. 581).

Последнее событие российской жизни 900-х годов, пережитое Чеховым, — начавшаяся в январе 1904 г. русско-японская война. Судя по первым откликам Чехова на военные события, он недостаточно осознавал масштаб надвигающейся катастрофы: «...японцам несдобровать» (письмо к В. К. Харкеевич от 31 января 1904 г.); «Скорее бы побили японцев» (к О. Л. Книппер, 20 февраля); «Наши побьют японцев» (ей же, 3 марта). Затем тон писем меняется: «...у всех настроение мрачное благодаря телеграммам» (к ней же, 1 апреля 1904 г. Имеется в виду сообщение о гибели броненосца «Петропавловск» возле Порт-Артура 31 марта 1904 г.). В письмах за март-апрель 1904 г. Чехов делится планами

поехать на Дальний Восток — «не корреспондентом, а врачом».

События общественной жизни и начавшейся войны, связываясь, подводили писателя к мысли о близящихся переменах. По свидетельству современника, он говорил: «Нагрянут такие события, которые всё в России перевернут вверх дном» (С. С. Мамонтов. Две встречи с Чеховым. — «Русское слово», 1909, № 150, 2 июля).

Имя Чехова еще при жизни становится известным европейскому и мировому читателю.

В 900-е годы особенно возрастает число переводов произведений Чехова на европейские языки. Во Франции выходят отдельными изданиями переводы его рассказов и повестей — «Мужики» (1901, пер. Дени Роша) и «Убийство» (1902, пер. Клэр Дюкрё). С большой статьей «Антон Чехов» выступил в 1902 г. в парижском журнале «Revue des Deux Mondes» академик Мельхиор де Вогюэ.

Из многочисленных немецких переводов следует отметить четырехтомное издание избранных произведений Чехова, вышедшее в Лейпциге в 1901—1902 гг. (перевод В. Чумикова). Экземпляры этих и других немецких изданий хранятся в библиотеке писателя в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте. «Вы теперь положительно самый популярный писатель-иностранец в Германии», — писал Чехову В. А. Чумиков 9 мая 1900 г. (ГБЛ).

В Англии первый сборник рассказов Чехова вышел в 1903 г. — «„Черный монах“ и другие рассказы» (пер. Р. Е. К. Лонга).

Один из ранних переводов Чехова, вышедших в Соединенных Штатах, — «Страшная ночь» («Tugitive Cottins», пер. Грейс Элредж. — «Short Stories», 1902, июль).

7

«А. П. Чехов своими многочисленными сочинениями давно уже овладел общественным вниманием. Его рассказы и повести вызвали значительную критическую литературу, стали предметом горячих споров и самых разнообразных, нередко диаметрально противоположных суждений. <...> Произведения Чехова переведены на иностранные языки и за границею привлекают внимание критики. Нельзя потому не признать, что, судя по всем таким внешним признакам, мы имеем дело с писателем далеко не заурядным, хотя и не „великим“ и не „европейским“, как его величают у нас не в меру усердные отечественные хвалители». Эти слова Е. А. Ляцкого, открывавшие этюд «А. П. Чехов и его рассказы» («Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 104), характерны для критических отзывов о писателе конца XIX — начала XX века: они свидетельствуют о том, как возросла роль Чехова в литературной жизни, усилилось внимание к нему читателей и критики, и о том, что подлинные масштабы чеховского дарования во многом еще оставались недооцененными.

В хоре критических отзывов тех лет по-прежнему выделялся голос Н. К. Михайловского, одного из самых активных представителей либерально-народнического направления. В печати не

раз цитируются и оспариваются его слова о безразличном по духу, «сумеречном» творчестве Чехова.

Между тем сам Михайловский, внимательно следивший за творческим развитием Чехова, во многом отошел от своих прежних категорических заявлений. В ряде статей и особенно в статье «Кое-что о г. Чехове» («Русское богатство», 1900, № 4), написанной в связи с выходом первого тома собрания сочинений, он отмечает серьезные перемены в художественном мировосприятии Чехова, который, начиная с повести «Скучная история», опровергает представление о нем как равнодушном художнике. В этой статье Михайловский устанавливает три основных периода в творчестве Чехова: «благодушное веселье», «безразличное воспроизведение» жизни и отказ от реабилитации действительности. Вывод о переломе «в отношении к действительности» (стр. 133) он подтверждает разбором «Палаты № 6» и «Черного монаха», а также произведений конца 90-х — начала 900-х годов: «Человек в футляре» и «О любви», «Дама с собачкой» и «В овраге» (стр. 140).

Еще более определенно и развернуто говорит Михайловский о перемене своих оценок творчества Чехова, отражающей его эволюцию, в статье «О повестях и рассказах гг. Горького и Чехова» («Русское богатство», 1902, № 2).

Изменения претерпевают и взгляды другого критика — А. М. Скабичевского, автора унизительных слов о молодом Чехове, якобы рискующем превратиться в одного из «легковесных балаганщиков, смехотворных „клоунов“» («Пестрые рассказы А. Чехонте...». — «Северный вестник», 1886, № 5, стр. 123). В статье «Есть ли у Чехова идеалы?» Скабичевский откажется от упреков в «художественном индифферентизме» (А. Скабичевский. Сочинения, т. II, 1892, стр. 793—823). И всё же мысль об отсутствии у Чехова цельного миросозерцания остается, хотя и претерпевает серьезные изменения. В ноябрьской книжке «Русской мысли» за 1901 г. Скабичевский выступает со статьей «Новые течения в современной литературе». Здесь он снова говорит о «конкретности изображения» у Чехова как своеобразной эмпиричности.

К еще более безотрадным выводам приходил Созерцатель (Л. Е. Оболенский). В критическом этюде — «Максим Горький и причины его успеха (опыт параллели с А. Чеховым и Глебом Успенским)». СПб., 1903 — он тоже оспаривал прежнюю точку зрения Михайловского — о чеховском «безразличии к изображаемому». Главное в писателе, на его взгляд, любовь к маленьким людям. «Всех героев Чехова вы жалеете, потому что он умеет показать вам их маленькие, жалкие души» (стр. 23). С этой точки зрения рассматривался и герой рассказа «Крыжовник». Вообще герои Чехова — «слабые, безвольные, инертные, отупевшие»; «смеясь над ними, он плачет и над всей окружающей их средой» (стр. 39). Отсюда — ощущение исчерпанности Чехова, которому противостоит жизнеутверждающий Горький.

В 80-е годы либерально-народническая критика обвиняла Чехова в общественном индифферентизме, безыдейности — теперь она видит истоки его пессимизма в безнадежном противоречии идеала и действительности. Вторая точка зрения, связанная с представлением о Чехове — певце тоски и печали, «сумерек»

русской жизни, — сложившаяся еще при жизни писателя, окажется особенно долговечной.

Мысль о переломе в творчестве Чехова положена в основу критического очерка В. Альбова «Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова» («Мир божий», 1903, № 1). Автор ставит задачу «проследить развитие, постепенный рост художественного таланта» (стр. 85). Вслед за Михайловским и, возможно, опираясь на него, Альбов говорит о трех обликах Чехова: «В сущности его произведения есть история его души, сначала беспечной, потом глубоко тоскующей и наконец, по-видимому, нашедшей удовлетворение» (там же). «В последние годы в творчестве г. Чехова намечается новый и очень важный перелом, — утверждает автор. — Временами прорывается еще прежнее настроение (имеется в виду пьеса «Три сестры»), но нет уж и следа прежнего уныния, подавленности, отчаяния. Напротив, всё сильнее слышится что-то новое, бодрое, жизнерадостное, глубоко волнующее читателя и порой необыкновенно смелое» (стр. 103).

Интересно отметить, что статья Альбова понравилась Чехову. В письме к Батюшкову от 11 января 1903 г. он говорит, что прочел ее «с большим удовольствием. Раньше мне не приходилось читать Альбова, хотелось бы знать, кто он такой, начинающий ли писатель или уже видавший виды».

Мысль Альбова, опиравшегося на работы Михайловского о творческой эволюции Чехова, о трех периодах его развития, продолжил Батюшков (статьи в «Мире божьем», 1904, № 8; 1905, №№ 6 и 7; 1906, № 4). Позднее концепция трех периодов в творчестве Чехова (от Антоши Чехонте к Антону Чехову. 1880—1886; период хмурых дум и «пересмотра». 1887—1893; вера в человека и в устойчивую правду. 1893—1904) будет изложена Батюшковым в статье «А. П. Чехов» («История русской литературы». Под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского. Т. 5, 1910). Представление о «триедином» облике Чехова разделялось В. Г. Короленко (см. его статью «Памяти А. П. Чехова». — «Русское богатство», 1904, № 7).

Либеральная критика с разных сторон подходила к вопросу о взаимоотношениях чеховского героя с окружающей средой. Скабичевский, разбирая рассказ «Человек в футляре», решительно оспаривал традиционные представления о всесилии обстоятельств и условий жизни героя («среда заела») — см. в примечаниях к рассказам «О любви» (стр. 386) и «Ионыч» (стр. 367).

Это положение развивает Р. И. Сементковский: «По мысли Чехова, не в условиях дело, а в самих людях» (Р. И. Сементковский. Что нового в литературе? — «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к „Ниве“», 1904, № 8, стлб. 616—617). Вывод этот получает под пером критика общелиберальное истолкование.

Лишь отдельные литераторы и критики, писавшие в те годы о Чехове, рассматривали его «тоску по идеалу» как начало внутренне активное, связанное с идейно-творческим преодолением жизни как она есть. Следует выделить отзыв Л. Андреева. «По-видимому, с пьесой А. П. Чехова, — писал он спустя несколько месяцев после опубликования „Трех сестер“, — произошло крупное недоразумение, и, боюсь сказать, виноваты в нем критики,

признавшие „Трех сестер“ глубоко пессимистической вещью <...> Тоска о жизни — вот то мощное настроение, которое с начала до конца проникает пьесу и слезами ее героинь поет гимн этой самой жизни. Жить хочется, смертельно, до истомы, до боли жить хочется! — вот основная трагическая мелодия „Трех сестер“» («Курьер», 1901, № 291, 21 октября, подпись: Джемс Линч).

В этом же ряду находится статья Д. Н. Овсянико-Куликовского «А. П. Чехов», которая заканчивается словами: в рассказе Чехова «Ионыч», как и в других произведениях, «руководящей точкой зрения служит мрачный, безотрадный взгляд на человека и на современную жизнь. Но этот взгляд так выражен <...>, что внимательный и вдумчивый читатель чувствует присутствие идеала, его тихое, еще неясное веяние, и вместе с художником устремляет свой умственный взор в туманную даль грядущего, где уже чувствуется бледный рассвет новой жизни» (в его кн. «Вопросы психологии творчества». СПб., 1902, стр. 234. Ср. его же: Наши писатели. I. А. П. Чехов. — «Журнал для всех», 1899, № 2, стр. 138).

Говоря об откликах на творчество Чехова, следует учитывать не только критические работы, но и огромное количество писем к нему, в которых звучал голос демократического читателя — учителя, врача, студента, грамотного рабочего. Здесь ясно высказывалась мысль о преодолении в чеховском творчестве последних лет безнадежно мрачного взгляда на жизнь, о «беспокойном», активно пробуждающем воздействии его книг и пьес (см., например, письма врача П. И. Куркина — Записки ГБЛ, вып. 8; студента Н. Н. Тугаринова — Из архива Чехова). Авторы писем спорят с широко распространенным в те годы представлением о нем как о беспросветном пессимисте.

Во многих работах «тоска по идеалу» характеризуется как тоска безысходная, безнадежная — именно потому, что никаких путей перехода от идеала к действительности нет и быть не может. В этом отношении весьма показательна книга Волжского (А. С. Глинки) «Очерки о Чехове» (СПб., 1903). Исходный момент его рассуждений о Чехове — мысль о несоединимости идеала и «условий его реализации» (стр. 22); Чехов — не просто идеалист, но идеалист пессимистический (стр. 32). Его идеализм «безнадежен».

С положениями книги Волжского перекликается упоминавшийся этюд Ляцкого «А. П. Чехов и его рассказы». Как и Скабичевский, автор полагает, что изображения у Чехова «конкретно-жизненны, но в поражающем большинстве случаев отнюдь не типичны» («Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 117). Его герои, интеллигенты, страдают «ущербом нормального чувства», «не живут полной жизнью» (стр. 133). Так возникает мысль о глубоком изначальном пессимизме Чехова. Отсюда, по мнению Ляцкого, и недостатки художественной манеры: «почти протоколизм изложения и полное отсутствие жизненной типичности в изображениях фигур» (там же). Всё это завершается безнадежным выводом о творчестве Чехова — это «только этап для больных, малодушных и отставших, и мы на нем не остановимся долго» (стр. 162).

Критик был не единственным, кто пытался связать с отсутствием ясного и законченного писательского взгляда на жизнь

некоторые особенности художественной манеры: ограниченная роль автора в повествовании, протоколизм изложения, импрессионистичность и отрывочность повествования и т. д. Оспаривая это распространенное тогда представление о Чехове-художнике, Овсянико-Куликовский подчеркивал целостность его произведений, единство и стройность композиции, органичность образов (см. его статью «Наши писатели» в «Журнале для всех», 1899, № 3, стр. 270).

Последовательно проведена концепция Чехова-пессимиста в этюде Е. М. де Вогюэ «Антон Чехов» (М., 1902, пер. с франц.). Автор обнаруживает редкое непонимание писателя: по его мнению, «в душе толстовских героев продолжается внутренняя работа, в душе чеховских нет ничего, кроме пустоты» (стр. 30). Философский нигилизм здесь «граничит с полным умственным отупением» (стр. 33). «Россия, как ее созерцает и изображает автор, — это огромный труп, распростертый на снежном саване» (стр. 37—38). Реплики Чебутыкина в финале пьесы «Три сестры»: («Тара... ра... бумбия... Сижу на тумбе я... Всё равно! Всё равно!»), как уверяет Вогюэ, исчерпывают духовное содержание чеховских героев — разного рода Чебутыкиных (стр. 39).

Стремление истолковать творчество Чехова идеалистически, характерное для работ Волжского, Ляцкого, обнаруживается в критике гораздо раньше. Многие из пишущих о Чехове в конце 90-х — начале 900-х годов обращаются к книге Н. М. Минского «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (СПб., 1890), где автор провозглашал наступление «сумерек противоречий, для которых, очевидно, нет рассвета» (стр. 159), звал к экстатическому постижению «абсолютно несуществующего, но единственно заветного и священного».

Андрей Белый в статье «Чехов» («Весы», 1904, № 8) пишет в платоновском духе о жизни — «замкнутой отовсюду комнате» с прозрачными стенами. Главное содержание жизни — по ту сторону стен. Единственная реальность в искусстве — символ, ведущий «туда». Чехов — истинный символист. Как пример чеховского символа, устремленного к постижению потустороннего, приводится пейзаж на выставке, который понравился Юлии («Три года»).

В конце 90-х — начале 900-х годов обостряется внимание к Чехову реакционной и, в частности, нововременской критики. Главное обвинение — чересчур мрачное, пессимистическое изображение российской действительности.

Нововременский критик В. П. Буренин много пишет о Чехове в 80-е — 90-е годы. Сначала он одобрительно отзывается о его рассказах, о «Степи», а после разрыва Чехова с «Новым временем» подвергает писателя грубым и непристойным нападкам. В одной из рецензий Буренин причисляет Чехова к «крупным второстепенным писателям» («Новое время», 1900, № 8847, 13 октября). Об откровенно реакционной рецензии на повесть «В овраге» («Критические заметки». — «Новое время», 1900, № 8619, 25 февраля) см. в примечаниях к повести.

Со своими замечаниями по поводу творчества Чехова выступают критики реакционного «Гражданина». В редакционных дневниках «газеты-журнала» воздают должное таланту Чехова, но сурово корят его за обличительный дух в изображении российской

жизни. Анонимный автор (очевидно, В. П. Мещерский) видит слабость и ограниченность Чехова в том, что он «стал свою жажду творчества утолять неопределенными и отрицательными типами грустных и симпатичных страданий жизни, не чуя, что за ними есть целый мир сильных и светлых носителей русского духа» («Гражданин», 1904, № 54, 8 июля, стр. 21).

Автор, подписавшийся «Серенький» (И. И. Колышко), в разделе «Маленькие мысли» заявляет, что Чехов дошел «до предела того, что называют отрицанием и пессимизмом» («Гражданин», 1904, № 55, 11 июля, стр. 4)См. в статье В. А. Поссе «Московский Художественный театр (по поводу его петербургских гастролей)» в журн. «Жизнь», 1901, т. IV: «Талант Чехова растет беспрерывно, становится всё серьезнее и опаснее для гг. „сереньких“».¹. «Всё, что написал Чехов, за исключением единичных рассказов, рисует наше кисляйство, нашу душевную слякотность, лень, пьянство, обжорство и сладострастие» (стр. 5) — ничего иного критик у Чехова не увидел (в статье Серенького в «Гражданине», 1901, № 25, 8 апреля, стр. 4, Чехов обвинялся в «безнадежно мстительно-злобном отношении к жизни»).

Еще при жизни Чехова публикуются первые работы о нем марксистской критики. Это прежде всего статьи, вызванные полемикой вокруг повестей «Мужики» (см. примечания в т. IX) и «В овраге» (см. стр. 443 наст. тома). Появляются рецензии и на другие произведения, а также статьи общего характера, где авторы стремятся осмыслить творчество Чехова в целом. Критики выступают против народнических субъективистских концепций, против либерального краснобайства, абстрактности подхода к чеховскому творчеству, не говоря уже об откровенно идеалистических и реакционных теориях.

О Чехове пишут и марксисты-революционеры, и легальные марксисты, и литераторы, в той или иной мере близкие марксистскому направлению (см. об этом: Е. П. Охременко. А. П. Чехов в оценке дореволюционной марксистской критики. — В сб. «А. П. Чехов». Сахалинское кн. изд-во, 1959; О. Семеновский. Марксистская критика о Чехове и Толстом. Кишинев, 1968).

На полемике с высказываниями Михайловского построена «Книга о Максиме Горьком и А. П. Чехове» (СПб., 1900) Андреевича (Е. А. Соловьева), сотрудника «Жизни» и «Журнала для всех». «Нет, не о холодной крови приходится тут говорить, — возражал он, — не об идеализации серенькой и тусклой жизни, а о чем-то другом, совсем этим обеим вещам постороннем» (стр. 257)В статье «О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове» («Журнал для всех», 1902, № 3, подпись: В. Мирский) автор спорит с обвинением в «безразличии», с позицией критиков «Русского богатства».².

В «Очерках по истории русской литературы XIX века» (СПб., 1902) Е. А. Соловьев-Андреевич предпринимает попытку найти «социологическую почву, на которой Чехов рисует свои жизненные драмы» (стр. 514). Говоря о жизни, отданной «во власть хищника»

(стр. 516), о торжествующей пошлости (стр. 517), он подчеркивает, что Чехов не довольствуется изображением этого — писатель хочет «выйти из узких и тесных рамок данного исторического момента, данной провинциальной обстановки и свой пессимизм, свою тоску неверия распространить на жизнь вообще, связать ее ничтожество не с временными обстоятельствами, которые могут измениться, а с органическими свойствами человеческой природы» (стр. 514). Такова эклектическая позиция Соловьева-Андреевича — он обращается то к социальным факторам, то к извечным свойствам человеческой натуры.

В этом смысле более последователен Л. Н. Войтоловский, регулярно работавший с 1904 г. в марксистской печати. Его статья «Идеалы общественности в произведениях А. П. Чехова» (журн. «Правда», 1904, декабрь) — одна из первых попыток осмыслить чеховское творчество с марксистских позиций. Возражая против абстрактно-либеральных дефиниций, автор говорит о конкретных социальных силах, отразившихся в повестях и рассказах Чехова последних лет, о хищнике-накопителе, об угнетенном и задавленном народе, об интеллигентах. Подробно разбирает он образы хозяев цыбукинского дома («В овраге»), однако не избегает при этом и упрощенных, прямолинейных характеристик.

И все же, несмотря на схематические и односторонние определения, Войтоловский верно показал, как раскрывает Чехов внутреннюю непрочность царства Цыбукиных, которым противостоят Липа, плотник Елизаров (Костыль) с его изречением: «Кто трудится, кто терпит, тот и старше» (стр. 61).

В первых статьях о Чехове марксистская методология нередко подменялась упрощенно-социологическим и догматическим подходом. Так, М. С. Ольминский, полемизируя со статьей Овсянико-Куликовского (см. примечание к повести «В овраге»), рассматривал произведение Чехова как широкую картину социальных язв российской деревни начала века. Однако критик отказывался видеть в Чехове «беллетриста-реалиста»; на его взгляд, повесть страдает «неопределенностью», «нечеткостью и расплывчатостью» («Об А. Чехове и Овсянико-Куликовском». — «Восточное обозрение», 1900, № 216, 218 и 219. Цит. по кн.: М. Ольминский. По литературным вопросам. М., 1932, стр. 50, 51). В другой своей статье — «Литературные противоречия (о „Трех сестрах“ А. Чехова)» критик настаивал на том, что «к г. Чехову вообще реалистическая мерка неприложима, как мы уже пытались выяснить, говоря о его повести „В овраге“» («Восточное обозрение», 1901, № 168. Цит. по кн. М. Ольминского «По литературным вопросам», стр. 53).

В те годы не избежал вульгарно-социологического подхода к Чехову и А. В. Луначарский. В журнале «Русская мысль» (1903, № 2) напечатана его статья «О художнике вообще и некоторых художниках в частности». Отдавая должное таланту писателя («Я не знаю, есть ли сейчас в Европе талант, равный Антону Павловичу Чехову, если исключить, конечно, Л. Толстого», стр. 58), Луначарский упрекал его в том, что он не показывает человека, «который может прорвать тину и вынырнуть из омута на свежий воздух». Вместо этого — «Чехов пошел навстречу Чеховцу и стал помогать ему оправдать себя...» (стр. 59). По мнению критика,

писатель вообще напрасно столько «возится» со своими не заслуживающими серьезного внимания героями. В общем критически оценил он и последний рассказ Чехова «Невеста», и его главную героиню, далекую от настоящего «человека-борца» («Образование», 1904, № 2, стр. 140, вторая нумерация).

В оценке Чехова проявилась общая концепция художественного творчества, отстаиваемая Луначарским в те годы: искусство, по его мысли, соответствует гармоническому «идеалу жизни», творческий процесс — счастливая и свободная игра сил творца. Эти положения, несущие на себе печать богдановского эмпириокритического подхода, явственно отразились в упомянутой выше статье «О художнике вообще и некоторых художниках в частности». В таком свете творчество Чехова вообще «неправомерно» — ему не хватает активности и жизнелюбия. Очень скоро, уже в работе «Марксизм и эстетика. Диалог об искусстве» (1905), Луначарский придет к иным выводам о роли и назначении искусства, о его общественной функции.

Особенно рельефно проявились вульгарно-социологические тенденции в работах одного из первых литературных марксистских критиков В. М. Шулятикова. В московской газете «Курьер» (1903, № 296, 24 декабря) он публикует «Критические этюды» — рецензию на рассказ «Невеста». Отмечая перемены в мировоззрении автора рассказа, он подчеркивает: «Мы не имеем ни малейшего права преувеличивать ценность этого финала». Весь смысл произведения Шулятиков видит в борьбе против мещанства — в этом ограниченность «социального кругозора» писателя и его героев. Всё это увенчивается выводом о Чехове как «„протестанте“ против „мещанства“», писателе, в чьем творчестве проявилась ограниченность его общественной группы. (Упреки Чехову в ограниченности содержала и статья Шулятикова «О драмах г. Чехова». — «Курьер», 1901, № 70, 12 марта. См. также обзор литературы за год в «Курьере», 1902, № 1, 1 января, подпись: В. Ш.)

В ряду первых марксистских работ о Чехове заметно выделяется статья В. В. Воровского «Лишние люди» (журнал «Правда», 1905, кн. VII, июль, подпись: Ю. Адамович)В. В. Воровскому принадлежат также статьи «А. П. Чехов» («Наше слово», 1910, 17 января), «А. П. Чехов и русская интеллигенция» («Бессарабское обозрение», 1910, 17 января).¹. Хотя она и выходит за рамки «прижизненного» времени Чехова, обойти ее невозможно: именно здесь были глубоко и тонко истолкованы судьбы русской интеллигенции, процесс ее развития и социальной дифференциации.

Ощущение социально-исторической перспективы — сильная сторона статьи Воровского. Вместе с тем современному читателю ясна и ее ограниченность — это касается, в частности, тех мест, где критик слишком прямолинейно рассматривает связь Чехова с его героями, чересчур жестоко и категорично этих героев судитВ том же номере журнала «Правда» А. А. Дивильковский подвергал критике концепцию Чехова — «мрачного пессимиста» (стр. 103).².

Лучшим произведением критики последних лет жизни Чехова и, шире, дореволюционного времени, не утратившим в наши

дни своего значения, является статья Горького «По поводу нового рассказа А. П. Чехова „В овраге“» («Нижегородский листок», 1900, № 29, 30 января). Чехов писал Горькому: «...Ваш фельетон в „Нижегородском листке“ был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека» (15 февраля 1900 г.).

Решительно отвел Горький упреки в отсутствии миросозерцания, высказывавшиеся почти на всем протяжении творческого пути Чехова. Горький раскрыл «страшную» силу чеховского таланта — «он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, „чего нет на свете“». Тем самым автор наносил удар по многим идеалистическим концепциям творчества Чехова. Вместе с тем в статье Горького глубоко объяснен социальный смысл чеховской правды. О жене лавочника Цыбукина говорится: «...ей не хочется обижать народ, но порядок жизни таков, что надо обижать».

Мысль Горького — «каждый новый рассказ Чехова всё усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни» — не противоречит словам о том, что Чехов «никогда ничего не выдумывает от себя». Два эти положения, в сущности, тесно взаимосвязанные, ведут к выводу о новом качестве реализма Чехова (ср. слова Горького о «Даме с собачкой» в письме к Чехову после 5 января 1900 г. — Горький, т. 28, стр. 112—113; наст. том, стр. 425).

После смерти Чехова борьба за его наследие, спор о нем критиков разных направлений вспыхнет с новой силой. Лучшее из того, что издано при жизни Чехова — статья М. Горького, высказывания Льва Толстого, работы и отзывы Вл. И. Немировича-Данченко, К. С. Станиславского, отклики Короленко, Репина, Бунина, Куприна, Гарина, отдельные статьи Михайловского, Альбова, Батюшкова, Воровского и других критиков, — всё это оставит глубокий след в истории изучения творчества Чехова.

————

Тексты подготовили: В. Б. Катаев («У знакомых», «Архиерей»), Л. М. Долотова («Ионыч»), Т. И. Орнатская («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Случай из практики»), А. С. Мелкова («По делам службы», «Новая дача», «Душечка», «Дама с собачкой», «На святках»), Т. В. Ошарова («В овраге»), Л. Д. Опульская («Невеста»), Э. А. Полоцкая («Неоконченное»).

Примечания написали: В. Б. Катаев («У знакомых», «Архиерей»), Л. М. Долотова («Ионыч», «Случай из практики»), М. П. Громов («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви»), А. С. Мелкова («По делам службы», «Душечка», «Новая дача», «Дама с собачкой», «На святках»), Т. В. Ошарова («В овраге»), Л. Д. Опульская и А. П. Чудаков («Невеста»), Э. А. Полоцкая («Неоконченное»).

Вступительную статью к примечаниям написал З. С. Паперный.

У ЗНАКОМЫХ

Впервые — «Cosmopolis. Международный журнал». Русский отдел, 1898, т. IX, № 2, февраль (ценз. разр. 1 февраля), стр. 103—120. Подпись: Антон Чехов.

Сохранился беловой автограф рассказа (ИРЛИ); подпись: Антон Чехов. В автографе 24 страницы, 10-я стр. утрачена. Сохранились также корректурные гранки (1, 2, 4, 5, 6) рассказа с авторской правкой (ГПБ, ф. 333, № 13). Текст утраченной страницы автографа и частично текст утраченной гранки факсимильно воспроизведены: На памятник Чехову, стр. 134—136.

Печатается по тексту гранок и частично по журналу «Cosmopolis», с исправлением по беловому автографу:

Стр. 7, строка 14: романсы — вместо: романы

В записных книжках Чехов сделал несколько записей, которые впоследствии использовал в рассказе «У знакомых»: «Женщина-врач, уже седеющая, впадающая в мистицизм. Имение скоро пойдет с молотка, бедность, а лакеи всё еще одеты шутами»; «Муж всё сопел, обзывал гостя милым, дорогим»; «Он был знаком с ж<енщиной>-врачом, когда она была еще девочкой, тогда она была умна, теперь же постарела и многого не понимает»; «У мужа однобортный куцый пиджак, застегнутый так, что кажется, лопнет под напором толстой груди»; «Докторша затянута в корсет, большие рукава»; «Муж всё время озабочен тем, как удовлетворить свою животную натуру» (Зап. кн. II, стр. 46, 47). «Полная девочка похожа на булку»; «Когда женщина любит, то ей кажется, что предмет ее любви устал, избалован женщинами — и это ей нравится»; «Женщина-врач затянута в корсет, высокие рукава, уже седеет, впадает в мистицизм» (Зап. кн. I, стр. 70, 73).

Записи могут быть датированы октябрем 1896 — мартом 1897 г. Эти месяцы и можно считать временем возникновения замысла рассказа. Вначале Чехову виделись лишь отдельные действующие лица будущего рассказа: «женщина-врач, докторша», «муж» и «он, гость» — герой рассказа, причем первые два действующих лица сразу появились с характерными чертами их внешнего облика и поведения. Возможно, что не сразу все эти заметки связывались с одним и тем же замыслом: записи находятся среди заготовок, использованных затем в других рассказах 1897—1898 годов.

Летом 1897 г., во время вынужденного творческого простоя, вызванного обострением болезни и лечением, никаких новых записей,

которые говорили бы о развитии замысла, сделано не было.

Осенью этого года, когда Чехов приехал в Ниццу, наступила полоса творческой активности. Тогда же, между 9 октября и 15 ноября, появились новые записи, относящиеся к задуманному рассказу. Возникло его название (а может быть, рабочее обозначение): «Крик» — и развиты характеристики действующих лиц; теперь фигурирует, помимо героя, докторши и мужа, новое действующее лицо, «жена»: «„Крик“: с ее мужем он раз встретился у кокотки и после этого не бывает у нее, было неловко, так как, зная тайну ее мужа, он участвовал в измене...»; «Что прикажете делать с ч<елове>ком, к<ото>рый наделал всякой мерзости, а потом рыдает»; «„Крик“: Он, т. е. муж, имел и имеет успех у ж<енщи>н; они про него говорят, что он добрый, и потому и расточителен и непрактичен, что он идеалист. И они [жена и докторша] не могут удержаться от маленькой жестокости, чтобы не попрекнуть молодого ч<елове>ка: „А ваше поколение, Жорж, уж не то“. При чем тут поколение? Ведь разница в летах только 8—10 лет, они почти сверстники» (Зап. кн. I, стр. 79, 80). «„Крик“: Он имеет успех у ж<енщи>н, про него говорят, что он идеалист» (Зап. кн. III, стр. 17). Последняя запись появилась между 15 ноября и 13 декабря: «„Крик“: У жены есть сестра, на которой его хотят женить» (Зап. кн. I, стр. 81).

Еще весной 1897 г. Чехов получил от Ф. Д. Батюшкова, незадолго перед тем ставшего редактором русского отдела журнала «Cosmopolis», письмо с просьбой о сотрудничестве в журнале. Сообщив, что в других отделах журнала были помещены произведения Г. Зудермана, А. Франса, П. Бурже, Р. Киплинга и др. зарубежных писателей, Батюшков продолжал: «... неужели в pendant к ним не удастся нам украсить русский отдел „Космополиса“ именем Антона П. Чехова?..» (письмо от 16 апреля 1897 г. — ГБЛ).

Чехов ответил 21 апреля из Мелихова: «От всей души благодарю Вас за приглашение и вообще за Ваше письмо. Я непременно пришлю рассказ для „Cosmopolis'а“. <...> Прошу Вас подождать до осени. Если же случится, в течение лета напишу рассказ, то я не замедлю прислать его Вам. Рассказ, по всей вероятности, не превысит полулиста».

В письме от 3 ноября Батюшков напомнил про обещанный рассказ: «Быть может, Вы захотели бы поделиться на страницах „Cosmopolis'а“ или какими-нибудь впечатлениями „международной жизни“, или сообщить очерк, рассказ, повесть — словом, как я Вам уже писал, всё, что выйдет из-под Вашего пера, будет принято с живой признательностью» (ГБЛ).

Чехов подтвердил свое обещание «написать рассказ для „Cosmopolis'а“ при первой возможности» и предполагал прислать его в декабре (письмо от 9 ноября 1897 г.). Но он был связан обязательствами по другим редакциям. Помимо рассказа «У знакомых», в это время в записных книжках намечено еще несколько сюжетов: о больном трактирщике, сестре-староверке и докторе и другие (Зап. кн. I, стр. 78—81).

В начале декабря 1897 г. творческое воображение Чехова получило толчок извне, заставивший его опять вернуться к рассказу, в котором участвуют молодой человек, женщина-врач,

жена и муж. Это были письма от М. В. и А. С. Киселевых, владельцев усадьбы Бабкино, где Чехов жил на даче три лета, в 1885—1887 годах.

Письма от Киселевых были уже неожиданностью для Чехова: в последний раз в Бабкине он был в декабре 1889 г., последний раз видел М. В. Киселеву в 1890 г., переписка с Киселевыми, активная вначале, почти полностью прекратилась, хотя тон этих редких писем с обеих сторон продолжал оставаться дружественным. Киселевы в письмах от 1 и 2 декабря подробно рассказывали о бабкинском имении, о надвинувшейся старости, о выросших детях (см. подробнее о них в т. VII Писем).

На связь рассказа «У знакомых» с этими письмами прежде всего указывает то, что в его текст Чеховым почти без изменений были включены слова из письма Киселевой. Киселева писала: «Я так изменилась, Антон Павлович, — не говорю физически, — что часто сама не узнаю себя <...> я убедилась в одном: случайности не существуют. В пору моих самых жгучих тревог у меня было несколько случаев ясновидения, да такого, что вся семья моя уж не глумится более над „вздорными“ вопросами. <...> Странности эти произвели такой переворот во всех нас, что мы точно вновь родились...» (ГБЛ). Ср. слова Вари в рассказе (стр. 15).

Внимательное изучение общей ситуации и отдельных деталей рассказа позволяет говорить о конкретном, «бабкинском» его колорите, а в А. С. Киселеве видеть прототип одного из героев рассказа, Сергея Сергеевича Лосева.

Топография и хронология рассказа во многом совпадают с тем, что было знакомо самому Чехову по пребыванию в Бабкине. Подгорин «живал в Кузьминках» «лет десять — двенадцать назад», во флигеле, рядом с большим домом с террасой. Приметы, по которым в памяти Подгорина встает картина прошлой жизни в Кузьминках, известны по воспоминаниям о пребывании Чехова в Бабкине, мемуарам М. П. Чехова, М. П. Чеховой, Н. В. Голубевой, Е. К. Сахаровой, А. С. Лазарева (Грузинского).

Тема пришедшего в упадок некогда прекрасного уголка, помещичьего имения, в значительной степени навеяна историей разорения Бабкина. К 1897 г. Бабкино было таким же разоренным имением, как Кузьминки в рассказе «У знакомых». Разорение началось уже давно — об этом Чехов знал из писем Киселева (ГБЛ). Среди писем Киселева к Чехову нет почти ни одного, где бы не содержались жалобы на ухудшающееся положение в имении.

В рассказе — дословные совпадения с жалобами Киселева. Так, еще 14 января 1886 г. Киселев писал: «... нужно внести в банк более 400 рублей, а их-то у меня нет и когда будут, одному аллаху известно. Последний срок взноса 1-го марта, а затем опись, продажа и всех нас в шею из любимого гнезда». 24 сентября 1886 г.: «Ну-с, Чехонте, придумайте, как мне быть? А я все-таки придумал — посадил мою литераторшу (М. В. Киселеву) и заставил ее написать слезливое письмо пензенской тетушке, выручай, дескать, меня, мужа и детей <...> Авось сжалится и пришлет не только для уплаты пятисот рублей, но и всем нам на бомбошки <...> Что Вам написать про себя? Толстею, ем-пью

изрядно, сплю еще лучше, ноги болят, а всё же без денег жить скверно». Письмо от 1886 г., без числа и месяца: «Если Ваш кошель в хорошем состоянии и Вы можете уделить мне что-нибудь, то буду очень благодарен. Сейчас предстоит сделать расход, не требующий отлагательства, и сам должен ехать в Москву, а у меня даже на билет нет ни гроша». 10 ноября 1887 г.: «Судьба наша в руках пензенской тетушки...» 10 августа 1892 г.: «Я приготовляюсь к тому, что Бабкино отнимут, выйти из этого положения трудно». 16 октября 1892 г.: «...меня <...> волнует день и ночь мысль, что скоро Бабкино будет продано с молотка. Первая публикация уже вышла, жду второго предостережения, а после третьего — капут». 28 февраля 1893 г.: «...денег ни гроша, в конце марта — Бабкино пойдет с аукциона». 27 марта 1893 г.: «А я всё маюсь с долгами и даже 3-х копеек не в состоянии уплатить, всё жрут проценты, и, несмотря на их уплату, дамоклов меч висит над головой. <...> Денег 20—30 тысяч нужно».

Не только тема разорения, но и многие конкретные детали рассказа были подсказаны письмами Киселева. Кузьминки разорены разными хозяйственными затеями Лосева, его жаждой удовольствий, частыми поездками в Москву. В письмах Киселева: «... вчера последние гроши затратил на покупку пегой лошади, сформировал тройку на удивление всей Европы» (7 июня 1888 г.); «Сегодня нанял я горничную 19-ти лет, вряд ли ей придется оставаться в этом звании, легко может быть я увлекусь этим милым созданием, и тогда неминуемы расходы: наем квартиры, обстановка, месячный куш для прожития и проч.» (17 мая 1892 г.). «Дней через десять отправляю Мар. Влад. с Василисой <дочерью Сашей> в Петербург, месяца на полтора. Остаюсь один, от скуки буду летать в Москву, и тогда я к Вашим услугам — готов дебоширить с Вами вместе» (8 октября 1892 г.).

Лосев в рассказе, склонный к напыщенной фразеологии и всегда подражавший кому-нибудь, говорит Подгорину: «Теперь царит рубль». А Киселев писал Чехову: «Мы, дворяне, оскудели, кредитом не пользуемся, приходится согласиться с предложением „Гражданина“ и продать свое достоинство какому-нибудь кулаку» (28 февраля 1893 г.). Единственное спасение, которое видят в рассказе родные Лосева, — устройство его, по протекции, на службу. Киселев 26 января 1893 г. писал Чехову о том, что влиятельные знакомые в Петербурге предложили ему занять «место управляющего казенной палатой или дворянским банком в одной из внутренних губерний».

Назойливость Лосева, его измены жене, просьбы о займах, стремление казаться чисто русским — эти и другие черты сходны с обликом Киселева, как он раскрывается в его письмах к Чехову. Даже такая деталь, как постоянная фраза Сергея Сергеевича «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел», как-то связана с бабкинскими воспоминаниями. В речи обитателей Бабкина, в бытность Чехова там, установилась своя система прозвищ, намеков, иносказаний — она встречается в письмах Чехова к Киселевым и в их ответных письмах. В письме Чехова к Киселевой от 11 марта 1891 г., например: «Да, Мария Владимировна! В писании сказано: он ахнуть не успел, как на него медведь насел...» (введенная в речь Лосева, эта фраза затем использована в пьесе «Три сестры» как реплика Соленого).

Некоторые из этих мотивов были и в первоначальном замысле рассказа. Возможно, после того, как рассказ получил «бабкинскую» окраску, эти частные моменты замысла были соотнесены с окончательным обликом героя — «мужа». Таким образом, Чехов более 10 лет накапливал наблюдения, положенные в основу образа Лосева — барина-бонвивана, «проевшего» имение и не способного понять свое истинное положение, изменить свой образ жизни (затем этот персонаж трансформируется в героя «Вишневого сада» Гаева).

Хотя отражение в Лосеве черт Киселева очевидно, этот образ не рождался как портрет с натуры: писатель отобрал и сгруппировал определенные черты, позволившие создать образ, характерный для русской жизни его времени. «Бабкинский» и «киселевский» материал в рассказе изменен, дополнен другими наблюдениями, реальный источник которых неизвестен. О прототипах других образов могут быть высказаны лишь догадки. Можно предположить, что женские образы рассказа — «жена» и «докторша» — почти всецело определены еще первоначальным замыслом. Но образ «докторши», Вари-курсистки, возможно, приобрел какие-то черты знакомой Чехова в бабкинский период Е. К. Сахаровой, кончившей Бестужевские курсы (ее воспоминания хранятся в ЦГАЛИ).

Интенсивная работа над рассказом началась после получения писем от Киселевых, около середины декабря 1897 г. К этому времени Батюшков, истолковав слова Чехова в письме к нему от 9 ноября как вполне определенное обещание дать рассказ в журнал «Cosmopolis», выслал Чехову, без его просьбы, аванс в размере 200 рублей (см. письмо Батюшкова от 1 декабря 1897 г. — ГБЛ). Из ответного письма Чехова от 15 декабря видно, что настойчивость Батюшкова была ему неприятна, но в том же письме он впервые упомянул о писании рассказа для журнала: «Я пишу рассказ для „Cosmopolis'а“, пишу туго, урывками. Обыкновенно я пишу медленно, с напряжением, здесь же, в номере, за чужим столом, в хорошую погоду, когда тянет наружу, пишется еще хуже, — а потому пообещать Вам рассказ раньше, как через две недели, не могу. Пришлю до первого января, затем Вы будете добры, пришлете мне корректуру, которую я не продержу у себя дольше одного дня, и таким образом можете рассчитывать на февральскую книжку, не раньше».

В конце письма Чехов делает замечание, важное для понимания психологии его творчества вообще и особенно значимое в применении к рассказу «У знакомых»: «Вы выразили желание в одном из Ваших писем, чтобы я прислал интернациональный рассказ, взявши сюжетом что-нибудь из местной жизни. Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям. Я умею писать только по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично».

О работе над рассказом «У знакомых» Чехов сообщал еще в нескольких письмах к М. П. Чеховой, относящихся к декабрю 1897 — началу 1898 г. 23 декабря он писал: «К двум часам вернусь из Villefranche и сяду писать для „Cosmopolis'а“ ...»; см. ей же от 29 декабря.

3 января 1898 г. Чехов выслал Батюшкову беловую рукопись рассказа «У знакомых». Рукопись хранит следы правки, внесенной Чеховым при переписывании рассказа. Это, в основном, небольшие поправки стилистического характера: вычеркивания, замена одних слов другими, изменение порядка слов.

Посылая рассказ, Чехов писал Батюшкову: «Пожалуйста, пришлите корректуру, так как рассказ еще не кончен, не отделан и будет готов лишь после того, как, я перепачкаю вдоль и поперек корректуру. Отделывать я могу только в корректуре, в рукописи же я ничего не вижу».

15 января Батюшков выслал корректуру.

За три или четыре дня, в течение которых Чехов держал корректуру — с 19 по 23 января, — он в значительной степени переработал рассказ. Переработка коснулась стиля, характеристики персонажей.

О некоторых направлениях работы Чехова говорит его переписка тех дней. Так, он просил своих знакомых О. Р. Васильеву и Н. Н. Тугаринова, живших в Каннах и в Ницце, срочно найти для него текст стихотворения Некрасова «Железная дорога» (см. т. VII Писем). Васильева нашла стихотворение, о чем сообщила Чехову 22 января телеграммой. Рассказ был дополнен целым эпизодом, связанным с «Железной дорогой».

Этот мотив мог появиться в рассказе вполне естественно. М. П. Чехов писал, что в компании молодых врачей, офицеров, студентов, в которой Чехов бывал в 80-е годы, «со смаком декламировали Некрасова» (Вокруг Чехова, стр. 138). Непосредственным поводом, заставившим Чехова обратиться к стихам Некрасова, видимо, было 20-летие со дня смерти поэта, исполнившееся 27 декабря 1897 г. В номерах «Русских ведомостей» и «Биржевых ведомостей», полученных в Ницце в начале января, Чехов мог прочитать статьи, связанные с этой датой.

На полученной от Васильевой телеграмме Чехов набросал несколько строчек: «... и с неуменьем брать от нее то, что она может дать, и страстной жаждой того, чего нет и не может быть на земле» (см. т. XVII Сочинений). Этими строчками, затем еще раз переработанными, Чехов дополнил в корректуре характеристику Подгорина. Основная же часть исправлений и дополнений отражена в корректурных гранках, испещренных поправками.

Значительной была правка, связанная с действующими лицами рассказа. Чехов изменил фамилии главного героя и мужа, данные им в беловой рукописи: Подгорин вместо Подгорский, Лосев вместо Горбылин. Наибольшие перемены коснулись именно этих двух образов. Чехов сильнее подчеркнул такие черты Лосева, как позерство, склонность его к пустым тратам. Усиливая отрицательные оценки Лосева, Чехов делал более определенным не только его характер, но и характер Подгорина, от лица которого эти оценки выносятся. Отношение главного героя рассказа к Лосеву стало гораздо более резким (см. добавленные в корректуре размышления Подгорина после разговора с Лосевым — стр. 20—21).

Коренным образом переработан большой абзац, в котором говорится о размышлениях Подгорина на площадке башни в присутствии Надежды. Конец этих размышлений Подгорина дополнен

важным для общего звучания рассказа фрагментом (см. стр. 22—23).

Таким образом, если в первоначальном виде рассказ звучал как элегическое прощание с невозвратно ушедшим прошлым, то после переработки в корректуре стала более резкой, определенной характеристика персонажей, а в звучании рассказа появился мотив предчувствия «новых форм жизни». Первоначально рассказ был близок к произведениям, созданным в последние месяцы 1897 г.; новый мотив — возможность ухода от прежнего жизненного порядка — сближает «У знакомых» с такими последующими произведениями Чехова, как «Крыжовник», «Случай из практики», «Невеста», «Вишневый сад». «У знакомых» стоит в начале этого ряда произведений.

Помимо общих перемен в жизни русского общества, которые чутко улавливал Чехов, помимо соображений творческого порядка, конкретной причиной существенных изменений в рассказе могла явиться перемена в настроениях Чехова в связи с делом Дрейфуса, свидетелем нового этапа которого он стал зимой 1897/98 г. (на это указано в статье В. К. Гайдука «К творческой истории рассказа А. П. Чехова „У знакомых“». — Иркутский гос. пед. ин-т. Сборник аспирантских работ. 1964, стр. 193—209).

Первое критическое суждение о рассказе содержалось в письме Батюшкова к Чехову от 15 февраля 1898 г.: «... мне неизменно нравится и Ваш новый очерк и глубоко грустное, щемящее настроение его, но буду ожидать, что по возвращении на родину, напитавшись солнцем и живой энергией его лучей, Вы дадите нам бодрое, возбуждающее дух к жизни и деятельности произведение. Ведь надо жить, Антон Павлович, надо справляться с грустными думами о том, что нет ничего устойчивого, что то, что было возможно вчера, сегодня уже невоскресимо. Вот Вы помогли нам пережить это настроение — помогите перейти и к другому, что всё же есть смысл в жизни. Однако простите, что Вам пишу „не по-редакторски“ <...> — кому много дано, от того много и ожидается, и даже больше „многого“ — хочется всего» (ГБЛ).

Рассказ остался не замеченным русской критикой, вне поля зрения которой, видимо, был весь журнал «Cosmopolis».

Сам Чехов был недоволен рассказом. 6 февраля 1898 г. он писал А. С. Суворину: «На днях я прочел на первой странице „Н<ового> в<ремени>“ глазастое объявление о выходе в свет „Cosmopolis'а“ с моим рассказом „В гостях“. Во-первых, у меня не „В гостях“, а „У знакомых“. Во-вторых, от такой рекламы меня коробит; к тому же, рассказ далеко не глазастый, один из таких, какие пишутся по штуке в день».

У Чехова действительно могли быть причины для неблагоприятного мнения о своем рассказе: для срочного выполнения обещания, данного «Космополису», ему, видимо, пришлось пожертвовать каким-то замыслом («Крик»). К тому же, возможно, он не хотел привлекать внимание к рассказу, в котором содержались намеки на определенных лиц. Вероятно, эти причины оказались решающими, когда Чехов отказался включить рассказ в собрание сочинений.

Решение не включать рассказ в собрание сочинений было

принято не сразу. Первоначально Чехов думал включить его в том VIII или IX. Это видно из его письма к А. Ф. Марксу от 9 августа 1900 г. 18 июня 1901 г. Чехов писал Марксу: «...один рассказ — „У знакомых“ как-то ускользает из моей памяти, я не помню даже его содержания, и Вы очень обязали бы меня, если бы сообщили мне хотя 3—4 первые строки этого рассказа, чтобы я мог вспомнить и потом прислать Вам ответ». 9 июля он распорядился, чтобы рассказ «У знакомых» был помещен в томе X. Однако в этом томе был напечатан «Остров Сахалин», а впоследствии, в 1903 г., включив в том XII приложения к «Ниве» рассказы 1898—1902 гг., Чехов отказался от рассказа «У знакомых». Это единственный случай, когда в издание Маркса не вошел рассказ, написанный после 1892 г.

С. Д. Балухатый впервые отметил, что Чехов использовал многие образы, положения, отдельные фразы рассказа «У знакомых» в позднейших пьесах: «Три сестры» и особенно «Вишневый сад» (С. Д. Балухатый. От «Трех сестер» к «Вишневому саду». — «Литература», 1931, № 1; С. Д. Балухатый, Н. В. Петров. Драматургия Чехова. Изд. Харьковского театра русской драмы, 1935; С. Д. Балухатый. Чехов-драматург. М., 1936). Тогда же он высказал предположение, что рассказ в собрание сочинений Чеховым «включен не был, вероятно, из желания избежать возможного у критиков, в силу исключительной близости рассказа к пьесе „Вишневый сад“, сравнения этих двух произведений» (С. Д. Балухатый. От «Трех сестер» к «Вишневому саду», стр. 154). Вероятнее предположить обратную последовательность: Чехов не включил рассказ в собрание сочинений и, учитывая его неизвестность критикам и публике, использовал его материал в работе над последующими пьесами.

Рассказ оставался неизвестным даже для самых внимательных читателей Чехова. Так, в составленную И. Ф. Масановым «Библиографию сочинений А. П. Чехова» (М., 1906) рассказ «У знакомых» не вошел. Он был напечатан вновь лишь в дополнительном томе посмертного издания сочинений Чехова в 1906 г.

При жизни Чехова рассказ был переведен на немецкий язык.

Стр. 11. Всё ли благополучно в Датском королевстве? — Подгорин перефразирует слова Марцелла из трагедии Шекспира «Гамлет» (акт I, сцена 4).

Стр. 13. — Цитаты из стихотворения Н. А. Некрасова «Железная дорога».

Стр. 14. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел... — Неточная цитата из басни И. А. Крылова «Крестьянин и Работник».

Стр. 18. И бу-удешь ты царицей ми-ира... — Из арии Демона (опера А. Г. Рубинштейна «Демон»).

ИОНЫЧ

Впервые — «Ежемесячные литературные приложения к журналу „Нива“», 1898, № 9, сентябрь (ценз. разр. 31 августа), стлб. 1—24. Подзаголовок: Рассказ Антона Чехова.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 323—344.

Сохранился беловой автограф (ЦГАЛИ), который служил оригиналом для набора при первой публикации. Подзаголовок: (Рассказ). Подпись: Антон Чехов. На первой странице автографа — пометы, сделанные в редакции «Ежемесячных литературных приложений к „Ниве“» при отправке в типографию: «Корпус обыкнов<енный>»; «Лит<ературные> Пр<иложения> № 9»: «Набрать тотчас же и прислать мне корректуру».

История создания рассказа прослеживается по записным книжкам Чехова и его переписке. Записи к рассказу появляются с августа 1897 г. До этого можно отметить только одну запись сюжета, которая, возможно, имела какое-то отношение не к рассказу, а к оформлению его замысла, но впоследствии осталась в стороне и была перенесена в Четвертую записную книжку как нереализованная. Это запись: «Серьезный мешковатый доктор влюбился в девушку, которая очень хорошо танцует, и, чтобы понравиться ей, стал учиться мазурке» (Зап. кн. I, стр. 72). Эта запись не ставилась ранее в связь с «Ионычем», да прямой связи с текстом рассказа, как он сложился окончательно, и нет. Однако можно отметить определенную близость мотивов — см. в «Ионыче»: «И к лицу ли ему, земскому доктору, умному, солидному человеку...» (стр. 30, строки 31—33).

Первая запись, бесспорно относящаяся к «Ионычу»: «От кредитных бумажек пахло ворванью» (Зап. кн. I, стр. 76); она близка к окончательному тексту рассказа (стр. 36, строки 15—18). Датируется августом 1897 г.

Вслед за тем наступил большой перерыв в записях к «Ионычу» — до марта 1898 г. В осенние месяцы 1897 г., за границей, Чехов написал рассказы «Печенег», «В родном углу», «На подводе». Остальные же замыслы ждали своей очереди. 14 декабря 1897 г. Чехов писал А. С. Суворину: «Накопилось много работы, сюжеты перепутались в мозгу, но работать в хорошую погоду, за чужим столом, с полным желудком — это не работа, а каторжная работа, и я всячески уклоняюсь от нее». Затем он начал писать рассказ «У знакомых».

К началу марта относится запись отдельной детали: «Мальчик лакей: умри, несчастная!» (Зап. кн. I, стр. 83). Следующая запись также характеризует дом Туркиных и юмор его хозяина — «Здравствуйте вам пожалуйста. Какое вы имеете полное римское право» (Зап. кн. I, стр. 84); датируется мартом или первой половиной апреля 1898 г.

Таким образом, с августа 1897 г. до апреля 1898 г. в Первой записной книжке появились три детали к будущему рассказу. Однако за ними для Чехова уже стояли, очевидно, быт героя и атмосфера, окружающая его.

Первая развернутая запись сюжета рассказа «Ионыч» может быть отнесена ко второй половине апреля 1898 г.: «Филимоновы талантливая семья, так говорят во всем городе. Он, чиновник, играет на сцене, поет, показывает фокусы, острит („здравствуйте, пожалуйста“), она пишет либеральные повести, имитирует — „Я в вас влюблена... ах, увидит муж!“ — это говорит она всем, при муже. Мальчик в передней: „умри, несчастная!“ В первый раз, в самом деле, всё это в скучном сером городе показалось забавно и талантливо. Во второй раз — тоже. Через 3 года я пошел в 3-й раз, мальчик был уже с усами, и опять „Я в вас влюблена... ах, увидит муж!“, опять та же имитация: „умри, несчастная“, и когда я уходил от Ф<илимоновы>х, то мне казалось, что нет на свете более скучных и бездарных людей» (Зап. кн. I, стр. 85). Здесь обращает на себя внимание форма повествования от первого лица.

Последняя запись — конспект пятой главы «Ионыча» — была внесена в записную книжку, по-видимому, в самых последних числах мая или первых числах июня 1898 г.: «Ионыч. Ожирел. По вечерам ужинает в клубе за большим столом, и когда заходит речь о Туркиных, спр<ашивает>: — Это вы про каких Турк<иных>? Про тех, у которых дочь играет на фортепьянах. — Практикует в городе очень, но не бросает и земства: одолела жадность» (Зап. кн. III, стр. 31).

Материалы переписки Чехова также говорят о том, что работа над «Ионычем» была закончена в первой половине июня 1898 г. и 15 или 16 июня беловой автограф рассказа был отослан в редакцию приложений к «Ниве» (см. ниже письмо Ю. О. Грюнберга к Чехову от 18 июня 1898 г.).

Записи к «Ионычу», в их соотношении с окончательным текстом рассказа, проанализированы в книге: З. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, гл. 4 — «Зерно и растение».

До си пор читалось, что рассказ «Ионыч» был предназначен Чеховым для «Русской мысли», а затем взят им обратно как не подходящий для журнала. В ПССП, т. IX (стр. 589, 600), эта мысль была высказана как предположение и затем, уже в категорической форме, повторена в т. XVII (стр. 449). Однако сопоставление писем Чехова и его корреспондентов убеждает в несостоятельности этого утверждения.

Действительно, в редакции «Русской мысли» ожидали от Чехова рассказа с осени 1897 г., так как 18 октября он обещал В. А. Гольцеву: «Рассказ пришлю в декабре», а 2 ноября подтвердил: «Рассказ пришлю непременно». 15 декабря 1897 г., в письме к нему же, Чехов отложил исполнение обещания на февраль 1898 г., объяснив это неудобствами писания в непривычной обстановке и трудностями избранного сюжета: «Рассказ я пришлю, но едва ли успею сделать это раньше февраля. Во-первых, сюжет такой, что не легко пишется, а во-вторых, мне лень и лень». Эти строки обычно относили к «Ионычу», однако речь здесь идет о другом произведении.

Не получив от Чехова нового рассказа и в феврале, Гольцев обратился к нему 20 марта 1898 г. с иной просьбой — дать что-нибудь из прежнего для сборника в пользу голодающих. Речь шла о «Неосторожности» (см. т. VI Сочинений, стр. 635).

Сборник не состоялся, и 4 июня Гольцев попросил: «Не отдашь ли рассказ в „Русскую мысль“?» (ГБЛ).

Идея Гольцева напечатать «Неосторожность» в «Русской мысли» вызвала возражение Чехова (письмо от 6 июня 1898 г.). Просьба вернуть рассказ в литературе о Чехове была ошибочно отнесена к «Ионычу». «Рассказ возврати мне, для „Русской мысли“ он не годится. Если он был набран, то пришли в набранном виде — очень обяжешь. Для Русской же мысли у меня готовится другой рассказ, побольше», — эти последние слова, так же как и упоминания в письме от 15 декабря 1897 г. о трудно пишущемся рассказе, следует отнести к рассказу «Человек в футляре».

«Ионыч» был обещан «Ниве» еще до переписки Чехова с Гольцевым по поводу рассказа «Неосторожность». 13 марта 1898 г. Чехов писал Ю. О. Грюнбергу: «Рассказ я пришлю непременно, но не раньше того, как вернусь домой; здесь писать я не могу, обленился. Около 5—10 апреля (ст. ст.) я поеду в Париж, оттуда домой, и в мае или в июне, вероятно, уже буду писать для „Нивы“». Дальнейшая история писания и публикации «Ионыча» прослеживается по переписке Чехова с редакцией «Нивы».

4 апреля 1898 г. Грюнберг писал Чехову: «И. Н. Потапенко передал мне о Вашем желании получить аванс в счет гонорара за вещь, которую Вы пишете для „Нивы“. К сожалению, Адольф Федорович <Маркс> теперь за границей, но, зная Вашу аккуратность, я решаюсь исполнить Ваше желание, не испросив предварительно его согласия, и посылаю Вам при сем переводом две тысячи франков, что составляет 751 рубль. — Буду очень рад, если Вы найдете возможным прислать нам рукопись в скором времени» (ГБЛ). 11 апреля Чехов ответил Грюнбергу: «Рассказ, как я уже писал Вам недели две назад, я пришлю по возвращении домой».

Чехов вернулся в Мелихово 5 мая 1898 г. и вскоре, очевидно, приступил к писанию. 12 июня он сообщил А. С. Суворину: «Написал уже повесть и рассказ». В переписке с Гольцевым Чехов часто называл вещь, предназначенную для «Русской мысли», повестью, а «Ионыч» обычно именовался рассказом; впрочем, в письме к Н. А. Лейкину от 2 июля 1898 г. обе вещи названы повестями.

Таким образом, «Ионыч» был написан в Мелихове в мае (после 5-го) и в июне (до 12-го) 1898 г., т. е. приблизительно в течение месяца.

Рассказ был отправлен в «Ниву», очевидно, 15 или 16 июня. 18 июня 1898 г. Грюнберг писал Чехову: «Рассказ Ваш „Ионыч“ я получил и передал Ростиславу Ивановичу Сементковскому <...> Желание Ваше, чтобы рассказ был напечатан в одной книжке, будет исполнено, равно как Ваша просьба о присылке корректуры» (ГБЛ). В тот же день Чехову писал и Сементковский: «С истинным удовольствием прочел я Ваш рассказ, и само собою разумеется, что все Ваши желания будут в точности исполнены <...> пользуюсь этим случаем, чтобы лично Вам подтвердить, что очень дорожу Вашим сотрудничеством» (ГБЛ).

16 июля корректура была послана. Сементковский напомнил о ней Чехову 28 июля: «... я предназначаю „Ионыча“ для сентябрьской

книжки наших „Приложений“, которая у нас уже в работе. Не смею Вас торопить, если Вы корректуру получили; но если Вы ее не получили, будьте любезны меня об атом уведомить, и я немедленно вышлю Вам другой оттиск» (ГБЛ). Чехов отослал корректуру 29 июля, еще не получив этого напоминания, — см. его письмо к Сементковскому от 10 августа 1898 г.

Беловой автограф рассказа достаточно близок к тексту первой публикации (см. варианты).

Правка в корректуре выразилась в сокращениях по всему тексту, особенно в главе I, где были устранены некоторые детали: например, о Старцеве перед его первым визитом к Туркиным — «выпил бутылку пива», в описании игры Екатерины Ивановны — «и казалось, что он уже целый год слышит эту музыку». В корректуре был вычеркнут эпизод в сцене всеобщего восхищения игрой Екатерины Ивановны (см. вариант к стр. 27, строка 43); «зависть и ревность к чужим успехам» у Веры Иосифовны нарушала идиллические тона, в которых дана атмосфера семьи Туркиных при первом визите Старцева.

При подготовке собрания сочинений оригиналом для набора «Ионыча» послужил текст «Нивы». 12 мая 1899 г. Чехов писал А. Ф. Марксу: «Рассказ мой „Ионыч“, напечатанный в прошлом году в „Ниве“, благоволите также послать в типографию». Корректуру IX-го тома Чехов читал в октябре 1901 г., в Москве — см. в письме к Л. Е. Розинеру от 8 октября 1901 г.: «Корректуру IX тома вышлю на этих днях». В текст первой публикации он внес при этом десяток поправок: в одном случае переменил слово, в другом — глагольную форму, остальные изменения коснулись предлогов, окончаний и пунктуации.

Специальный вопрос составляет так называемый «таганрогский колорит» в «Ионыче». Какие-то детали в рассказе действительно, должно быть, восходят к картинам Таганрога. Так, М. П. Чехов утверждает, что «описанное в „Ионыче“ кладбище — это таганрогское кладбище» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 17; см. об этом также в статье П. Сурожского «Местный колорит в произведениях А. П. Чехова». — «Приазовский край», 1914, № 172, 3 июля). Некоторые исследователи находят в «Ионыче» черты, которые сам Чехов отмечал в быте таганрогских врачей: в письме к М. Е. Чехову от 3 января 1885 г. — «Как врач я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты»; в воспоминаниях В. Ленского (В. Я. Абрамовича), относящихся к приезду Чехова в Таганрог в июле 1899 г.: «На вокзале А. П. был очень бодр, оживлен, много говорил, смеялся. Кому-то из врачей шутя сказал: — Литература — невыгодное занятие. Вон у всех таганрогских врачей есть свои дома, лошади, коляски, а у меня ничего нет. Брошу-ка я литературу, займусь медициной...» («Чеховский юбилейный сборник». М., 1910, стр. 349). Действительно, здесь отмечены некоторые «обязательные» черты преуспеяния практикующего врача, нашедшие место в «Ионыче», но вряд ли можно подобные детали возводить исключительно к таганрогским впечатлениям. Обстановка в «Ионыче» — русская провинция, но в среде московских врачей Чехов также мог черпать материал для

будущего рассказа — см., например, в «Осколках московской жизни» саркастическую характеристику «ученого миллионера» Г. А. Захарьина с его «классическими сторублевками» («Осколки», 1883, № 37, 10 сентября).

Читатели «Ионыча», самые разные, в письмах делились с Чеховым своими впечатлениями от нового рассказа. Г. М. Чехов писал 28 сентября 1898 г.: «Какой хороший рассказ „Ионыч“, очень живой!» (ГБЛ). Остро эмоционально восприняла рассказ читательница Н. Душина из г. Кологрива Костромской губернии: «А „Ионыч“? Страшно, страшно подумать, сколько хороших, только слабых волей людей губит пошлость, как она сильно затягивает и потом уж не вырвешься. Горько мне думать, что Вы, может быть, сами перестрадали от пошлости и черствости людской» (письмо от марта 1899 г. — ГБЛ).

Критика отвесила рассказ «Ионыч» к тем произведениям, в основе которых лежат «глубокие драматические сюжеты в обыденной жизни» (И. И. П-ский. Трагедия чувства. Критический этюд (по поводу последних произведений Чехова). СПб., 1900, стр. 21) и «широко развертывается картина обыденной жизни с ее торжеством пошлости, мелочности, жестокой бессмыслицы, тупой скуки и безнадежной тоски» (Волжский <А. С. Глинка>. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 61).

А. Л. Волынский (Флексер) особо отметил в «Ионыче», что «фон и действующие на этом фоне лица — настоящая русская действительность», а «медленный, вялый темп их жизни тоже характерен для России» (А. Л. Волынский. А. П. Чехов. — В кн.: Борьба за идеализм. Критические статьи. СПб., 1900, стр. 341).

Р. И. Сементковский поставил рассказ «Ионыч» в один ряд с другими произведениями Чехова 1898 г., где, по его мнению, решается вопрос об отношении идеалов к современной жизни: «Прочтите последние произведения г. Чехова, и вы ужаснетесь той картине современного поколения, которую он нарисовал с свойственным ему мастерством. Возьмете ли вы Ионыча, героя рассказа, помещенного в „Литературных приложениях“ „Нивы“ за сентябрь, или ряд личностей, выведенных в других рассказах талантливого беллетриста, — вы одинаково вынесете какое-то щемящее впечатление бессилия найти в жизни идеальное содержание» («Ежемесячные литературные приложения к журналу „Нива“», 1898, № 10, стлб. 391).

«Ионыч» был воспринят в одном ряду с рассказом «Человек в футляре», и даже фразеология критических отзывов об «Ионыче» говорит о том, что в этом рассказе критики увидели прежде всего изображение «холодного формализма», «мертвой обстановки, в которой приходится жить современному человеку»; «Люди как бы забываются в кругу формально усвоенных ими понятий <...> Жизнь по шаблонам парализует ум, чувство и волю...» (Мих. Столяров. Новейшие русские новеллисты. Гаршин. Короленко. Чехов. Горький. Киев — Петербург — Харьков, 1901, стр. 46 и 58).

«Власть жизненного футляра очерчена здесь художником сильно, сжато и красиво...», — писал об «Ионыче» Волжский («Очерки о Чехове», стр. 88). «Типичность чеховской картины

невольно наводит читателя на размышление, сколько еще таких Ионычей выбрасывает лаборатория провинциальной российской обывательщины. „Беликова похоронили, а сколько таких человеков в футляре осталось, сколько их еще будет!“ — говорит в конце своего рассказа о человеке в футляре Буркин; подобное же заключение напрашивается по прочтении „Ионыча“. Здесь Чехов дал широчайшее обобщение российской обывательской жизни» (там же). Волжский, правда, отмечал, что «главный интерес рассказа» заключается в «психологическом процессе формирования молодого, здорового, неглупого врача Старцева в безличного обывателя» (стр. 87), но самый этот процесс автор, в сущности, обошел вниманием.

Д. Н. Овсянико-Куликовский подверг углубленному рассмотрению процесс «постепенного очерствения души молодого врача» (Д. Н. Овсянико-Куликовский. Наши писатели. (Литературно-критические очерки и характеристики). I. А. П. Чехов. — «Журнал для всех», 1899, №№ 2—3). «Ионыч» — отнюдь не рассказ «на старую, избитую тему о том, как „среда заедает свежего человека“» (№ 3, стлб. 259). Благодаря природному уму Старцев понимает заурядность и пошлость окружающей обстановки и обывателей города, но он и сам не выключен из «рутины, которая ему так ненавистна в других» (№ 3, стлб. 266).

Основой пессимизма Чехова, по мнению Овсянико-Куликовского, служит «унылое и безотрадное чувство, вызываемое в художнике созерцанием всего, что есть в натуре человеческой заурядного, пошлого, рутинного» (№ 3, стлб. 263). Этот пессимизм исходит отнюдь не из отрицания возможностей совершенствования отдельного человека и общества в целом, напротив, он основан «на глубокой вере в возможность безграничного прогресса человечества», но «главным препятствием, задерживающим наступление лучшего будущего, является нормальный человек, который не хорош и не дурен, не добр и не зол, не умен и не глуп, не вырождается и не совершенствуется, не опускается ниже нормы, но и не способен хоть чуточку подняться выше ее» (№ 3, стлб. 264).

«Ионыч» послужил Овсянико-Куликовскому примером для демонстрации того свойства, которое исследователь обозначил как «односторонность», в отличие от «разносторонности» таких художников, как Шекспир, Пушкин, Тургенев. Чехов, по его мнению, производит «художественный опыт», эксперимент: «он выделяет из хаоса явлений, представляемых действительностью, известный элемент и следит за его выражением, его развитием в разных натурах»; внимание Чехова направлено к изучению «явлений, в действительности затененных или уравновешенных многими другими» (№ 2, стлб. 136—137) — иначе было бы трудно отделить их от потока ежедневной жизни.

Овсянико-Куликовский обратил внимание на характерное, по его мнению, качество чеховской поэтики — особую обнаженность приемов творчества: «Чехов не боится рисковать <...> Смелость в употреблении опасных художественных приемов, давно уже скомпрометированных и опошленных, и вместе с тем необыкновенное умение их обезвреживать и пользоваться ими для достижения художественных целей — вот что ярко отличает

манеру Чехова и заставляет нас удивляться оригинальности и силе его дарования» (№ 3, стлб. 261).

Первый из этих приемов состоит в том, что, «хотя провинциальная жизнь и не изображена в рассказе, ее присутствие там явственно чувствуется читателем», благодаря тому что показана семья Туркиных, аттестованная как самая талантливая в городе. Другой прием, примененный «для того, чтобы осветить жизнь города и умственный уровень его обывателей, не рисуя их <...> состоит в том, что автор просто указывает нам, как стал относиться к местному обществу доктор Старцев, после того, как он уже прожил в городе несколько лет <...> В результате у нас складывается весьма невыгодное для местного, так называемого „интеллигентного“ общества представление о нем <...> На этом нашем представлении, которое нам подсказано, можно даже сказать — навязано автором, и основано освещение внутренней жизни общества города С., сделанное так, что самый-то освещаемый предмет за этим освещением и не виден» (№ 3, стлб. 262). Указана, таким образом, одна из существенных черт чеховской поэтики — средство косвенной оценки изображаемого явления. В статье рассмотрена также композиция рассказа «Ионыч», его «прозрачное» построение; истолкована сцена на кладбище и выяснена ее функция в развитии сюжета рассказа — «эти поэтические строки имеют огромное художественное значение в целом, образуя в нем как бы поворотный пункт» (№ 3, стлб. 270).

При жизни Чехова рассказ был переведен на немецкий и сербскохорватский языки.

Стр. 25. Когда еще я не пил слез из чаши бытия... — Строка из романса М. Л. Яковлева на слова «Элегии» А. Дельвига.

Стр. 27. Умри, Денис, лучше не напишешь. — Оценка, будто бы данная князем Г. А. Потемкиным после первого представления «Недоросля» Д. И. Фонвизина. Печатно приведена впервые в «Русском вестнике» (1808, № 8, стр. 264), затем неоднократно повторялась в литературе о Фонвизине и стала ходячим анекдотом. Чеховская редакция фразы всего ближе к приведенной в книге П. А. Арапова «Летопись русского театра»: «Умри, Денис! Или не пиши больше, лучше не напишешь» (СПб., 1861, стр. 210). См. об этом в статье о Фонвизине Г. А. Гуковского в кн.: История русской литературы. Т. IV. Ч. 2. М. — Л., 1947, стр. 178—180, и в статье В. Б. Катаева «„Умри, Денис, лучше не напишешь“. Из истории афоризма» («Русская речь», 1969, март — апрель, стр. 23—29).

Стр. 28. Твой голос для меня, и ласковый, и томный... — Начальная перефразированная строка романса А. Г. Рубинштейна «Ночь» на слова Пушкина — «Мой голос для тебя и ласковый и томный...»

Стр. 31. «Грядет час в онь же...» — Евангелие от Иоанна, гл. 5, ст. 28.

Стр. 35. ...что человечество, слава богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни ~ «Значит, тогда всякий может резать на улице кого угодно?» — Приведено в воспоминаниях о Чехове А. С. Яковлева, относящихся ко времени пребывания его в Москве осенью 1900 г. (ЛН, т. 68, стр. 601).

ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ

Впервые — «Русская мысль», 1898, № 7, стр. 120—131. Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 130—143.

1

Рассказом «Человек в футляре» открывается «маленькая трилогия» Чехова — «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». В журнале «Русская мысль» рассказ появился без цифрового обозначения (возможно, по недосмотру редакции); два другие имели пометы: II, III.

Замысел серии возник, очевидно, летом 1898 г., когда Чехов в короткий срок закончил всю трилогию. Однако сюжеты отдельных рассказов долго жили в его творческом сознании: запись, относящаяся к «Крыжовнику», находится в Первой записной книжке среди материалов 1895 г. (см. комментарии Е. Н. Коншиной — Из архива Чехова, стр. 130—131). Рядом с записями 1897—1898 гг., сделанными в Париже и Ницце, внесены и первые заметки к рассказу «О любви».

К «Человеку в футляре» в записных книжках относится лишь одна заметка: «человек в футляре: всё у него в футляре. Когда лежал в гробу, казалось, улыбался: нашел идеал» (Зап. кн. III, стр. 30). Перенося эти строки в Первую записную книжку, Чехов несколько распространил их: «Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то казалось, улыбался: нашел свой идеал» (Зап. кн. I, стр. 86).

Точно установить время этой записи трудно; несомненно, однако, что она была сделана по возвращении из-за границы.

2 июля 1898 г., рассказывая в письме к Н. А. Лейкину о своих литературных делах, Чехов писал: «Зиму, как Вам известно, я провел на юге Франции, где скучал без снега и не мог работать; весною был в Париже, где прожил около четырех недель <...>. Теперь я живу дома, пишу; послал повесть в „Ниву“, другую повесть — в „Русскую мысль“».

Таким образом, вся работа над рассказом «Человек в футляре» проходила уже в Мелихове, в мае — июне 1898 г. Обещая в заграничных письмах к В. А. Гольцеву «рассказ», «повесть» и даже сообщая о работе над ними, Чехов, надо полагать, имел в виду не «Человека в футляре».

В начале июня 1898 г. рассказ «Человек в футляре» уже готовился к печати. 12 июня в письме к А. С. Суворину Чехов сообщал: «Хлопочу и работаю помаленьку. Написал уже повесть и рассказ». Это были «Ионыч» и «Человек в футляре». 15 июня рукопись была отправлена в журнал. «...Посылаю для „Русской мысли“ рассказ, — писал Чехов Гольцеву. — Прочти и, если сгодится, распорядись прислать корректуру до июля. Я пошлифую в корректуре».

Распоряжение о корректуре было, конечно, сделано, и ужо 26 июня Гольцев запрашивал Чехова: «Ау, Антон Павлович! Где корректура? Возврати мне „Человека в футляре“!» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42).

Рассказ «Человек в футляре» появился в июльской книжке «Русской мысли». Начиная с этого времени редакторы журнала увеличили Чехову гонорар (учитывая то, что он «мало пишет»): вместо 250—300 руб. «За последнее письмо (300) merci!! merci beaucoup», — благодарил Чехов Гольцева в письме от 28 июля 1898 г.

В мае 1899 г. к Чехову обратилась его знакомая по Ницце — О. Р. Васильева, затеявшая сборник в пользу голодающих. Она хотела посвятить сборник Чехову и просила рассказ «Человек в футляре». Не веря в успех сборника, вдвойне не сочувствуя намерению выпустить книгу с посвящением ему и со статьей о нем, Чехов отговаривал Васильеву от издания сборника и не разрешил помещать свой рассказ, как и статью «Опыт литературной характеристики Чехова». Сборник все-таки вышел («Помощь пострадавшим от неурожая в Самарской губернии». М., 1900), но без рассказа Чехова, без статьи и без посвящения ему. По этому случаю Чехов писал 21 мая 1899 г. Ю. О. Грюнбергу: «Будьте добры, передайте Адольфу Федоровичу <Марксу> мою просьбу — о всяком разрешении перепечатывать мои произведения уведомлять меня».

В сентябре 1899 г., вместе с набором второго тома марксовского издания, Чехов неожиданно получил корректуру рассказов «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». А. Ф. Марксу 28 сентября он писал о неаккуратности типографии, которая не руководствуется авторским списком рассказов второго тома и «присылает рассказы по своему выбору». Относительно «Человека в футляре» и примыкающих к нему рассказов в этом письме сделано важное сообщение. Чехов писал, что рассказы эти принадлежат «к серии, которая далеко еще не закончена и которая может войти лишь в XI или XII том, когда будет приведена к концу вся серия». Замысел этот осуществлен не был. Издание 1899—1902 годов вышло в десяти томах.

Что касается рассказов «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», в первое марксовское издание они не вошли вовсе, хотя известно, что корректуру этих рассказов Чехов получил еще раз в августе 1900 г. (письмо к А. Ф. Марксу от 9 августа 1900 г.).

Когда в 1903 г. сочинения Чехова Маркс издавал приложением к «Ниве», все три рассказа попали в том XII. Корректура этого тома была выслана 28 марта. В сопроводительном письме Маркс писал Чехову: «Если найдете одну корректуру достаточной, будьте добры подписать гранки к печати, в противном случае Вам будет прислана новая корректура» (ГБЛ). 14 апреля 1903 г. Чехов вернул корректуру. Она была выслана еще раз в Москву после 22 апреля (письмо А. Ф. Маркса от 26 апреля 1903 г. — там же).

При всех многократных просмотрах корректур в тексте марксовского издания рассказа «Человек в футляре» Чехов сделал лишь мелкие стилистические поправки (см. варианты) и снял

одну фразу. Осуждая езду учителя на велосипеде, Беликов говорит: «И раз это не разрешено циркулярно, то и нельзя». В журнальном варианте он повторял еще раз: «Не разрешено — и нельзя».

«Человек в футляре», вместе с другими рассказами трилогии, вошел в XI, посмертный том первого марксовского издания, вышедший в 1906 г. Как видно из сопоставления текстов, при новом наборе были допущены ошибки и кое-где корректором изменена пунктуация. Так, например, слова Буркина: «Беликов жил в том же доме, где и я» в томе XI читаются: «Беликов жил в том же месте, где и я» (явная ошибка, так как речь идет именно об одном и том же доме — «в том же этаже, дверь против двери»). Ясно, что авторская корректура рассказа была учтена в прижизненном издании 1903 г., а к текстовым переменам 1906 г. Чехов не имел никакого отношения.

На этом основании «Человек в футляре», как и другие рассказы, входившие в том XII издания 1903 г., печатаются по тексту этого тома.

2

Современники связывали образ Человека в футляре с реальным лицом — инспектором таганрогской гимназии А. Ф. Дьяконовым. В. Г. Богораз (Тан), учившийся в Таганроге в одну пору с Чеховым, высказал этот взгляд уже в 1910 году в очерке «На родине Чехова» («Современный мир», 1910, № 1; перепечатано: «Чеховский юбилейный сборник». М., 1910). Мнение Богораза поддержал М. П. Чехов, писавший о Дьяконове: «... это была машина, которая ходила, говорила, действовала, исполняла циркуляры и затем сломалась и вышла из употребления. Всю свою жизнь А. Ф. Дьяконов проходил в калошах даже в очень хорошую погоду и носил с собою зонтик. Таков был прототип Беликова» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 16—17).

Это мнение оспорил П. П. Филевский, окончивший таганрогскую гимназию на два года раньше Чехова и впоследствии преподававший в ней. В очерке «Таганрогская гимназия в ученические годы А. П. Чехова» (рукопись, ТМЧ) Филевский привел подробные сведения о Дьяконове, отметив в особенности его внешность («...одевался по-спартански: зимою шубы не носил, а легкое пальто...»), а также его порядочность и душевную щедрость: строгий службист, Дьяконов не отказывал своим подопечным в денежной помощи, а свой дом и все свои сбережения завещал начальному училищу и на ежегодные пособия учителям. Возражая Богоразу, Филевский писал: «Я же положительно утверждаю, что между „Человеком в футляре“ и А. Ф. Дьяконовым ничего общего нет и в этом произведении А. П. Чехова никакого местного колорита найти нельзя».

Воспоминания Филевского подробно проанализировал Ю. Соболев; принимая в целом взгляд Филевского, Соболев отметил, что «живой моделью» для Человека в футляре мог послужить М. О. Меньшиков, ученый гидрограф, известный публицист «Недели», о котором в дневнике 1896 г. Чехов заметил: «М. в сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтобы не погибнуть он солнечного удара, боится умываться холодной водой, жалуется

на замирание сердца» (см. Ю. Соболев. Чехов. Статьи. Материалы. Библиография. М., 1930, стр. 163—165).

Сходство, однако, оказывается чисто внешним, поскольку ни по роду занятий, ни по складу характера Меньшиков на Человека в футляре не походил: участник ряда морских экспедиций, автор «Руководства к чтению морских карт» (СПб., 1891) и «Лоции Абоских и восточной части Аландских шхер» (СПб., 1898), Меньшиков в годы своей близости с Чеховым напечатал ряд острых литературно-публицистических статей; интересно отметить, что в 1896 г., к которому и относится чеховская дневниковая запись, Меньшиков был ранен: в него стрелял некий земский начальник, оскорбленный корреспонденцией «Недели». Чехов находился с Меньшиковым в переписке с 1892 г.; когда в 1901 г. тот стал публицистом «Нового времени», Чехов прекратил и знакомство, и переписку.

В письмах Чехова есть ряд заметок и живых подробностей, которые, несомненно, соотносятся с темой «Человека в футляре», с образом Беликова. Так, 14 октября 1888 г. — в письме к А. С. Суворину: «... приходил из гимназии классный наставник <...> человек забитый, запуганный циркулярами, недалекий и ненавидимый детьми за суровость (у него прием: взять мальчика за плечи и трепать его; представьте, что в Ваши плечи вцепились руки человека, которого Вы ненавидите). Он <...> всё время жаловался на начальство, которое их, педагогов, переделало в фельдфебелей. Оба мы полиберальничали, поговорили о юге (оказались земляками), повздыхали... Когда я ему сказал: — А как свободно дышится в наших южных гимназиях! — он безнадежно махнул рукой и ушел».

О своем брате Иване Павловиче, педагоге, Чехов заметил в письме, по времени близком к рассказу: «Он, т. е. Иван, немножко поседел и по-прежнему покупает всё очень дешево и выгодно и даже в хорошую погоду берет с собой зонтик» (Ал. П. Чехову, 22 или 23 сентября 1895 г.).

По-видимому, тема «Человека в футляре», постепенно вырисовываясь и пополняясь, жила в сознании Чехова в течение долгих лет, а образ Беликова не сводится к единственному реальному прототипу.

3

Рассказ «Человек в футляре» появился после почти полугодового молчания Чехова и вызвал многочисленные отклики читателей и профессиональных критиков.

Врач В. Г. Вальтер, с которым Чехов был знаком еще по таганрогской гимназии и встретился зимой 1897—1898 г. в Ницце, писал 19 августа 1898 г.: «Вчера после прочтенья „Человека в футляре“ я более двух часов говорил об этом гнетущем, только в России возможном явлении, только, знаете, столица Вас плохо поймет, а провинция будет бесконечно благодарна, и хоть действия мало, а хорошо бы запечатлевать в умах людей такие типы и сцены» (ГБЛ; Из архива Чехова, стр. 165). То же впечатление произвел рассказ на И. И. Горбунова-Посадова: «Такие рассказы, как Ваш „Человек в футляре“, хорошо будят, расталкивают (как и сильное описание провинции в „Моей жизни“) <...>

Всегда с таким приятным душе предчувствием раскрываешь книгу, где Ваша новая вещь» (письмо от 14 сентября 1898 г. — ГБЛ).

24 августа 1898 г. Чехову писал А. И. Сумбатов (Южин): «Успел в день приезда в Москву прочесть твою июльскую повесть — „Человек в футляре“ <...> Уж очень коротко пишешь, ей-богу. Не говорю уже, как редко! Ведь это хвостик, этюд. И так читать почти нечего, а тут набредешь на что-нибудь живое, чуть разлакомишься — хлоп, конец» (ГБЛ).

Из Ниццы к Чехову обращался художник, русский вице-консул в Ментоне, Н. И. Юрасов: «Я недавно прочел Ваш рассказ „Человек в футляре“, хвалить не смею» (письмо от 29 августа/ 10 сентября 1898 г. — ГБЛ).

Писали и люди, совершенно незнакомые и не имеющие отношения к литературе. Неонила Круковская, бывшая два года классной дамой в женской гимназии, отправила 9 октября 1898 г. длинное, на 23 страницах, письмо. Она рассказывала о тяжести гимназической службы, о том, что ей, к счастью, удалось вырваться из этой среды — она стала учиться живописи. «И когда я читала последние Ваши вещи — „Человека в футляре“, и „Любовь“, и „Ионыча“ — я подумала: господи, ведь вот оно, вот то страшное и темное, что может со всяким человеком случиться — вот как просто и незаметно из него душа живая уходит» (ГБЛ). Наталия Душина, учившаяся в Кологриве Костромской губернии (в техническом училище), писала восторженные письма и в одном из них — о «Человеке в футляре»: «Я знаю, что Вы видели и знали бедного, жалкого „человека в футляре“» (письмо без даты, помечено Чеховым: 99, III — ГБЛ).

Другая восторженная почитательница Чехова, О. А. Смоленская, рассказывала в своем письме о литературном споре, в котором она участвовала, доказывая, что Беликова нельзя считать ничтожеством. «„Ничтожество он, а не сила“, — говорили они. Но в ничтожестве его — его и сила, сила, потому что у него ничтожество, а у людей, с которыми он живет, ни величины, ни ничтожества... ничего... хоть „шаром покати“. Со дня рождения его держали под крышкой, под колпаком, давили его... и задавили в нем всё человеческое, живое (жизнь задавили, замерла она в нем!), и это давление создало силу... сумма давлений — его сила... они отложились в нем, как в земле откладываются пластами каменные породы, и образовали искреннее, глубокое, твердое, святое убеждение, что так надо жить, что его нравственный, священный долг так действовать... это его религия... он этим и покорил себе всех... победил своею прямолинейностью... слепотой... ничтожеством... убежденностью, искренностью...

<...> Они говорят, что „он — солдат с ружьем“ — „отнимите ружье и куда его сила девалась?“ Его ружье, говорят они, „циркуляр“. Но разве у него можно отнять циркуляр, это значит — отнять жизнь.

<...> У них чувство брезгливости к Беликову <...> а у меня... мне страшно, страшно за человека делается» (ГБЛ; «Филологические науки», 1964, № 4, стр. 167).

Иначе воспринял рассказ Ф. Г. Мускатблит, тогда студент Новороссийского университета, впоследствии литератор, автор ряда работ о Чехове. Он благодарил за рассказы «Человек в футляре»

и «Крыжовник», пробуждающие сознание, проясняющие то, что еще «лишь смутно чуется» (письмо без даты; Чеховым помечено: 99, XII — ГБЛ). О том же писала из Севастополя 11 апреля 1900 г. Н. Кончевская: «Вся Россия показалась мне в футляре». Читательница высказала взволнованную просьбу: «Дайте же нам что-нибудь такое, в чем была бы хоть одна светлая точка и что хоть сколько-нибудь ободряло бы и примиряло с жизнью» (ГБЛ).

4

Книжка «Русской мысли» с рассказом «Человек в футляре» вышла около 20 июля 1898 г., и уже в июльских газетах появились печатные отзывы.

Первым выступил А. А. Измайлов, будущий биограф Чехова, в то время литературный обозреватель петербургских «Биржевых ведомостей». Статья его («Литературное обозрение») содержала несколько интересных наблюдений. «Начатая с улыбкой на устах комическая история, — писал Измайлов о рассказе, — досказывается серьезным голосом, в котором слышится легкое дрожание. Самый фон картины становится сумрачным и торжественно-величавым» («Биржевые ведомости», 1898, № 200, 24 июля). Критика смутило, однако, это противоречие: комический, почти карикатурный персонаж — и вместе с тем ясно, что Чехов «смотрит на своего героя серьезно, что он чужд юмористической тенденции». Сравнивая «Человека в футляре» с рассказом «Смерть чиновника» (1883), откровенно комическим, и с рассказом «Страх» (1892), где та же тема развивалась в «серьезном» сюжете, Измайлов недоумевал относительно того, зачем эти две разные линии соединились в одном рассказе.

Другой критик, Н. Минский (Н. М. Виленкин), попытался объяснить это «противоречие» особенностью таланта Чехова: «Нет сомнения, что г. Чехов — самый веселый и остроумный из наших беллетристов», — но и «самый скорбный из наших беллетристов», так как «у него почти нет рассказа, где бы не обнаруживался скрытый трагизм жизни, где бы кто-нибудь не страдал, одинокий и затерянный»; «самый бесстрастный, самый индифферентный из наших писателей, бессердечный эстетик, никогда не волнующийся, готовый во всякую минуту покинуть своего умирающего героя для того, чтобы изобразить цветок, бабочку, форму облака», — но и «здоровый и даже, можно сказать, здоровенный моралист, прямолинейный и тенденциозный». В рассказе «Человек в футляре» Минский нашел эту, столь привлекательную для него «неуловимость, разноцветную игру настроений»: «Г. Чехов не только нарисовал в нескольких чертах живой образ, но еще захотел изнутри осветить его, дать его психологическую формулу. Все черты Беликова, все его привычки и убеждения и поступки автор сводит к одному мотиву — к страху перед действительной жизнью <...> Судя по тону рассказа, автор и хохочет, и жалеет, и негодует, и, в конце концов, совершенно спокойно отходит от своего героя, бесстрастно прощается с ним, как с попутчиком по вагону» (Н. Минский. Литература и искусство. — «Новости и биржевая газета», 1898, № 207, 30 июля).

В общем хоре критики конца 90-годов резким диссонансом прозвучала грубая статья фельетониста реакционных «Московских ведомостей» К. П. Медведского. С высокомерием, уже давно забытым другими критиками, писавшими о Чехове, Медведский отозвался о «Человеке в футляре» так: «Рассказ бессодержателен, плох, но обойти его молчанием нельзя, потому что в нем с чрезвычайною ясностью раскрываются основные недостатки писателя, умеющего воспроизводить лишь внешние стороны житейских явлений». Критик снова повторил тезис своей статьи 1896 г., напечатанной в «Русском вестнике», о Чехове — как «жертве безвременья», опять писал о «равнодушии и значительной беззаботности автора», «безыдейности чеховских анекдотов» (К. Медведский. Литературные заметки. Нечто о г. Чехове и «футлярах». — «Московские ведомости», 1898, № 215, 7 августа).

Совсем иначе выступил в 1898 г. А. М. Скабичевский, который прежде тоже упрекал автора «Пестрых рассказов» в равнодушии, безыдейности и предрекал Чехову горькую участь. Когда была опубликована вся трилогия, в газете «Сын отечества» он напечатал статью «Текущая литература. Новые рассказы А. Чехова: „Человек в футляре“, „Крыжовник“, „О любви“». Свой обзор Скабичевский начал словами: «Г. Чехов — писатель безыдейный; это у нас решено и подписано. Тем не менее, когда выходит новый рассказ г. Чехова, он первый разрезается в книжке журнала, прежде всего читается и производит такое сильное впечатление на читателя, так настраивает его, подымая в нем ряд новых мыслей и соображений, как не действуют многие из так называемых идейных произведений...» Далее Скабичевский утверждал, что главное достоинство Чехова — «именно — безыдейность, но безыдейность не самих его произведений, а той жизни, которую изображает г. Чехов <...> каждая строка <...> Чехова вопиет против безобразия приводимых автором фактов...».

Отметив чисто «внешнюю связь» между рассказами, критик пояснял затем, что, по его мнению, рассказы объединены лишь «меланхолическим настроением автора», а настроение это обусловлено «зрелищем пустоты и бессодержательности нашей жизни и всякого рода нравственных уродств, встречающихся на каждом шагу ее бестолковой сутолоки». Любовную историю Беликова он нашел несколько шаржированной и потому мало правдоподобной, эпизод с Коваленко — грубоватым и потому излишним.

Но примечателен вывод, какой сделал Скабичевский о самом типе «человека в футляре»: «... личность Беликова является замечательным художественным откровением г. Чехова; одним из тех типов, которые, вроде Обломова или Чичикова, выражают собою или целую общественную среду, или дух своего времени» («Сын отечества», 1898, № 238, 4 сентября).

Мысль Скабичевского о «человеке в футляре» как типе общественном развивал позднее А. И. Потапов: «В произведениях г. Чехова, относящихся к последнему времени, чаще стала проглядывать умение обобщать наблюдения и переносить таким образом постановку вопроса с индивидуальной, случайной почвы на почву общественных отношений <...> Таков „Человек в футляре“.

Это одно из лучших произведений г. Чехова, и представляет оно собою осязательный протест против „формы“, выедающей живое содержание» (Ал. Потапов. А. П. Чехов и публицистическая критика. — «Образование», 1900, № 1, отд. II, стр. 26—27).

В октябре 1898 г. новые рассказы Чехова были подробно разобраны А. И. Богдановичем, который поместил в журнале «Мир божий» «Критические заметки» с характерным подзаголовком: «Пессимизм автора. Безысходно мрачное настроение рассказов. Субъективизм, преобладающий в них». «Есть что-то в последних произведениях г. Чехова, — начинал свой разбор Богданович, — что углубляет их содержание, быть может, помимо воли самого автора, придает им какую-то терпкость и остроту, волнует и причиняет острую боль читателю». Вспомнив повести «Мужики» и «Моя жизнь», Богданович писал: «Но его последние три рассказа, появившиеся в летних книжках „Русской мысли“, не менее глубоки, жгучи и значительны» («Мир божий», 1898, № 10, отд. II, стр. 2).

Рассказ «Человек в футляре», по мнению Богдановича, — «лучший из них и самый значительный по содержанию темы и типичности выхваченного из жизни явления. Кому не знаком этот жалкий, ничтожный, плюгавенький и в то же время страшный „человек в футляре“, для которого жизнь свелась к отрицанию жизни? Он, как кошмар, давит всё живое, сдерживает проявление всякого общественного, альтруистического движения своим мертвящим припевом — „как бы чего не вышло“. Эта ходячая пародия на человека изображена автором с поразительным совершенством, что при необычайной естественности и простоте, с какою написан весь рассказ, делает эту фигуру почти трагическою» (там же).

Далее Богданович дал характеристику Беликова, раскрывающую суть этого образа: Беликов — «мастерски написанный портрет, вдумываясь в который чувствуешь, какая глубокая правда лежит в его основе. Беликов — это сама жизнь, та житейская тина, болото, с которым приходится иметь дело на каждом шагу, которое всё затягивает, всё грязнит и душит в своей вонючей грязи. Беликов — это общественная сила, страшная своей неуязвимостью, потому что она нечувствительна, недоступна человеческим интересам, страстям и желаниям <...> Вся сила Беликова <...> в окружающей среде, в слабости ее, в расплывчатости нравственных и всяких других устоев, в бессознательности подлости, составляющей общественную основу той жизни, где процветают Беликовы». Однако либеральный критик, каким был Богданович, не согласился с крайностью выводов Чехова. «В этом художественном преувеличении, — писал он дальше, — в безмерности авторского пессимизма, как бы он ни оправдывался действительностью, всё же чувствуется натяжка. Слишком мрачное, до болезненности безотрадное настроение автора не позволяет ему разобраться в массе условий, создающих футлярное существование для русского обывателя» (стр. 6).

Богданович критиковал Чехова за то, что он не дает «ни малейшего утешения, не открывает ни щелочки просвета в этом футляре, который покрывает нашу жизнь, „не запрещенную циркулярно, но и не вполне разрешенную“. Созданная им картина

получает характер трагической неизбежности. Фигура Беликова разрастается, если не в общечеловеческую, то в общерусскую, получает значение не временного, наносного явления, которое должно исчезнуть вместе с вызвавшими его причинами, а постоянного, в нас самих коренящегося» (стр. 6).

По мнению Богдановича, явно противоречащему обобщающей и глубокой мысли рассказа, причины «футлярной» жизни «заключаются отнюдь не в нас самих, а лежат вне нас, и сущность их сводится к отсутствию общественной жизни» (стр. 6).

Е. А. Ляцкий в обширном «этюде» о Чехове, напечатанном в журнале «Вестник Европы» (1904, № 1), заявил, что рассказ отличается «тенденциозным подбором черт, весьма мало типических» (стр. 145). Беликов, по мнению критика, — «явление патологическое, которое уже по одному этому не может иметь обобщающего типического значения» (стр. 147). Верно уловив протестующее настроение чеховских рассказов, Ляцкий спорил с автором «Человека в футляре»: «Нет, больше жить так невозможно! — таков рецепт г. Чехова современному читателю. Это он, современный читатель, насмотревшись разных несчастных случаев, бывающих в жизни, и наслушавшись рассказов о душевных и нервных болезнях, поражающих человечество, должен вдруг остановиться и сказать: нет, больше жить так невозможно. И сказав, — или повеситься на первом попавшемся крюке, или обратиться к г. Чехову и спросить: а как жить, уважаемый маэстро? Неизвестно, как бы ответил этому читателю г. Чехов, если бы тот на деле обратился к нему с таким вопросом; но в сочинениях своих он этого ответа не дает...» (стр. 147—148).

Глубже истолковал смысл новых рассказов Чехова Д. Н. Овсянико-Куликовский. По его словам, будущий историк «с высоким интересом и с глубоким сочувствием остановится на этом первостепенном даровании, посвятившем себя тяжкому подвигу художественного изучения современной ему жизни во всей ее скудости и во всем однообразии ее мелких, будничных, пошлых черт. И будущий историк, конечно, лучше нас отметит и оценит тот душевный реактив, силою которого Чехов производит свои „художественные опыты“: это именно — унылая скорбь, внушаемая созерцанием современной жизни и исследованием души современного человека, и всё яснее сказывающееся в последних вещах Чехова („Человек в футляре“, „Случай из практики“ и др.) художественное прозрение в лучшее будущее, может быть, далекое, для нас недоступное, и, наконец, рядом с этим прозрением, робко радостное, едва мерцающее, как бы предчувствие грядущих поколений — счастливых, переросших всё узкое, всё пошлое и мелко злобное, что так обезображивает душу человека, и живущих полною, широкою жизнью ума и чувства» (Д. Н. Овсянико-Куликовский. Наши писатели. (Литературно-критические очерки и характеристики). I. А. П. Чехов. — «Журнал для всех», 1899, № 2, стр. 138).

Образ «человека в футляре» очень скоро, еще при жизни Чехова, стал нарицательным. В. И. Ленин в статье 1901 г. «Внутреннее обозрение» писал: «Надо вообще сказать, что наши реакционеры, — а в том числе, конечно, и вся высшая бюрократия, — проявляют хорошее политическое чутье. Они так искушены по

части всяческого опыта в борьбе с оппозицией, с народными „бунтами“, с сектантами, с восстаниями, с революционерами, что держат себя постоянно „начеку“ и гораздо лучше всяких наивных простаков и „честных кляч“ понимают непримиримость самодержавия с какой бы то ни было самостоятельностью, честностью, независимостью убеждений, гордостью настоящего знания. Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 327). Позднее во многих своих статьях, речах, письмах В. И. Ленин обращался более 20 раз к чеховскому образу человека в футляре (см. указатель к Полн. собр. соч., изд. 5-е).

При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, сербскохорватский и чешский языки.

Стр. 46. ...в Гадячском уезде... — Гадяч — уездный город Полтавской губернии.

Стр. 49. ... «глитай, абож паук». — «Мироед, или Паук». Так называлась драма в 4-х действиях, 5 картинах М. Л. Кропивницкого. Написана для М. К. Заньковецкой, где ей предназначалась роль Олены. Чехов познакомился с Заньковецкой в начале 1892 г. у Сувориных и встречался позднее. В декабре 1893 г., когда в Москве гастролировала украинская труппа, Чехов видел пьесы с ее участием.

КРЫЖОВНИК

Впервые — «Русская мысль», 1898, № 8, стр. 145—154. Перед заглавием обозначено: II. Подпись: Антон Чехов (следует после рассказа «О любви»).

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 144—154.

Среди заметок к рассказам 1895 года «Анна на шее», «Ариадна», «Убийство» и к пьесе «Чайка» находится первоначальная запись сюжета: «Заглавие: Крыжовник. X. служит в департаменте, страшно скуп, копит деньги. Мечта: женится, купит имение, будет спать на солнышке, пить на зеленой травке, есть свои щи. Прошло 25, 40, 45 лет. Уж он отказался от женитьбы, мечтает об имении. Наконец 60. Читает многообещающие соблазнительные объявления о сотнях десятинах, рощах, реках, прудах, мельницах. Отставка. Покупает через комиссионера именьишко на пруде... Обходит свой сад и чувствует, что чего-то недостает. Останавливается на мысли, что недостает крыжовника, посылает в питомник. Через 2—3 года, когда у него рак желудка и подходит смерть, ему подают на тарелке его крыжовник. Он поглядел равнодушно... А в соседней комнате уже хозяйничала

грудастая племянница, крикливая особа. (Посадил крыж<овник> осенью, зимою слег и уж не вставал. Глядя на тарелку с крыж<овником>: вот всё, что дала мне в конце концов жизнь!) Он — сын разорившихся помещиков, часто вспоминает детство, проведенное в деревне» (Зап. кн. I, стр. 56—57). Запись зачеркнута (поскольку была использована), как и следующая, дополняющая финал выразительной деталью: «Крыжовник был кисел: „Как глупо“, сказал чиновник и умер» (там же, стр. 62). К концу 1896 — началу 1897 г. можно отвести запись, составившую одну из главных мыслей рассказа: «За дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молоточком, постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные и что после непродолжительного счастья непременно наступит несчастье» (Зап. кн. I, стр. 71 — ср. в рассказе стр. 62).

Дальнейшие заметки, находящиеся на стр. 87—88 Первой записной книжки и 33—36 Третьей книжки, следует отнести уже к лету 1898 г., когда рассказ готовился для «Русской мысли».

После публикации в апреле 1897 г. повести «Мужики» Чехов до лета 1898 г. ничего ее напечатал в журнале, хотя обещать В. А. Гольцеву рассказ или повесть начал с октября 1897 г.

2 января 1898 г. Чехов жаловался Е. З. Коновицеру: «Здесь в Ницце, где нет своего дома и где так мешают работать (то хорошая погода, то скучные люди), нельзя работать, как дома и как хочется, и нельзя во всяком случае давать никаких обещаний — ибо всё равно их не исполнишь. Я обещал Соболевскому <в „Русские ведомости“> давать каждый месяц по рассказу — и едва ли дам еще что-нибудь раньше лета. Лень одолела, думаю об Алжире, а тут еще, как Дамоклов меч, висит обязательство (у меня на лбу выступил холодный пот), которое давит меня, обязательство, во что бы то ни стало, дать в начале этого года одну повесть в „Русскую мысль“, другую в „Cosmopolis“». В начале января рассказ «У знакомых» был послан в журнал «Cosmopolis». По всей видимости, об этом рассказе писал Чехову брат Александр Павлович 27 января 1898 г.: «В Питере трубят на всех перекрестках, что ты что-то такое, особенно хорошее написал, а по другим версиям — еще только пишешь...» (Письма Ал. Чехова, стр. 355. В комментариях, стр. 547, сказано неверно, что речь идет о рассказе «Человек в футляре»).

В конце января 1898 г. работа для «Русской мысли» еще не была готова. 29 января Чехов писал Гольцеву: «Хуже всего, конечно, то, что повесть моя для „Русской мысли“ еще не готова и я не знаю, когда я ее кончу». Спустя месяц — другому редактору «Русской мысли», В. М. Лаврову: «Повесть я не пришлю, а привезу» (25 февраля 1898 г.). Работа, тем временем, продолжалась.

Вернувшись в Россию в начале мая, Чехов не привез готовой повести или рассказа, но зато принялся за усиленное писанье. 15 июня в «Русскую мысль» был отправлен рассказ «Человек в футляре», около того же времени — «Ионыч» в «Ниву» (см. примечания к этому рассказу), и сразу же Чехов приступил к продолжению «маленькой трилогии».

Отказываясь от приглашения А. И. Сумбатова (Южина) приехать к нему погостить в имение М. Покровское Орловской

губернии, Чехов писал ему 6 июля 1898 г.: «...я пишу, тороплюсь наверстать то, что задолжал зимой, и так до середины августа <...> Один рассказ написал в „Ниву“, другой в „Русскую мысль“, теперь пишу третий...» «Третий» рассказ — это и был «Крыжовник» или «О любви». 20 июля Чехов уже сообщил Гольцеву, что рассказ для августовского номера «Русской мысли» готов на «девять десятых» и что он немного менее печатного листа (Летопись, стр. 511—512).

Как видно по письмам и по заметкам (одновременным) в записных книжках, для августовской книжки «Русской мысли» готовились сразу два рассказа. И редакторы «Русской мысли» ждали сразу двух рассказов. Гольцев писал 1 июля 1898 г.: «Жду следующего и еще одного (а потом других рассказов, еще лучше повестей)» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42).

В Третьей записной книжке, среди летних деловых заметок 1898 г., находятся записи, использованные в рассказе «Крыжовник» (в книжке зачеркнуты): «собака, похожая на свинью» (Зап. кн. III, стр. 33 — ср. в рассказе стр. 60); «Крыж<овник>: от сытости начинается либеральная умеренность» (там же, стр. 35 — ср. в рассказе стр. 60); «Господа, даже в человеческом счастье есть что-то грустное»; «Надобно воспитывать в людях совесть и ясность ума»; «Самомнение развилось, уж ему и наша фамилия Ч<имша>-Г<ималайский> казалась звучной и великолепной»; «Умеренный либерализм: нужна собаке свобода, но все-таки ее нужно на цепи держать»; «Всё то же; протестует одна только статистика» (там же, стр. 36 — ср. в рассказе стр. 61—64).

Тогда же в Первой записной книжке была сформулирована одна из главных идей, полемически заостренная против названия и концовки рассказа Л. Н. Толстого «Много ли человеку земли нужно» (1886): «— Человеку нужно только 3 арш<ина> земли. — Не человеку, а трупу. Человеку нужен весь земной шар» (Зап. кн. I, стр. 87 — ср. в рассказе стр. 58).

Около 23 июля Чехов сообщал Л. А. Авиловой: «Погода у нас чудесная, не хочется никуда уезжать. Надо писать для августовской „Русской мысли“; уже написал, надо кончать».

28 июля оба рассказа были отправлены Гольцеву. В сопроводительном письме Чехов извещал: «Посылаю <...> два рассказа для август<овской> книжки. Хотел написать еще третий, очень небольшой, да помешали гости. Если рассказы найдешь пригодными, то отдай их в набор поскорее, чтобы проездом в Тверь, 1—2 августа, я мог взять корректуру с собой. Я прочту корректуру и тогда, быть может, прибавлю еще третий рассказ».

Короткая поездка в Тверь в начале августа (в имение В. А. Морозовой, владелицы «Тверской мануфактуры») состоялась; по всей видимости, была прочитана и корректура августовской книжки с рассказами «Крыжовник» и «О любви»; но еще один рассказ, продолжающий серию, написан не был (см. об этом примечания к рассказу «О любви»).

В 1898 г., когда повести и рассказы Чехова еще издавались и переиздавались книгоиздательством «Посредник», И. И. Горбунов-Посадов писал относительно всех трех рассказов: «Славные Ваши новые рассказы в „Русской мысли“. Я уже хотел просить Вас для интеллиг<ентного> издания, да последний <„О любви“> для нас не подходит по мысли, проводимой в конце, — а без

него Вы, наверное, — если бы и разрешили нам вообще, — то без него не разрешили бы» (письмо без даты, помечено Чеховым: 98, XI. — ГБЛ).

В дальнейшем вопрос об издании новых рассказов не обсуждался совсем: после договора с А. Ф. Марксом это стало невозможным.

Включая в 1903 г. «Крыжовник» в марксовское издание, Чехов снял цифровое обозначение перед заглавием и внес несколько поправок в конце рассказа. Была усилена энергичная интонация в речи Ивана Иваныча (вместо: «Но во имя чего ждать?» — стало: «Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать?»), устранен повтор заключительного призыва: «Делайте добро!», зачеркнута сентенция: «Есть жизнь, есть нравственный закон, высший для нас закон...».

В томе XI, посмертном, марксовского издания (1906) текст рассказа воспроизводился по приложению к «Ниве» 1903 г., с некоторыми грамматическими и пунктуационными поправками, сделанными корректором.

Вскоре после выхода августовской книжки «Русской мысли» Вл. И. Немирович-Данченко писал Чехову: «Несмотря на работу до одури и нервной одышки, я успеваю читать. Сейчас закрыл книгу на рассказе „О любви“. „Крыжовник“ хорошо <...> Хорошо, потому что есть и присущий тебе колорит, как в общем тоне и фоне, так и в языке, и еще потому, что очень хорошие мысли» (27 сентября 1898 г. — ГБЛ; Ежегодник МХТ, стр. 112).

Наталия Душина в мартовском письме 1899 г. (см. примечания к «Человеку в футляре») так выражала свои чувства: «Когда я прочла „Крыжовник“, мне жутко стало и жалк его бесконечно жалко бедного, одинокого, черствого душой человека. „Любовь“ тоже пережила я вместе с теми, которые были так близки душой друг к другу, а с виду должны были казаться чужими. И страшно то, что жить всё ж таки надо было и жизнь шла своим обычным ходом и даже разлука пережилась, и пришлось дальше жить, те же занятия пошли, те же мелочи, а сознание, что нет любимого человека, наполняло душу, и казалось, жить нельзя, а жилось». Закончила свое письмо Душина словами: «Когда я читаю что-нибудь Ваше, то я чувствую всегда, что я жила с этими людьми, что я хочу то же сказать о них, что сказали Вы, и не одна я это чувствую, и это потому, что Вы пишете тольку правду и всё сказанное не так, как сказали Вы, — будет ложь» (ГБЛ).

Отзывы Л. Н. Толстого тех лет о трилогии чеховских рассказов неизвестны. В октябре 1898 г. он читал в Ясной Поляне вслух рассказ «О любви» («Дневники С. А. Толстой. 1897—1909», ч. III. М., 1932, стр. 87). Позднее, в 1910 г., когда Н. Н. Гусев, находившийся в ссылке, прислал ему выдержку из рассказа «Крыжовник»: «Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом» — Толстой ответил Гусеву: «Как хороша Ваша выписка из Чехова! Она просится в „Круг чтения“» (письмо от 25 февраля 1910 г. — Толстой, т. 81, стр. 113).

Немногочисленные критические статьи появились в августе — октябре 1898 г. и рассматривали «Крыжовник» вместе с последним рассказом трилогии — «О любви».

При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, немецкий и сербскохорватский языки.

Стр. 57. ... был из кантонистов... — В России в первой половине XIX в. кантонистами назывались сыновья низших воинских чинов, с малолетства зачислявшиеся на военную службу.

Стр. 61. ...как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». — Неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Герой».

О ЛЮБВИ

Впервые — «Русская мысль», 1898, № 8, стр. 154—162. Перед заглавием обозначено: III. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 155—164.

В записных книжках Чехова довольно много записей к рассказу «О любви». Первая из них может быть отнесена к 1895 г., но сделана, по всей видимости, до того, как возник замысел рассказа: «Одинокие ходят в рестораны и в баню, чтобы разговаривать» (Зап. кн. I, стр. 62 — ср. в рассказе стр. 67). На первых страницах рассказа почти дословно использована запись, сделанная за границей весной 1898 г.: «Дама 35 лет, обывательница средней руки. И когда он соблазнил ее и уже держал в объятиях, она думала о том, сколько он будет выдавать ей в месяц и почем теперь говядина» (Зап. кн. I, стр. 82 — ср. в рассказе стр. 67).

В той же записной книжке вскоре намечена главная ситуация рассказа: «Мы не признавались друг другу в любви и скрывали ее робко и ревниво. Мне казалось невероятным то, что моя тихая грустная любовь могла бы нарушить жизнь мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили. И куда бы я мог увлечь ее? Другое дело, если бы у меня была интересная жизнь, если бы я, например, боролся за освобождение родины, если бы я был необыкновенным человеком, а то ведь из обычной [мещанск<ой>] будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в такую же будничную. И она тоже, по-видимому, рассуждала, боясь сделать меня несчастным, хотела, чтобы я женился на хорошей, достойной девушке и часто говорила об этом. И потом уж, обнимая ее в вагоне, я со жгучей болью в сердце понял, как ненужны, неважны были все эти наши рассуждения. Да, рассуждать нужно, но исходить нужно не с точки зрения счастья чьего-либо, а с чего-то более высшего и важного» (Зап. кн. I, стр. 84).

Рассказ «О любви» Чехов писал в Мелихове в июне — июле 1898 г. В записных книжках появилось еще несколько заметок, вошедших в рассказ: «помещик: я сначала тоже жил на интеллигентный манер, подавал после завтрака ликеры, но поп выпил мои ликеры в два присеста, и я бросил так жить и

стал обедать в кухне» (Зап. кн. III, стр. 28; зачеркнуто и перенесено в Первую книжку, стр. 86, где тоже зачеркнуто — ср. в рассказе стр. 68).

К августовской книжке «Русской мысли» готовились сразу два рассказа — «Крыжовник» и «О любви». В записных книжках заметки к обоим рассказам всё время перемежаются. Например, на стр. 88 Первой записной книжки: «Когда любишь, то какое богатство открываешь в себе, сколько нежности, ласковости, даже не верится, что так умеешь любить» (вошло в журнальный текст рассказа «О любви»; см. варианты); рядом: «Зачем мне ждать, пока ров зарастет или затянет его водой? Лучше я перескочу через него или построю мост» (финал рассказа «Крыжовник»). В Третьей записной книжке на 36-й странице, после нескольких заметок к рассказу «Крыжовник», записано: «Когда кто-нибудь спорил со мной, она принимала сторону моего противника» (ср. «О любви», стр. 73).

По мысли Чехова, рассказом «О любви» серия не заканчивалась. В корректуре он намеревался добавить еще рассказ (см. стр. 380). Но творческое напряжение летних месяцев 1898 г. сменилось в конце июля, когда большая работа была завершена, чувством неудовлетворенности: «Мне опротивело писать, и я не знаю, что делать» (письмо к Л. А. Авиловой от 23—27 июля 1898 г.). О том же — в письме к брату Ал. П. Чехову 30 июля 1898 г.: «Не хочется писать и пишешь так, точно ешь постное на шестой неделе поста».

Вскоре это настроение прошло, но наступала осень, и болезнь опять заставляла искать прибежище на юге. Из Ялты Чехов писал 21 сентября П. Ф. Иорданову: «Я выбит из колеи и почти не работаю. Эта вынужденная праздность и шатань по урортам хуже всяких бацилл».

В ноябре работа возобновилась — но не над продолжением серии, а над новыми самостоятельными рассказами — «Случай из практики» и «По делам службы».

Серия рассказов так и осталась «маленькой трилогией».

В декабре 1898 г. В. А. Гольцев спрашивал Чехова: «А ты не вернешься к беседам Ивана Ивановича и Буркина?» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42). Чехов «не вернулся».

Включая рассказ «О любви» в марксовское издание, Чехов снял цифровое обозначение перед заглавием, внес несколько стилистических поправок и сделал небольшие сокращения. Изменился финал. В первоначальном варианте рассказ заканчивался подчеркнуто бытовым диалогом об отъезде Ивана Иваныча. В тексте собрания сочинений он завершается лирической концовкой: картина природы и грустное раздумье людей, выслушавших рассказ Алехина.

О жизненных истоках рассказа писала в воспоминаниях «А. П. Чехов в моей жизни» Л. А. Авилова. «Что „О любви“ касалось меня, я не сомневалась...» (Чехов в воспоминаниях, стр. 271). По утверждению Авиловой, в рассказе отразилась история ее взаимоотношений с Чеховым — «роман, о котором никогда никто не знал, хотя он длился целых десять лет <...> „наш роман“» (предисловие К воспоминаниям — ЛН, т. 68, стр. 260).

Прочитав рассказ, она послала Чехову «неласковое» письмо, в котором «благодарила за честь фигурировать героиней хотя бы и маленького рассказа» (Чехов в воспоминаниях, стр. 274). Это письмо, как и все письма Авиловой к Чехову, неизвестно. Она вспоминала фразы: «Сколько тем нужно найти для того, чтобы печатать один том за другим повестей и рассказов. И вот писатель, как пчела, берет мед, откуда придется». Нечто подобное, несомненно, было в письме; известен ответ Чехова: «Вы неправильно судите о пчеле. Она сначала видит яркие, красивые цветы; а потом уже берет мед. Что же касается всего прочего — равнодушия, скуки, того, что талантливые люди живут и любят только в мире своих образов и фантазий, — могу сказать одно: чужая душа потемки» (30 августа 1898 г.).

Впервые воспоминания о Чехове Авилова опубликовала в 1910 г. («Мои воспоминания». — «Русские ведомости», 1910, № 13; Чеховский сб., стр. 379—386; О Чехове, стр. 1—10). Это была короткая заметка, совершенно не касавшаяся той сложной темы, о которой Авилова писала впоследствии.

Над рукописью «А. П. Чехов в моей жизни» писательница работала в 1930-х годах и закончила ее в 1939 г., незадолго до смерти (1943). В семейном архиве Авиловых хранится первоначальный вариант этих воспоминаний, тоже 1930-х годов, озаглавленный «О любви», а также ряд дневниковых записей и заметок, поясняющих воспоминанияСообщили племянница Авиловой — Н. Ф. Страхова и внучка — Н. С. Авилова.¹.

Так, на полях повести «О любви» записано: «И вот сколько лет прошло. Я вся седая, старая... Тяжело жить. Надоело жить. И я уже не живу... Но всё больше и больше люблю одиночество, тишину, спокойствие. И мечту. А мечта — это А. П. И в ней мы оба молоды и мы вместе.

... В этой тетради я пыталась распутать очень запутанный моток шёлка: решить один вопрос: любили ли мы оба? Он? Я?.. Я не могу распутать этого клубка».

В дневниковой записи 27 ноября 1939 г. Авилова рассказала о причинах, побудивших ее уничтожить копию письма Чехова, подписанного «Алехин» и относящегося ко времени женитьбы ЧеховаПисьма Чехова к Авиловой, за исключением этого письма (имевшего, по мнению Авиловой, интимный характер), были опубликованы М. П. Чеховой в шеститомном издании Писем А. П. Чехова по автографам. Автографы писем были похищены у Авиловой в 1919 г. вместе с письмами к ней И. А. Бунина, М. Горького и др. О своих письмах к Чехову, возвращенных ей М. П. Чеховой, Авилова писала: «Не перечитывая, я бросила их в печку. Я очень жалею, что я это сделала».²: «Я сегодня уничтожила копию письма Алехина. Жалко. Я сделала ее после того, как погиб оригинал. Помнила каждое слово, даже длину строк. И написала всё точь-в-точь так же, даже подражая мелкому почерку А. П. Так вышло похоже, что меня это утешило. И я долго хранила эту копию. А сегодня уничтожила. Вот почему: нашли бы ее после моей смерти и,

конечно, узнали бы, что это фальшивка, подделка. Кто бы мог понять, зачем она сделана?»Текст письма включен в главу воспоминаний «Чехов в моей жизни», остающуюся неопубликованной. См. ЛН, т. 68, стр. 260.¹.

Среди рукописей Авиловой, хранящихся в семейном архиве, имеется тетрадь, датированная 1918 годом и посвященная литературному быту конца XIX — начала XX в. В этих литературных воспоминаниях даны живые зарисовки и портреты многих писателей, критиков, журналистов, с которыми Авилова была знакома или дружна (Л. Н. Толстой, М. Горький, Н. К. Михайловский, А. А. Тихонов, Н. А. Лейкин и др.).

Сопоставляя Чехова с Толстым и Горьким, Авилова писала:

«Про Чехова я не сказала бы, что он великий человек и великий писатель. Конечно, нет! Он — большой симпатичный талант и был умной и интересной личностью.

Горький — яркий талант и оригинальный человек.

Толстой — великий писатель, великий мыслитель, великий человек. Нет величины больше его в литературном свете.

Случается, что талант точно освещает, пронизывает всю личность писателя, он сильней личности и точно силится поднять ее до себя. Это — Чехов.

Случается, что талант и личность одинаково сильны, ярки; помогают друг другу, выражаются каждый по-своему, сплетаются, сливаются. Это — Горький.

Но когда и талант и личность не только велики, сильны, могучи, а когда они еще совершенны, когда дух их поднимается над человечеством и приближается к божескому — тогда это Толстой».

Воспоминания «А. П. Чехов в моей жизни» вызвали разноречивые суждения среди людей, близких Чехову и хорошо знавших Авилову. М. П. Чехова писала: «Эти воспоминания, живо и интересно написанные, правдивы в описании многих фактов <...> И правильно, видимо, Лидия Алексеевна сообщает о тех больших чувствах к Антону Павловичу, которые она когда-то пережила. Но вот когда она пытается раскрыть чувства к ней со стороны Антона Павловича, то тут у нее получается слишком „субъективно“» (Из далекого прошлого, стр. 166—167).

И. А. Бунин дал противоположную оценку: «Воспоминания Авиловой, написанные с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом, были для меня открытием. Я хорошо знал Лидию Алексеевну, отличительными чертами которой были правдивость, ум, талантливость, застенчивость и редкое чувство юмора <...> Прочтя ее воспоминания, я и на Чехова взглянул иначе, кое-что по-новому мне в нем приоткрылось. Я и не подозревал о тех отношениях, какие существовали между ними» (И. А. Бунин. Собр. соч. в 9-ти т. Т. 9. М., 1967, стр. 230).

Откликами на августовскую книжку «Русской мысли» с рассказами «Крыжовник» и «О любви» явились три статьи.

Разбирая трилогию в целом, А. Измайлов первый заговорил о переменах, ясно обозначившихся в творчестве Чехова: «В этих рассказах г. Чехов уже вовсе не тот объективист-художник, по-видимому, совершенно безучастно относящийся к изображаемому,

каким он представлялся ранее <...> Всюду за фигурою рассказчика виден субъективист автор, болезненно тонко чувствующий жизненную нескладицу и не имеющий силы не высказаться. Мы сказали бы, что автор болен мировою скорбью, если бы значение этого последнего выражения не было так опошлено и избито <...> нам кажется, что настает серьезный перелом в творчестве г. Чехова, болезненно созревает в его душе что-то новое <...> Почти все без исключения рассказы его, написанные за последние годы, носят драматический характер, иногда возвышаясь до высокого трагизма. В самом выборе темы чувствуется, что его давят кошмаром и гнетут темные стороны жизни, которых он не может не видеть, и его пейзаж почти всегда запечатлен меланхолическою красотою. „Над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет“, вот общий фон, на котором происходит действие его последних сочинений».

Измайлов сопоставлял этот «перелом» у Чехова с тем, что пережили в свое время другие великие русские писатели: «...нам кажется, что в душе г. Чехова начинается тот перелом, который в свое время пережили многие из наших больших писателей, от Гоголя, Достоевского и Лескова до ныне здравствующего Л. Толстого и некоторых других художников слова, с тою только разницею, что в нем он начинается значительно ранее. Художественные задачи отходят на задний план, и ум устремляется к решению вопросов этики и религии. Объективное, спокойное изображение действительности уступает место тревожному философскому обсуждению зол жизни, выступает на сцену не факт, но философия факта» (А. Измайлов. Литературное обозрение. — «Биржевые ведомости», 1898, № 234, 28 августа).

А. Скабичевский в той же газете «Сын отечества», где он поместил разбор «Человека в футляре», писал о новых рассказах Чехова. Как обычно, его мало интересовала художественная сторона дела; содержание рассказов служило поводом для разговора о несовершенствах общественного бытия. Впрочем, Скабичевский верно уловил существо позиции Чехова, когда сердито возражал против понятия «среда заела», ибо сами люди создают эту среду: «...виновата не какая-то людоедка-среда, а именно безыдейность жизни, отсутствие в ней всяких разумных и широких целей, искание мнимого счастья в какой-нибудь узенькой, ничего не стоящей, эгоистичной задачке и пугливый отказ от мало-мальски решительного, рискованного шага к достижению более высоких целей и более захватывающего светлого счастия. Тут нет ни палачей, ни жертв, ни пауков, ни мух, а попросту люди безразличные поголовно задыхаются в смрадной мгле, при полном отсутствии мало-мальски свежего воздуха» («Сын отечества», 1898, № 245, 11 сентября).

К общей характеристике Чехова как писателя вернулся после выхода первого тома марксовского издания Н. К. Михайловский («Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове». — «Русское богатство», 1900, № 4). В последних рассказах Чехова критик увидел значительные перемены: «Теперь уже далеко не одна пошлость занимает г. Чехова, а и истинно трудные, драматические положения, истинное горе и страдание» (стр. 135). Если житейская пошлость продолжает и теперь интересовать Чехова, как, например, в рассказе «Человек в футляре», «она уже не смешна

для него, по крайней мере не только смешна, а и страшна, и ненавистна» (стр. 139). По поводу рассказа «О любви» Михайловский писал: «Такова действительность, и ясно кажется, как дорога стала г. Чехову вертикальная линия к небесам, то третье измерение, которое поднимает людей над плоской действительностью; как далеко ушел он от „пантеистического“ миросозерцания, всё принимающего как должное и разве только как смешное...» (стр. 137).

А. И. Богданович обратил внимание на внутреннюю связь трех рассказов. О рассказе «Крыжовник» он писал: «Хотя этот рассказ и не имеет непосредственной связи с предыдущим, но в нем как бы обрисовывается среда, где властвует человек в футляре».

Рассказ «О любви», по мнению Богдановича, «проникнут той же грустной, щемящей сердце нотой, как и оба предыдущие. Этот рассказ усиливает впечатление ненормальности окружающей жизни, спутанности в ней самых простых отношений, безжалостности людей друг к другу, их неумения жить по-человечески <...> Все три рассказа, при разнообразии сюжета и малой связи, проникнуты и объединены общей печалью и тоской, лежащими в их основе».

Вслед за Измайловым, Богданович писал, что в Чехове «как бы назревает какой-то перелом»; он «не может оставаться только художником и помимо воли становится моралистом и обличителем», как Толстой или Гаршин. «Сквозь внешний комизм просвечивает такое тяжелое, грустное настроение автора, что самый комизм персонажей только углубляет безотрадные выводы, которые сами собой вытекают из рисуемых автором картин пошлости и житейской неурядицы. Автора мучают темные стороны жизни, к которым г. Чехов стал как-то особенно чуток в своих последних произведениях <...>

Замечается и еще одна особенность, совершенно новая для г. Чехова, который отличался всегда поразительной объективностью в своих произведениях, за что нередко его упрекали в равнодушии и беспринципности. Теперь же <...> г. Чехов не может удержаться, чтобы местами не высказаться, вкладывая в реплики героев задушевные свои мысли и взгляды, как, например, заключение рассказа „Человек в футляре“, тирада Ивана Ивановича о невозможности жить так дольше или патетическое воззвание к добру в рассказе „Крыжовник“».

Однако Богданович, как и вся литературная критика тех лет, утверждал, что у Чехова нет цельного мировоззрения и потому его общий взгляд на жизнь слишком мрачен. Опять повторялась версия о разбитом зеркале, неверно отражающем жизнь (А. Б. <Богданович>. Критические заметки. — «Мир божий», 1898, № 10, отд. II, стр. 6—9).

Другой критик того же журнала, В. Альбов, в пристрастии Чехова к малой форме увидел, напротив, его достоинство: «Художественная концепция, овладевшая за последнее время его творчеством, превосходна и глубока и сродни его таланту, спокойному, вдумчивому, созерцательному. Его рассказы — это характеристики, картины, пластика. В них, как нам приходилось отмечать, нет действия, нет борьбы или слишком мало. Зато каждый штрих подогнан к целому, каждая черточка тщательно

вырисована, одна подробность нанизана на другую. Вот почему, может быть, г. Чехов не дает нам большого романа, с массой действующих лиц, со сложною интригой. Может быть, он инстинктивно чувствует, что подобная картина потеряет в глубине проникновения в жизнь» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества А. П. Чехова. — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 112).

В конце 90-х — начале 900-х годов о Чехове стали появляться обобщающие критические работы.

В книге А. Л. Волынского «Борьба за идеализм» (СПб., 1900) рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» послужили материалом для абстрактных этических и философских сентенций. О Беликове, например, Волынский писал: «Несмотря на то, что главные черты его представляются несколько надуманными и самый образ человека в футляре сбивается на аллегорию, он производит глубокое впечатление. Можно сказать, что настроение автора — унылое, но вдумчивое — преобладает здесь над художественною живописью. За ним всё время следишь и заражаешься им, потому что в нем есть глубокая лирическая правда <...> Чехов сумел пролить на эту уродливую, жалкую фигурку провинциального учителя мягкий туманный свет. В жизни таких людей презирают и гадливо побаиваются — совершенно так же, как это представлено в рассказе. Но вот художник с тонким чутьем подошел к этому гаденькому человеку и открыл в нем, под мертвой корой формализма и раболепия перед начальством, несчастную боязливую душу» (стр. 336). «Свободолюбие художника» сведено к чему-то неуловимому и неясному: «Читатель чувствует себя подавленным сырым туманом и дождливыми облаками, которые лениво ползут над действующими лицами, ему хочется разорвать их, чтобы увидеть ясное небо и солнце. И вместе с тем читатель ощущает в рассказе тоскливое веяние, идущее от самого автора, который тоже томится серыми буднями российской жизни, тоже хочет солнечного тепла и света. Так искусство, правдивое и глубокомысленное, неуловимыми словами создает в душе то, чего не достигло бы никакое рассудочное воздействие на ум и волю» (там же).

В рассказе «Крыжовник» Волынский особо отметил «умный протест» автора, но свел его опять-таки к области внутренних «потребностей и запросов человеческой души» и «внутреннего страдания людей». Концовка рассказа была истолкована в отвлеченно-идеалистическом духе: «Говорят, что человеку нужно только три аршина земли. Когда эти слова говорит Толстой, он открывает человеку, своим суровым отрицанием всех земных благ, его высшее духовное призвание: человеку не нужна земля, потому что ему нужно только небо. Чехов говорит, что человеку нужен весь земной шар, вся природа, весь простор видимого света, и эти слова тоже — другим путем — ведут человека от всяких тленных сокровищ к полному раскрытию духа. Как бы возражая Толстому, Чехов невольно вступает в область тех же высших, надземных настроений» (стр. 337—338).

Оценка рассказа «О любви» и общее заключение Волынского о «маленькой трилогии» — образец импрессионистской критики: «Грусть стелется сумеречным туманом над плоскими равнинами русской жизни. Сколько нужно искреннего таланта, живого воображения, чтобы писать серыми красками по серому фону так,

как пишет Чехов. Ни одной крикливой ноты, ни одного банального штриха. Несмотря на некоторую старомодность повествовательной структуры и отсутствие привлекающих внимание новейших красок, все эти очерки в гораздо большей степени принадлежат современной волне идейных настроений, чем разные тенденциозные писания с намерением приобщиться к этой волне. Этот серьезный талант тихо и скромно откапывает какие-то нетронутые уголки и двигается, подвигая вперед и русскую литературу. Читая Чехова, чувствуешь себя на лоне настоящего искусства» (стр. 339—340).

О «трилогии» писал критик Волжский (А. С. Глинка) в книге «Очерки о Чехове» (СПб., 1903).

Одним из первых в русской критике Волжский заговорил о художественном обобщении, общей идее, творческом синтезе, объединяющих «пеструю галерею чеховских картинок», начиная с ранних его рассказов и кончая последними повестями и пьесами. Эту «общую идею» критик обозначил как «власть действительности» или «власть обыденщины». С этой точки зрения вся трилогия, «как и вообще всё написанное Чеховым, только индивидуализация отдельных случаев власти обыденной жизни, власти действительности, индивидуализация общей идеи Чехова» (стр. 74).

По мнению Волжского, «Человек в футляре» — «это высшая точка чеховского творчества, произведение, в котором творческий синтез художника выразился с особенной силой». Особо отмечал критик тот факт, что «человек в футляре» — «быстро привился к нашему литературному языку, стал нарицательным именем, излюбленным трофеем газетного обличения» (стр. 67).

По мысли критика, «Человек в футляре» явился обобщеннем всего Чехова: «Повсюду в чеховских произведениях вы на каждом шагу встречаете различные виды власти футляра Беликова: чувства в футляре, мысли в футляре, футляры для общественных и личных отношений, в футляре вся жизнь» (стр. 68).

Так устанавливалась внутренняя связь всех трех рассказов. «Всеопределяющее значение крыжовника в жизни Николая Ивановича Чимша-Гималайского только один из бесконечно разнообразных видов власти обыденщины, один случай футлярной жизни, так широко захваченной в произведениях Чехова», — писал Волжский. В рассказе «О любви» «жестокая бессмыслица жизни исковеркала хорошую, искреннюю любовь Алехина, — везде Чехов „объясняет каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать“, но независимо от намерения художника или даже вопреки ему общая картина жизни, как она изображена в его произведениях, содержит в себе огромную „общую идею“, величайший творческий синтез» (стр. 72—73).

О. Р. Васильева уже 15 июля 1898 г. спрашивала Чехова, где она может найти новый его рассказ «Человек в футляре» для перевода на английский язык. В следующем письме (9 августа) она просила прислать ей оттиск. Судя по ее письму от 8 сентября 1898 г., Чехов послал ей оттиск из «Русской мысли». Затем она перевела «Крыжовник», «О любви», но и спустя два года извещала, что еще не послала ни в какую редакцию свой перевод, прося Чехова посоветовать, куда ей обратиться.

Осенью 1898 г. к Чехову обращался Борживой Прусик с той же просьбой — прислать для перевода на чешский язык все три рассказа. Чехов находился в то время в Ялте (письмо от 2 октября 1898 г.) и хотя обещал прислать рассказы «после», когда вернется домой, он этого, вероятно, не сделал. Б. Прусик увлекся переводами пьес Чехова для театральных постановок, а потом переводил рассказы по начавшему выходить в 1899 г. марксовскому изданию.

Немецкий переводчик О. П. Бук сообщал в декабре 1898 г. из Гейдельберга, что приступил к переводу серии повестей и рассказов, начал с «Человека в футляре» и просил разрешения на публикацию в берлинской издательской фирме Фишера.

В начале 1900 г. Чехову писал из Николаева Херсонской губернии А. В. Гурвич — просил разрешения перевести на еврейский язык рассказы «Человек в футляре» и «О любви» и поместить их в сборнике, издаваемом в память еврейского «народного пролетарского поэта» Михаила Гордона (письмо 4 февраля 1900 г. — ГБЛ). Ответ Чехова неизвестен, но он был благоприятным: спустя три года Гурвич вспоминал об «отзывчивости», с какой Чехов отнесся к его прежней просьбе (письмо от 24 августа 1903 г. — ГБЛ).

При жизни Чехова рассказ «О любви» был переведен на болгарский язык.

СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ

Впервые — «Русская мысль», 1898, № 12, стр. 189—198. Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 276—288.

Постепенный процесс оформления замысла рассказа прослеживается по записным книжкам. Первая запись — рассуждение о богатстве: «Как у арестанта неловко спрашивать, за что он приговорен, так у очень богатого человека неловко спрашивать, на что ему так много денег и отчего так дурно он распоряжается своим богатством. И разговор об этом выходит обыкновенно стыдливый, неловкий, после которого наступает взаимное охлаждение — нежданно-негаданно» (Зап. кн. I, стр. 75). Этот текст очень близок к окончательному (стр. 84, строки 21—28). Вероятно, запись была сделана в июле 1897 г. (до 27-го).

Вторая запись, также близкая к окончательному тексту, передает впечатление от фабрики — «Взглянешь на фабрику, где-нибудь в захолустье — тихо, смирно, но если взглянуть вовнутрь: какое непроходимое невежество хозяев, тупой эгоизм, какое безнадежное состояние рабочих, дрязги, водка, вши» (Зап. кн. I, стр. 81; ср. стр. 75 наст. тома). Эта запись может быть отнесена к началу декабря 1897 г. — непосредственно вслед за ней идет запись: «13 дек. Видел владелицу фабрики, мать семейства, богатую русскую женщину, которая никогда не видала в России сирени». Эти строки, отражающие реальное впечатление, не нашли места в рассказе «Случай из практики» и потому были вынесены Чеховым в Четвертую записную книжку. Однако возникла

эта запись в общем потоке мыслей и образов, связанных с обдумыванием рассказа «Случай из практики».

Затем в записной книжке появляется конспективная запись сюжета: «Фабрика, 1000 рабочих. Ночь. Сторож бьет в доску. Масса труда, масса страданий — и всё это для ничтожества, владеющего фабрикой. Глупая мать, гувернантка, дочь... Дочь заболела, звали из Москвы профессора, но он не поехал, послал ординатора. Ординатор ночью слушает стук сторожей и думает. Приходят на ум свайные постройки. „Неужели всю свою жизнь я должен работать, как и эти фабричные, только для этих ничтожеств, сытых, толстых, праздных, глупых?“ — „Кто идет?“ — Точно тюрьма» (Зап. кн. I, стр. 83). Эта запись, вероятно, была сделана в феврале или марте 1898 г., никак не позже середины апреля (далее в записной книжке — о посещении Чеховым М. М. Антокольского 16 апреля 1898 г.).

Таким образом, ко времени возвращения из-за границы в Россию в первых числах мая 1898 г. у Чехова определились тематические линии рассказа: богатство как «недоразумение», сила, разъединяющая людей, и, во-вторых, страшная изнанка фабричной жизни, такой «тихой» и «смирной» снаружи. Определился и сюжет рассказа. Тем не менее, писание рассказа отложилось, очевидно, из-за реализации других замыслов: «Человек в футляре», «Ионыч», «Крыжовник», «О любви». Пока шла работа над этими рассказами, в записную книжку Чехова были внесены еще две записи: «У дьявола (фабрика)» и «дер-дер-дер // дрын-дрын-дрын // жак-жак-жак» (Зап. кн. III, стр. 33).

Эти записи послужили для разработки сцены ночной прогулки и размышлений Королева, намеченной еще в наброске сюжета рассказа; внесены в записную книжку в июне-июле 1898 г. (запись 4-я относится к рассказу «Крыжовник», а текст его был отослан Чеховым В. А. Гольцеву 28 июля).

В работе над рассказом был перерыв. 24 октября Чехов писал Гольцеву: «В моих писаниях вышла заминка, но это ничего; впредь буду исправен, дай только вздохнуть». Смерть П. Е. Чехова 12 октября, необходимость перемен в жизни всей семьи, приезд в Ялту М. П. Чеховой, обсуждение вместе с нею плана будущего дома — всё это оторвало Чехова на некоторое время от работы. Но 11 ноября он сообщает И. И. Орлову: «По случаю дождя и дурной погоды сел за работу и уже написал целый рассказ».

Рассказ был отослан для декабрьской книжки «Русской мысли» 14 ноября 1898 г. (письмо Чехова к В. М. Лаврову и Гольцеву).

Небольшая задержка корректуры вызвала у Чехова опасения относительно цензуры. 29 ноября 1898 г. он писал Гольцеву: «Очевидно, рассказ, если он не забракован, успеет попасть только в янв<арскую> книжку. Если так, то все-таки поторопитесь прислать корректуру». Очевидно, вслед за этим Чехов получил корректуру рассказа — уже 6 декабря 1898 г. Гольцев сообщил Чехову: «Сейчас получил твою корректуру» (ГБЛ). По-видимому, опасения относительно вмешательства цензуры не оправдались.

И. И. Горбунов-Посадов, прочитав рассказ, обратился к Чехову за согласием на издание его «Посредником». 24 января 1899 г.

он писал Чехову: «В Калуге еще я с таким хорош<им> чувством прочел „Случай из практики“ и хотел просить вас разрешить нам его издать в интеллиг. серии». Горбунов-Посадов хотел объединить в издании «Посредника» три рассказа: «По делам службы», «Душечка», «Случай из практики», боясь, что в отдельном издании последний рассказ привлечет большее внимание цензуры: «Если все 3 неудобно, то тогда „Душеньку“ и „Случай на практике“ <так!> (боюсь, что его отдельно не...)» (ГБЛ; Известия АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, стр. 518). Чехов принужден был ответить отказом из-за соглашения с А. Ф. Марксом об издании собрания сочинений (см. его письмо Горбунову-Посадову от 27 января 1899 г.).

При подготовке собрания сочинений оригиналом для набора служил текст публикации в «Русской мысли», указанный Чеховым в письме к А. Ф. Марксу от 12 мая 1899 г. По недоразумению, корректуры присылались Чехову несколько раз (см. письмо Чехова к Марксу от 9 августа 1900 г.). При просмотре текстов для тома IX Чехов внес в рассказ сравнительно небольшие исправления.

Неизвестно, связан ли рассказ с каким-либо конкретным фактом. Можно лишь предполагать, что впечатления о фабричной жизни связаны с началом мелиховского периода. «Служил я в земстве, заседал в санитарном совете, ездил по фабрикам — и это мне нравилось», — писал Чехов А. С. Суворину 10 октября 1892 г. Конечно, и до этого, в бытность врачом в Звенигородском уезде, Чехову приходилось бывать на фабриках, но на рассказе «Случай из практики» лежит, кроме того, печать сахалинских впечатлений, ими окрашена разработка темы богатства в приведенной выше первой записи к рассказу в записной книжке. Это заставляет думать, что истоки замысла рассказа связаны с послесахалинским периодом.

О полемике по поводу рассказа «Случай из практики» в московской читательской среде рассказал Чехову в письме от 22 января 1899 г. Н. Н. Тугаринов, студент, знакомый по Ницце: «У нас в Москве за последнее время много было разговоров и споров по поводу Вас под влиянием постановки „Чайки“, появления в „Рус<ской> м<ысли>“ „Случ<ая> из практики“ и Вашего рассказа „Новая дача“ — в „Рус<ских> вед<омостях>“ — 3/4 восхищалось и млело, а другие, наоборот, брюзжали <...> „Ах, нам бодрости, бодрости нужно!“ — Разве у Чехова Вы не нашли ничего бодрящего, — спрашиваю я. Ответ: „Вот Вам „Случай из практики“ — где же тут найти бодрости, здесь всё мертво...“ Раз им захотелось „бодрости“, то я развернул книгу и на стр. 197 прочел своим оппонентам следующ<ие> строки о думах д-ра Королева: „И он знал, что сказать ей <...> и только ждала, чтобы кто-нибудь, кому она верит, подтвердил это“ ... Пошли крики: „Да, хорошо советовать!..“ и т. п. Как видите, тяжело быть писателем самостоятельным и не пляшущим по дудке тех, которым сегодня захотелось „бодрости“, завтра — севрюжины с хреном etc.!..» (ГБЛ; Из архива Чехова, стр. 244).

Высоко оценил «Случай из практики» Горбунов-Посадов в письме Чехову от 24 января 1899 г.: «А „Случай на практике“ —

это ухающее „чудище“ с заключенным в нем мильоном каторжн<ого> труда, неизвестно для чего совершающегося, — это превосх<одная> вещь, вызывающая на самые нужные мысли и чувства» (ГБЛ; Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, стр. 518).

«Случай из практики» сразу же вызвал отклики в печати.

25 декабря А. М. Скабичевский в обзоре текущей литературы рассмотрел рассказ, полемизируя с теми, кто представляет себе капиталистический строй Западной Европы как «последнее слово прогресса и единственный и неизбежный путь к спасению человечества и к будущему насаждению земного рая» («Сын отечества», 1898, № 350). По мнению Скабичевского, этот капиталистический строй в России — «нечто совсем иное, крайне жалкое и подчас совершенно бессмысленное и несообразное. Вот г. Чехов и представляет нам в своем маленьком рассказике образчик поразительной нелепости капиталистического фрукта, возросшего на русской почве». Невозможно, говорит Скабичевский, убедить, что «в этом нелепом сумбуре лежит спасение человечества и таятся зародыши новой жизни!»

В противоположность Скабичевскому, который извлекает из чеховского рассказа экономические истины и использует художественное произведение в иллюстративных целях, А. Л. Волынский (Флексер) сосредоточивает внимание не на сфере изображения, а на настроении рассказа, придавая ему символический смысл (А. Л. Волынский. Борьба за идеализм. Критические статьи. СПб., 1900).«„Случай из практики“, — пишет он, — вещь недоделанная, местами смутная, как сон, и, тем не менее, преисполненная благодатных для искусства настроений» (стр. 340). Ценность этого произведения, с его точки зрения, несмотря на то, что «художественная сторона рассказа не отличается особенно выдающимися достоинствами», заключается в идее грядущего духовного воскресения, противопоставленного жуткому кошмару реальной современной жизни: «Можно сказать, что весь рассказ — с его ночным мраком, с жутко светящимися фабричными окнами и расплывающимися кошмарами богатой молодой девушки, — проникнут скрытою мечтою о каком-то воскресном утре, о каком-то новом возрождении или, вернее сказать, о духовном перерождении людей <...> Воскресное утро — какой живой символ, вылившийся из встревоженной души чуткого современного человека» (стр. 340—341).

Почти все прочие критики, в отличие от Скабичевского и Волынского, пытались поставить «Случай из практики» в связь с другими произведениями Чехова, видя в рассказе признаки нового периода его творчества. Оценивая это по-разному, они довольно близко сходились друг с другом в определении сущности перемены в творческой манере Чехова. «Замечается и еще одна особенность, — пишет А. И. Богданович, — совершенно новая для г. Чехова, который отличался всегда поразительной объективностью в своих произведениях, за что нередко его упрекали в равнодушии и беспринципности. Теперь же, как наверное уже заметили читатели в приведенных выдержках, г. Чехов не может удержаться, чтобы местами не высказаться, вкладывая в реплики героев задушевные свои мысли и взгляды» (А. Б. Критические

заметки. — «Мир божий», 1898, № 10, отд. II, стр. 9). Богданович считает, что Чехов уже «не может оставаться только художником и помимо воли становится моралистом и обличителем <...> В нем как бы назревает какой-то перелом, прорывается нечто, сближающее его с другими нашими великими художниками, которые никогда не могли удержаться на чисто объективном творчестве и кончали проповедью...» (там же).

И. Джонсон (И. В. Иванов) называет этот процесс превращением «прежнего созерцателя в человека с сердцем, полным боли и скорби» (И. Джонсон. В поисках за правдой и смыслом жизни. (А. П. Чехов). — «Образование», 1903, № 12, стр. 26). Ранее «бесстрастное художническое созерцание жизни» соединялось в нем с сомнением в возможности «вмешательства в стихийный ход исторического процесса», «какой бы то ни было плодотворной борьбы» (стр. 21 и 26). Поэтому Чехов относился «к наблюденному им колоссальному отрицательному факту: отсутствию разума, правды и счастья в жизни — сперва только с недоумением, сохраняя почти научное спокойствие, как к любопытному, но чуждому, не задевающему самого наблюдателя явлению» (стр. 24). Теперь же «сама жизнь <...> приводила в конце концов к убеждению, что нелепо отождествлять социальную эволюцию с естественным процессом, что личность сознательно и активно должна участвовать в этой эволюции, должна воздействовать на нее в духе и направлении определенных идеалов... Такое убеждение приводило и к вере, что жизнь на самом деле и будет перестроена по идеалам разума и правды. И эта вера стала, по-видимому, настолько укрепляться в душе Чехова, что, например, даже созерцание таких картин неразумия и неправды, как нарисованная им в „Случае из практики“ <...> не подрывало ее» (стр. 30—31).

О проявлении глубоко гуманной основы чеховского пессимизма писал В. Мирский («Наша литература. (О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове)». — «Журнал для всех», 1902, № 3). «Чехов берет жизнь в самых разнообразных ее проявлениях и выставляет на вид весь ужас ее бессмыслицы и вместе с тем весь ужас страдания униженных и обремененных. Напомню хотя бы три его рассказа: „Случай из практики“, „По делам службы“ и „В овраге“» (стлб. 361); «этот пессимизм не от подагры, не от несварения желудка, а, думается мне, — от излишней требовательности к человеческой жизни <...> Этот пессимизм связан с жаждой простора, с тоской по человеку, которому отведено только три аршина, с жалостью к этому усталому, измученному собрату. О! с этим еще можно жить» (стлб. 363—364).

В. Альбов считает, что поворот, обозначившийся в творчестве Чехова в рассказе «Студент», «еще лучше выяснится нам из рассказа „Случай из практики“, который и может быть понят только с высоты этого мировоззрения <...> Та действительность, которая давила его своею пошлостью и из которой он долго не мог выбраться, это только видимая поверхность жизни, грязная, мутная накипь <...> Слой за слоем разбирая эту накипь, пробираясь мимо мыслей, чувств, настроений людей, навеянных этою нечистью, он увидел, наконец, чистый, кристальный родник жизни. Он понял, что правда, справедливость, красота — вот

что скрывается в глубоких тайниках жизни, вот чем держится жизнь и в чем спасение всего народа» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова. (Критический очерк). — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 106—107.) Перемена вызывает различное отношение, она терминологически обозначается по-разному, но зафиксирована всеми.

Резко отрицательно оценил эту перемену критик газеты «Московский листок», истолковав ее как переход Чехова от «объективного» творчества к открытой тенденциозности: «Тяжелое впечатление производит этот рассказ <...> Много лет подряд Чехова обвиняли в том, что он писал, как поет соловей: закрывая глаза, то есть не желая знать идейной стороны явлений. Чехов обладал тогда величайшим качеством, какое только может быть у художников — он умел быть удивительно объективным в своих произведениях, умел оставаться чистым художником, изображая даже наиболее нечистые, наиболее жизненные страницы окружающей его действительности <...> в последнее время он уже стал изменять коренным своим заветам, начинает влагать в произведения свои не только душу живу, но и предвзятую, со стороны навязанную мысль, смоченную гражданскими слезами» (Н. Р. Литературное обозрение. — «Московский листок», 1899, прибавление к № 10, № 2, 10 января, стр. 13).

Эволюция Чехова в отзыве «Московского листка» объяснена влиянием критики, требующей от писателя «затасканных мотивов», а также влиянием редакторов «Русской мысли». «В результате получилось то, чего и следовало ожидать: „беспринципные“ произведения первого периода являются, без сомнения, несравненно более крупным вкладом в сокровищницу русской литературы, чем последние чеховские дары...» Видя в монологе Тригорина из второго акта «Чайки» «подлинную трагедию писательской души», и притом автобиографическую, критик «Московского листка» считает, что призвание Чехова заключалось в изображении поэзии жизни, в то время как по чувству писательского долга он перешел к «гражданским» темам. «„Случай из практики“ не представляет интереса по содержанию, не являет его и по форме», несмотря на «ряд очень хорошо написанных, полных поэзии строк» (стр. 14).

М. Столяров поставил «Случай из практики» в ряд с другими произведениями «позднейшего времени», такими, как «Ионыч», где Чехов продолжает изображать «различные эпизоды из жизни, исполненные того же холодного формализма» (Мих. Столяров. Новейшие русские новеллисты. Гаршин. Короленко. Чехов. Горький. Киев — Петербург — Харьков, 1901, стр. 58 и 46). «Жизнь по шаблонам парализует ум, чувство и волю, вследствие чего между людьми устанавливаются какие-то мертвые отношения» (стр. 46). Этот характер отношений проявляется, по мнению Столярова, вначале, в отношении Королева к своей пациентке, «а между тем, — восклицает критик, — иногда одно живое слово действует на больного современного человека — читай, измученного физически и нравственно — действительнее самых целебных лекарств, самых искусных в медицинском мире врачей» (стр. 66).

Некоторые особенности чеховской поэтики также вызвали критические замечания. Развитие действия в «Случае из практики»

вызвало упрек И. Н. Игнатова в том, что рассказ фрагментарен, а конечные выводы Королева необоснованны, и читатель, таким образом, не может уловить связи между впечатлениями героя и его суждениями: «Нам кажется, что заключительные мысли доктора мало гармонируют с тем впечатлением, которое он вынес из своего путешествия. Где элементы, развитие которых может повести „к светлой и радостной жизни“, если только наблюдения его справедливы? Между посылками и заключениями существует какой-то пропуск, lacune, которую читатель не может заполнить сам ввиду отсутствия необходимых данных» (И-т. Новости литературы и журналистики. — «Русские ведомости», 1898, № 289, 19 декабря).

Гораздо резче истолковал это свойство чеховского рассказа упоминавшийся рецензент газеты «Московский листок»: «В сущности, это даже и не самостоятельный рассказ — это несколько случайно вырванных страничек из записной книжки писателя...»; «Непродуманность сюжета и небрежность формы отличает его от других работ Чехова».

Напротив, Богданович отнес эту кажущуюся «случайность» и «небрежность» за счет редкой способности Чехова в одном моменте разом осветить глубокие противоречия жизни: «Выхвачен из сложной картины жизни один яркий момент, в котором с особой силой проявляются противоречия, непримиримые ни с какой логикой, нелепые сами по себе и тем более тягостные. Такие моменты важны и поучительны всегда, и дорог художник, умеющий с поразительной живостью воспроизвести их» («Мир божий», 1899, № 2, отд. II, стр. 3).

Рассказ сразу же обратил на себя внимание переводчиков. 7 марта 1899 г. В. А. Чумиков, переводивший рассказы Чехова на немецкий язык, писал ему из Лейпцига: «Как живо и рельефно обрисована бедная девушка в „Случае из практики“; к ней идет эпиграф из чудного стихотворения Фофанова „Безумная“...» (ГБЛ).

А. В. Гурвич, переводчик из Николаева, обратился к Чехову за разрешением перевести рассказ «Случай из практики», в числе прочих, на еврейский язык (см. примечания к рассказу «О любви»).

При жизни Чехова рассказ переводился на чешский и сербскохорватский языки.

ПО ДЕЛАМ СЛУЖБЫ

Впервые — «Книжки Недели», 1899, № 1, стр. 16—36. Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 304—322.

Первая заметка, использованная в рассказе «По делам службы», сделана Чеховым в мае-июне 1891 г., когда он жил в Алексине (с 14 по 18 мая) или Богимове (с 18 мая по сентябрь): «[Прежде стрелялись] Теперь стреляются оттого, что жизнь надоела и проч., а прежде — казенные деньги растратил» (Зап. кн. I, стр. 10).

Текст заметки почти совпадает со словами судебного следователя Лыжина (его разговор с доктором Старченко о «нервном веке» и неврастениках).

Вторая запись представляет собой набросок сюжета «По делам службы»: «Земец растратил и застрелился. Я со становым поехал вскрывать его. Приезжаем. Лежит на столе. Поздно. Отложили вскрытие до завтра. Становой уехал к соседу играть в карты, я лег спать. Дверь то открывалась, то закрывалась опять. Казалось, что мертвец ходит» (Зап. кн. I, стр. 41). Сделана она после множества заготовок к повести «Три года», в 1893 или в 1894 г., но не раньше апреля 1893 г. В рассказе, в отличие от этой заметки, нет конкретной причины самоубийства земского страхового агента, но, как и в начале первой записи, объяснение самоубийства — в неудовлетворенности жизнью (сотский о судьбе Лесницкого). Два первоначальных героя: доктор, от чьего лица идет речь в заметке, и становой — заменены судебным следователем, с точки зрения которого ведется повествование, и доктором. Уже здесь намечена сюжетная схема первой половины рассказа до возвращения доктора Старченко за Лыжиным.

Третья запись: «Глаза нехорошие, как у человека, который спал после обеда» (Зап. кн. I, стр. 48) относится тоже к 1893—1894 гг., но ко времени более позднему. Несколько видоизменившись, сравнение это связывается в рассказе с портретом самоубийцы-неврастеника Лесницкого.

И, наконец, еще одна заметка: «Русский суровый климат располагает к лежанью на печке, к небрежности в туалете» (Зап. кн. I, стр. 24) предназначалась для повести «Три года» и входила в журнальный текст главы X (см. т. IX Сочинений, стр. 378). В рассказе «По делам службы» о губительном влиянии суровой природы и длинных зим на характер и умственный рост русского человека говорит доктор Старченко в беседе с фон Тауницем.

Итак, все заготовки, использованные Чеховым в рассказе «По делам службы», сделаны были в 1891, 1893—1894 гг.; с ними перемежаются записи к повести «Три года», рассказам «Анна на шее», «Убийство», «Ариадна», «Дом с мезонином», «Мужики», законченным в 1894—1896 гг. и напечатанным в 1895—1897 гг. 15 января 1894 г. Чехов писал М. О. Меньшикову: «У меня скопилось много сюжетов для повестей и рассказов...». Они отодвинули на несколько лет сюжет о самоубийце, и он был реализован лишь в конце 1898 г.

В письме от 8 ноября 1898 г. сотрудник «Недели» Меньшиков предлагал Чехову дать что-нибудь в журнал: «Другой редактор <...> просил при случае напомнить Вам, что есть на свете журнал „Неделя“, который к Вам дружественнее всех изданий, какие существуют, и который может платить à la Маркс. Подписчики „Недели“, столько читающие в ней о Чехове и не видящие его воочию, могут подумать, что это какой-нибудь иностранный писатель» (ГБЛ). В письме от 15 ноября 1898 г. Чехов обещал Меньшикову выполнить его просьбу.

«По делам службы», позднее «Душечка» и «Новая дача» написаны в Ялте, на даче К. М. Иловайской «Омюр» (теперь ул. Кирова, д. 32). 14 ноября Чехов отослал в «Русскую мысль» рассказ «Случай из практики». «По делам службы» можно датировать

временем от 15 до 26 ноября. 26 ноября Чехов отправил его Меньшикову с условием: «Рассказ еще не кончен в деталях, отделаю его в корректуре, теперь же сидеть над черновой рукописью не хотелось долго, нездоровится немножко, да и тороплюсь послать. Итак, пожалуйста, корректуру».

1 декабря Меньшиков горячо благодарил Чехова: «Гайдебуров в восхищении и пусть сам благодарит Вас как собственник журнала, но и я крепко Вам благодарен, и читатели наши, конечно. Я сегодня же по телефону просил передать Гайдебурову насчет корректуры <...> Завтра буду в Петербурге и послежу за спешной высылкой Вам корректуры» (ГБЛ).

До 9 декабря корректура еще не была доставлена в Ялту; в тот день в письме Чехов высказал свое опасение Меньшикову: «Из редакции „Недели“ ни слуху ни духу, и я уже начинаю побаиваться, что там в редакции не знают моего адреса и послали корректуру в Ниццу». Наверное, Чехов правил корректуру после 10 декабря, что видно из письма к нему Меньшикова от 15 декабря 1898 г.: «Корректурные листы Вы, вероятно, получили и успели уже прочитать их. Гайдебуров вчера тревожился тем, что они не идут» (ГБЛ).

2 февраля 1899 г. Чехов просил Меньшикова прислать ему в Ялту «Книжку Недели» с рассказом, или оттиск, или два оттиска рассказа «для составления „полного“ собрания сочинений», которое он, «по договору, должен представить Марксу в скорейшем времени».

Очевидно, в феврале 1899 г. рассказ и был передан А. Ф. Марксу для тома IX. В конце 1899, начале и августе 1900 гг. Чехов получал корректуры VIII и IX томов, «неизвестно для чего набранных»; об этом он уведомлял Маркса 9 августа 1900 г. (см. стр. 370). Но работа над томом IX началась летом 1901 г. Корректуру этого тома Чехов правил в начале октября и ноября 1901 г.: 3 октября А. Ф. Маркс в письме к Чехову выражал надежду, что ему уже доставлен набор тома IX (ГБЛ), а 8 октября из Москвы Чехов заверял секретаря издательства, Л. Е. Розинера, о высылке корректуры «на этих днях». 7 ноября 1901 г. Маркс спрашивал Чехова: «Получили ли Вы сверстанные листы IX тома?», а 13 декабря извещал его: «Сегодня вышел IX том Ваших рассказов...» (ГБЛ).

При включении «По делам службы» в собрание сочинений был снят подзаголовок. Правка в основном касалась пунктуации. Слово «тверезый» исправлено на «чверезый», заменены еще 2 слова и добавлено одно.

Сюжет рассказа о самоубийце-неврастенике складывался постепенно. 5 февраля 1888 г. в письме к Д. В. Григоровичу Чехов назвал причины, по его мнению, влияющие на частые самоубийства русских юношей: «...необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц, славянская апатия и проч.»

Возможно, появление первой заметки к рассказу «По делам службы» в записной книжке Чехова 1891 г. связано с книгой старого знакомого Чехова, с которым он в 1884—1885 гг. встречался в Звенигородском уезде Московской губернии, врача

П. Г. Розанова, — «О самоубийстве». М., 1891. Разбирая причины и статистику самоубийств в Москве с 1870 по 1885 г., Розанов делал вывод о людях с «невропатической конституцией», кончающих самоубийством неожиданно, без видимой причины: «После пьянства неврастения составляет один из губительнейших бичей нашего „нервного века“. В интеллигентных классах она по преимуществу обусловливает самоубийство...» (стр. 78).

В рассказе отразились жизненные впечатления писателя. В 1884 г. Чехов участвовал в судебно-медицинском вскрытии трупа в десяти верстах от Воскресенска вместе с судебным следователем и уездным врачом (письмо к Н. А. Лейкину 27 июня 1884 г.). Приходилось Чехову заниматься этим и позже. 22 февраля 1892 г. он сообщал В. А. Тихонову: «...случается, летом произвожу судебно-медицинские вскрытия, коих не совершал уже года 2—3».

М. П. Чехов, говоря о мелиховском периоде в жизни брата, указал на прототип сотского Лошадина: «... Антона Павловича <...> выбрали в члены <Серпуховского> санитарного совета. <...> То и дело к нему приходил то с той, то с другой казенной бумагой сотский, и каждая такая бумага звала его к деятельности. Этот сотский, или, как он сам называл себя, „цоцкай“, служил при Бавыкинском волостном правлении, к которому в административном отношении принадлежало Мелихово, и он-то и выведен Чеховым в рассказе „По делам службы“ <...> Это был необыкновенный человек; он „ходил“ уже тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы» (Вокруг Чехова, стр. 267; см. также: Антон Чехов и его сюжеты, стр. 98, 99).

Рассказ был сразу замечен современниками и вызвал общее одобрение.

Первыми откликнулись сотрудники журнала «Неделя». «От члена редакции, читавшего Вашу корректуру, слышал, что рассказ вышел превосходный», — передавал Меньшиков Чехову в письме от 15 декабря 1898 г. (ГБЛ; см. также стр. 398). В следующем письме он подробно анализировал «По делам службы»: «Рассказ Ваш вышел очень сильным, „цоцкай“ как живой. Читая эту вещь, я всё удивлялся краткости формы и обилию содержания: слова, фразы, слог — всё это у Вас канва, совсем исчезающая под картиною огромной и глубокой жизни. Вся суть в волшебной способности находить в хаосе слов те самые простые словечки и то нечаянное сочетание их, которые — как чиркнутая спичка — сразу освещают множество вещей. Единственное, что мне показалось несколько натянутым в рассказе, это сон следователя. „Мы идем, идем, идем“ — превосходно, но объяснение этого символа и от лица покойника, и книжным языком — мне показалось ненатурально. Но конец опять захватывает силой и естественностью. Это одна из лучших Ваших вещей» (1899, январь; неточно: Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 49).

Л. И. Веселитская-Божидарович (псевдоним — В. Микулич) 16 января 1899 г. делилась с Чеховым впечатлениями от его последнего произведения: «Я хотела было по получении Вашего письма послать Вам „Черемуху“ и уже заклеила ее в бумагу,

но прочла Ваш чудный рассказ в „Неделе“ и бросила „Чер<емуху>“ в ящик, п<отому> ч<то> все мои писания напомнили мне Ваших девиц в серых платьях, кот<орые> пели дрожащими голосами дуэт из „Пиковой дамы“. Хоть я и не виновата, что могу только петь дрожащим голосом и не могу гудеть, как метель, но все-таки Вам посылать что бы то ни было мое просто совестно. Прочла В<аш> рассказ 2 раза, потом М<ихаил> Ос<ипович> читал его вслух мне и Яше <сыну Меньшикова>, теперь еще прочту его вслух маме и радуюсь за нее, что она еще не читала его и что я так хорошо прочту ей его. <...> Вчера ко мне приходила одна гостья, тоже в восхищении от „сотского“. Я похвастала, что напишу Вам, и она просила передать, что она с мужем зачиталась до 2-х часов ночи и что рассказ необыкновенно хорош. Мне смешно, что нет ни одного порядочного критика, кот<орый> толком бы сказал, какой Вы великий талант» (ГБЛ).

30 января М. П. Чехова писала брату: «О тебе говорит вся Москва. Последний твой рассказ в „Неделе“ удивительно хорош!» (Письма к брату, стр. 100).

В письме от 21 февраля 1899 г. из Петербурга А. А. Энгельгардт, напечатавший в журнале «Das literarische Echo», 1899, № 3, характеристику литературной деятельности Чехова, называл «По делам службы» «замечательно поэтичным, хотя, конечно, грустным сочинением» (ГБЛ).

В письме от конца декабря 1901 г. Вс. Э. Мейерхольд выражал восхищение свое и других актеров МХТ'а рассказами «Дуэль», «Палата № 6», «Черный монах», «По делам службы», в которых «сдавленные слезы <...> ласки поэзии и трепетное ожидание лучшего будущего... С Вами легче жить, потому что Вы внушаете веру в лучшее будущее и заставляете терпеть» (ЛН, т. 68, стр. 443).

Е. В. Лебедева, читательница из Москвы, почувствовала протест против «будничного ужаса жизни», вложенный в рассказы «Случай из практики», «По делам службы» и «Дама с собачкой». Они «заставляют глубже присмотреться к жизни, к ее сложному, невыносимо тяжелому для иных людей, но людьми созданному механизму, увидеть всю ее неправду, мелочность и условность» (1900 г. — ГБЛ; «Научные доклады высшей школы. Филологические науки», 1964, № 4, стр. 171, 170).

Особенный интерес вызвал рассказ у Л. Н. Толстого. 14 января 1899 г. С. А. Толстая записала в дневнике: «Прекрасно провели вечер: Лев Николаевич читал нам вслух два рассказа Чехова: „Душечка“ и другой, забыла заглавие — о самоубийце, очерк скорей» («Дневники Софьи Андреевны Толстой. 187—909». М., 1932, стр. 109).

Об этом чтении, об отношении слушателей к образу Ильи Лошадина сообщал Чехову И. И. Горбунов-Посадов 24 января 1899 г.: «... в Москве Лев Н<иколаевич> прочел мне (и еще собравшимся людям), чудесно, с увлеченьем прочел два Ваши новые „По делам службы“ и „Душенька“ <„Душечка“>. Оба очень хороши, особенно даже „Душенька“ <...> В „По делам службы“ Лев Н<иколаевич> чудесно читал „цоцкого“. Как живой был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum-mobil'а. Вся тщета, бессмыслица распорядительства кабинетных бар над деревнею так

ярко выступает. А метели-зимы как хорошо изображение». Горбунов-Посадов просил «По делам службы» для издания в «интеллигентной серии» «Посредника» (ГБЛ; Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, стр. 518). Однако Чехов отвечал, что это невозможно — все сочинения проданы А. Ф. Марксу (см. стр. 392).

В библиотеке Толстого (Музей-усадьба «Ясная Поляна») обнаружен экземпляр «Книжек Недели» с многочисленными толстовскими карандашными пометами на тексте рассказа. Большая их часть относится к «цоцкому». Отмечена его доброта, вера в справедливость, покорность, своеобразие речи, детали портрета. Проведена черта против слов о стариках, «у которых в душе каким-то образом крепко сжились пятиалтынничек, стаканчик и глубокая вера в то, что на этом свете неправдой не проживешь». Пометы Толстого убеждают в том, что он имел в виду «цоцкого», записав в дневнике 7 мая 1901 г.: «Видел во сне тип старика, кот[орый] у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющ[ий] и ругатель. Я в первый раз ясно понял ту силу, к[акую] приобретают типы от смело накладываемых теней» (Толстой, т. 54, стр. 97; см. еще заметку в записной книжке 22 апреля 1901 г. — там же, стр. 248). Подчеркнуты также места, где говорится о пробуждении совести у Лыжина, где прорывается авторский голос. Остановили на себе внимание Толстого мастерство отдельных деталей в рассказе и пейзаж. Подчеркивания трех типов: прямая вертикальная черта на полях, горизонтальная линия под словом или строкой и точки на полях слева — свидетельствуют о многократном чтении Толстого, о его внимательном изучении мастерства Чехова.

Критика, высоко оценившая рассказ, старалась определить его место в ряду последних произведений Чехова и объяснить значение образа молодого человека — следователя Лыжина.

А. И. Потапов замечал, что рассказы Чехова, в том числе «По делам службы», знаменуют собой новый этап в его творчестве — переход к анализу общественных противоречий, к большим социальным обобщениям. Прежде Чехов «стоял очень долго как-то в стороне от задач общественного развития, не был „действенным“ <...> Индивидуальная психология слишком заслоняла собою на его картинах общественные горизонты» («Из жизни и литературы. А. П. Чехов и публицистическая критика». — «Образование», 1900, № 1, стр. 22). Теперь Чехов стал показывать, что «внешние рамки и отношения „по форме“ душат жизнь или, в лучшем случае, не интересуются ею вовсе...». Пример тому — картина жизни в рассказе «По делам службы». Характерная особенность — изображение того, как форма душит деревню, страдающую «от формализма. Ее отношения к этому злу и посильное его разумение хорошо выражены в лице старика сотского Лошадина, который больше тридцати лет ходит и терпит, ходит только „для формы“ и будет ходить для формы до конца своих дней» (там же, стр. 27). К достоинствам Чехова Потапов относил чувство гражданской совести. «Но кто так ужасается при виде общественных контрастов, тот никогда не примирится с их существованием», — писал он, — и в этом — «залог жизненности его таланта» (стр. 28).

А. И. Богданович говорил о необходимости для деревни «здоровых, сильных людей», которые приняли бы непосредственное участие в борьбе с неурядицами современной жизни. По мнению Богдановича, причина страданий новых чеховских героев — их классовое отчуждение; рассказ «По делам службы» «проникнут одним общим для них настроением печали <...> и тоски о лучших, человечных отношениях между людьми, теперь такими чуждыми друг другу, разрозненными и одинокими» (А. Б. Критические заметки. — «Мир божий», 1899, № 2, стр. 7).

Основное внимание уделил Богданович образу Лыжина; в отрыве от народной жизни он усмотрел несостоятельность этого героя и временный характер его протеста против несправедливого общественного устройства: «Лыжин — только типичный представитель молодых деятелей в русском вкусе. В годы университетской жизни человек кипит, горит, всем сердцем чувствует свою связь с общей массой не только своего народа, но даже всего мира. Мысли, навеянные сном Лыжина, — это постоянный предмет разговоров и споров о всяких „измах“. Но вот человек вступает в жизнь, сталкивается в действительности с „социальными факторами“ <...> и ничего не понимает, не видит и не слышит. <...> Как и огромное большинство, он подчинится условиям жизни, где нет места этим важным мыслям, где нет почвы для их проведения в жизнь» (стр. 9). Заслуга Чехова в том, что он пробуждает общественную совесть: «Мучительно-тревожное настроение чуткого и вдумчивого художника отдается в душе читателя, будит его притупившуюся к житейским неурядицам чувствительность, заставляет дать отчет в своей жизни и деятельности. Художник является в данном случае выразителем тех глубоко скрытых общественных настроений, которые назревают в массе общества, еще бессознательных, но уже властных и многозначительных. „Так жить дольше нельзя“, — этот горький вывод воплощается в ряде грустных картин, понятных всем, кто еще имеет уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть» (стр. 10).

М. Столяров тоже объяснял преходящий характер протеста Лыжина однобоким развитием, отрывом от реальной действительности, но, в отличие от Богдановича, намечал перспективу будущей духовной деградации этого интеллигента: «Пройдет немного лет, и окружающая обстановка не в состоянии будет вызвать даже мимолетного раздумья. Лыжин превратится в Старцева, совершенно изолировавшегося от живой жизни и создавшего себе особый интерес в раскладывании и подсчитывании кредитных бумажек, собранных во время визитов» (Мих. Столяров. Новейшие русские новеллисты. Киев — Петербург — Харьков, 1901, стр. 62).

В. Мирский полемизировал с теми, кто упрекал Чехова в общественном безразличии, в отсутствии идеалов, в объективизме. Он утверждал, что авторская позиция видна в «тоскливом тоне рассказов», в «грустной мелодии фраз», во внимании к тому, а не другому явлению жизни. Критик предупреждал тех, кто хочет найти у Чехова привычные формы выражения авторского отношения к изображаемому («лирические отступления», «вставки „от себя“»): «...вы найдете у него поражающую картину нашей

жестокой, монотонной жизни — картину, пробуждающую в вас чувство отвращения и ужаса...» «В рассказе „По делам службы“ даже сытому, довольному человеку, у которого всё впереди, чуется, как жалуются угнетенные жизнью люди...» (В. Мирский. Наша литература. (О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове). — «Журнал для всех», 1902, № 3, стлб. 361, 362).

О философском смысле «По делам службы» писал А. Л. Волынский (А. Л. Флексер): «Рассказ проникнут философией русской действительности в проявлениях ее серого, массового, безвестного труда, в едва уловимых законах ее долготерпеливого и многострадального существования. То, что поверхностным интеллигентным людям, приезжающим в деревню по делам службы, кажется отрывочным и случайным, осмыслено художником как нечто единое и цельное» («Борьба за идеализм. Критические статьи». СПб., 1900, стр. 342). Волынский отмечал и необычайный взлет мастерства Чехова. Рассматривая «По делам службы» и маленькую трилогию, «Ионыч», «Случай из практики», «Новую дачу», он говорил, что «„По делам службы“ — одна из самых ярких вещей в этом цикле рассказов Чехова» (там же, стр. 341). Сопоставляя Чехова с Толстым (возможно, имеется в виду «Хозяин и работник», 1895), критик делал вывод о совершенстве стиля Чехова: «Описание ночного переезда по заметенной вьюгою дороге достойно Толстого: неожиданные, смелые эпитеты, целый вихрь тонких деталей, схваченных художником в поэтическом полете, и, в отличие от Толстого, легкость и беглость стиля, без его подъемов и провалов. Чудесное описание, единственное в своем роде в молодой русской литературе» (там же, стр. 341—342). Как и Меньшиков, Волынский считал недостатком рассказа «отдельные рассудочно-аллегорические штрихи» (там же, стр. 342).

Волжский (А. С. Глинка) находил, что настроение Чехова последнего времени стало сказываться «в общем тоне рассказов, в заключительных авторских вставках <...> в многочисленных тирадах героев, представляющих собой подчас целые гимны во славу всеоправдывающего пантеизма». Слова Лыжина, — утверждал он, — это «давняя, затаенная мысль» самого Чехова, «которую он всё настойчивее, всё определеннее вкладывает в уста своих героев» (Волжский. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 35, 36).

При жизни Чехова рассказ переводился на сербскохорватский и чешский языки.

Стр. 89. ... окладные листы... — бумаги о денежных повинностях, земских сборах с каждой податной единицы.

Стр. 91. Помяни, господи, душу рабы твоей Юлии, вечная память. — Слова из молитвы по умершем — «Последование по исходе души от тела» («Псалтырь»).

Стр. 94. «Бразды пушистые взрывая..» — Строка из романа Пушкина «Евгений Онегин» (гл. V, строфа 2).

Стр. 96. «Un petit verre de Cliquot» — Из рефрена вальса А. Райналя «La valse du Cliquot». В русском переводе И. И. Павлова — «Клико. Веселый вальс». Для пения с акк. ф-н. СПб., изд. Иогансона, 1892.

Стр. 97. ...дуэт из «Пиковой дамы». — Дуэт Лизы и Полины («Уж вечер... облаков померкнули края») на слова элегии Жуковского «Вечер» из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама» (1890 г.).

ДУШЕЧКА

Впервые — «Семья», 1899, № 1, 3 января (ценз. разр. 31 декабря 1898 г.), стр. 2—4, 6. Подзаголовок: Рассказ Антона Чехова. Подпись: Антон Чехов.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 289—303.

В 1893 или в 1894 году в записной книжке Чехова появилась заметка, ставшая зерном рассказа «Душечка»: «Была женой артиста — любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу» (Зап. кн. I, стр. 48). В рассказе вместо кондитера — лесоторговец, позднее — ветеринар; в конце — мальчик Саша, которого нет в записи.

К образу Душечки протягиваются нити от начатой в конце 80-х годов, но оставленной повести; от нее уцелели записи на отдельных листах (ЦГАЛИ, ф. 549, оп. 1, ед. хр. 198, лл. 2—7 и Музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове). Мотивы повести использованы также в «Рассказе неизвестного человека» и повести «Три года». В записях намечены черты облика некой Ольги Ивановны, обладающей редкой способностью любить. Образ этот предназначался для повести «Три года», но не вошел в нее, а получил развитие в рассказе «Душечка».

Одна из таких записей, тематически связанная с рассказом «Душечка», созвучна рассуждениям Григория Ивановича Орлова из «Рассказа неизвестного человека»: «Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло, как их лица и наряды; они говорят о науке, литературе, тенденции и т. п. только потому, что они жены и сестры ученых и литераторов; будь они женами и сестрами участковых приставов или зубных врачей, они с таким же рвением говорили бы о пожарах или зубах. Позволять им говорить о науке, которая чужда им, и слушать их, значит льстить их невежеству» (ПССП, т. XII, стр. 300—301).

Об эволюции женского образа в заметках и записях Чехова, а также в вариантах «Рассказа неизвестного человека» и повести «Три года», образа, нашедшего воплощение в характере Ольги Семеновны, см. в статье: А. С. Мелкова. Творческая судьба рассказа «Душечка». — Сб. «В творческой лаборатории Чехова». М., 1974, стр. 82—88. См. также: З. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 291—312.

Еще 3 ноября 1892 г. Н. Е. Эфрос, секретарь редакции газеты «Новости дня», приглашал Чехова к участию в еженедельном журнале «Семья», который начал издаваться с 1 ноября при этой газете («Левенсоном, а на самом деле — Липскеровым»). Он заверял, что «журнал будет скромный, но приличный, чистый, честный

и живой». В мае 1897 г. Эфрос вновь и вновь просил Чехова дать рассказ, надеясь поднять репутацию журнала: «...появись Ваше имя в „Семье“ — брешь будет пробита, и следом за Вами пойдут многие» (ГБЛ).

Письма Чехова к Эфросу за это время не сохранились. Но по письму Эфроса (от 18 июня 1898 г. — ГБЛ) можно судить о том, что в июне 1898 г. они встречались в Москве. Возможно, тогда Чехов обещал дать рассказ в «Семью». Позднее Эфрос напомнил об этом: «Вспомните, дорогой Антон Павлович, о своем обещании, которым Вы так меня обрадовали, и дайте что-нибудь мне. Вы обещали так категорически, и я в полной уверенности, что не обидите меня и я получу от Вас рассказ, маленькую повесть, что хотите» (б/д. — ГБЛ).

Вероятно, рассказ написан между 26 ноября и 7 декабря 1898 г.: 26 ноября Чехов отослал в Петербург «По делам службы», а 9 декабря рассказ «Душечка» был получен Эфросом; в тот день он телеграфировал: «Великое спасибо чрезвычайно обязали бы разрешением поспешить в рождественском номере газет<ы>. Деньги высылаем» (ГБЛ). Ответ Чехова неизвестен, но он был против помещения рассказа в газете, что явствует из письма Эфроса, отправленного вскоре после 9 декабря: «Все Ваши желания, конечно, исполню в точности: рассказ помещу в один прием, в „Семье“, и не в рождеств<енском> номере <„Новостей дня“>, раз Вы этого не хотите. <...> Корректуру вышлют завтра. Будьте добры, дорогой, вышлите ее так, чтобы 20-го я ее получил обратно, не позднее» (ГБЛ).

Очевидно, от М. П. Чеховой о «Душечке» узнал Е. З. Коновицер, соиздатель газеты «Курьер». 16 декабря он телеграфировал в Ялту: «Редакция „Курьера“ уполномочила меня слезно просить Вас прислать рассказ новогодний номер внемлите просьбе не откажите» (ГБЛ).

Ответ на телеграмму Чехов дал в письме к сестре от 17 декабря 1898 г.: «Я охотно бы послал что-нибудь в „Курьер“, конечно, в тысячу раз охотнее, чем в „Семью“, но в „Курьере“ я не могу сотрудничать, пока с „Русских ведомостей“ не снимут цензуру. Если я стану работать у конкурента „Русских ведомостей“, то они, т. е. „Р<усские> в<едомости>“, дурно это истолкуют и обидятся».

В. А. Гольцев, печатавшийся в «Курьере», писал Чехову 17 декабря 1898 г.: «Дорогой друг, что случилось? Неужели ты попал в „Семью“ Липскерова? Сегодня Коновицер мне об этом сказал. Неужели „Новости дня“ достойнее „Курьера“? Мы почувствовали и личное оскорбление» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42).

Впоследствии и М. О. Меньшиков выразил сожаление, что рассказ «Душечка» опубликован в «Семье», а не в «Неделе»: «Такие вещицы, например, как „Душечка“, затерявшаяся в „Семье“, и даже самые крохотные Ваши рассказы были бы приняты с величайшей радостью» (письмо от 14 сентября 1899 г. — ГБЛ).

«И, действительно, Эфрос не по чину берет», — замечал П. А. Сергеенко в письме к Чехову от 3 февраля 1899 г. (ГБЛ).

Чехов был недоволен нечеткостью работы редакции. 20 декабря 1898 г. он отвечал Эфросу: «...уже 20-е, вечер, уже пришли московские газеты от 18-го, а из Вашей конторы, как говорится,

ни слуху ни духу. Очевидно, контора не исполнила Вашего распоряжения. Как бы ни было, не сердитесь, если корректуру получите не к 20-му. Не моя вина». Сведений о получении Чеховым корректуры, ее правке и отсылке в переписке нет.

В своих письмах Чехов жаловался на Эфроса: Вл. И. Немировичу-Данченко сообщал, что Эфрос обращается с ним «просто по-свински» (29 января 1899 г.); А. С. Лазареву (Грузинскому): «...никак не упрошу Эфроса прислать мне номер журнала с моим рассказом. Раз пять писал — и никакого ответа» (10 февраля 1899 г.).

Рассказ был послан А. Ф. Марксу для тома IX сочинений. (О работе Чехова над корректурой этого тома см. примечания к рассказу «По делам службы».)

Помещая «Душечку» в собрание сочинений, Чехов снял подзаголовок. Им была проведена небольшая стилистическая и синтаксическая правка. В речи Ольги Семеновны определение мальчика «умный» заменено на «умненький», «повстречалась» — на «повстречалася», более просторечное; вместо «Часто заболевают» стало: «То и дело слышишь, люди заболевают», что еще больше подчеркнуло привычку героини прислушиваться к чужим мнениям. Вместо «Андреевич» в двух случаях — разговорное «Андреич». Исправлены опечатки.

Слова Чехова об опечатках в тексте рассказа приведены в воспоминаниях М. Горького (см. ниже, стр. 411).

В повествовании о неудачнике-антрепренере Кукине отразилось состояние русского опереточного театра. В 1890-е годы оперетта в России переживала период упадка. В газете «Курьер» (1899, № 64, 6 марта, под рубрикой «Театр и музыка», стр. 3) говорилось, что «за минувший год» «несли убытки большей частью опереточные труппы...»

В какой-то мере прообразом Кукина мог послужить ялтинский антрепренер, арендовавший городской театр и курзал, руководитель опереточной труппы С. Н. Новиков.

В Ялте не было постоянной труппы, и в течение осени 1898 г., после приезда Чехова в Ялту, там давали спектакли заезжие артисты: с 22 сентября по 8 октября — Общество артистов итальянской оперы; с 11 по 24 октября — Товарищество русских драматических артистов; с 29 ноября и до конца года — Товарищество русско-малорусских артистов под управлением И. Ю. Португалова; с 12 ноября по 6 декабря гастролировал цирк Мануэля Герцога, давал представления клоун Дуров (см.: «Крымский курьер», 1898, № 11—118, 15 августа — 31 декабря; ср. в рассказе — стр. 104, строки 27—29).

Публика в Ялте шла в театр неохотно, и С. Н. Новиков терпел постоянные убытки. Позднее Чехов сообщал Вл. И. Немировичу-Данченко (10 марта 1900 г.): «...полных сборов в театре никогда не бывает, и театр пустует». 11 октября 1898 г. газета «Крымский курьер» так писала о гастролях итальянцев: «Злополучная италианская труппа покончила у нас свои печальные представления.

Последние спектакли проходили у них весьма трагически. Отсутствие сборов и поэтому отсутствие денег дошло до того, что

один из спектаклей труппы <...> мог окончиться только при благосклонном содействии... полиции» (Z. Злобы дня. — № 54). Подобная судьба ждала и следующую труппу: «В субботу, 24 октября <...> закончило свои спектакли Товарищество русских драматических артистов, не будучи в состоянии бороться „с равнодушием публики“. Стараясь примениться ко вкусам публики, наполняющей театр во время представления опереток, труппа, прилично сыгравшая сначала несколько драм, перешла на легкую комедию и фарсы. <...> комедии и фарсы тоже не посещались публикой» (там же, б/а, отдел «Театр», № 66, 27 октября). То же было и с малорусской труппой. «Пьеса привлекла в театр немного публики», — свидетельствовал И. Зет (там же, № 114, 24 декабря, отдел «Театр») (ср. в рассказе — стр. 102, строки 19—24; стр. 104, строки 10—14, 17—18).

Вопрос о городском театре и курзале не сходил со страниц «Крымского курьера» осенью 1898 г., когда Чехов работал над «Душечкой».

Упоминаемые в рассказе оперетты в 1898 г. после приезда Чехова в Ялте не ставились, но шли в Москве, в театрах: «Эрмитаж» (Каретный ряд, дир. Я. В. Щукин), «Буфф» (летнее помещение — сад «Аквариум», угол Тверской и Садовой, и зимнее — Камергерский переулок, дир. Ш. Омон) и Интернациональном театре В. Н. Шульца — Русская комическая опера и оперетта, под управлением А. Э. Блюменталя-Тамарина (Б. Никитская ул.).

Оперетта «Фауст наизнанку» была поставлена 7, 9, 12 и 23 июля в театре «Эрмитаж», 26 октября и 1 ноября в театре «Буфф», 12 ноября — в Интернациональном театре В. Н. Шульца («Новости дня», 1898, № 5424, 5426, 5429, 5440, 5535, 5541, 5552). Оперетта «Орфей в аду» была возобновлена 24 мая в театре «Эрмитаж», затем шла 25 мая, 8 июня, 4 октября, 8 ноября в театре «Буфф» и 11 октября — в Интернациональном театре В. Н. Шульца («Новости дня», 1898, № 5380, 5381, 5395, 5513, 5548, 5519).

Газета «Новости дня», в разделе «Театральная хроника», помещала отзывы о постановках этих пьес (№ 5522 и 5536, 13 и 27 октября). Чехов постоянно следил за этой газетой. «Читаю „Новости дня“, которые покупаю по гривеннику...», — писал он Е. З. Коновицеру 21 сентября 1898 г.

В сюжетную ткань рассказа вплетаются темы, злободневные для ялтинской жизни того времени. В разговорах Оленьки об отсутствии правильного ветеринарного надзора в городе, о городских бойнях, о частых болезнях слышатся отзвуки судебного дела, начатого городскою думой 13 апреля 1898 г. и законченного 3 марта 1900 г. («Дело о состоянии ветеринарного санитарного надзора в городе Ялте». — Крымский областной государственный архив. Симферополь, ф. 522, оп. 1, № 1000). Обитатели дачи «Омюр» были дружны с Д. А. Усатовым, одним из гласных городской думы, бывшим оперным певцом (см. о нем ниже), и могли от него узнать о ходе этого дела.

В «Крымском курьере» постоянно публиковались отчеты о ветеринарном обследовании животных, о непорядках на городской бойне (см., например, № 93 и 95, 29 ноября и 2 декабря 1898 г.).

Рассуждения Душечки о том, что «классическое образование

лучше реального», отражают слухи об ожидавшихся в конце 1898 г. преобразованиях в системе просвещения: «По слухам, в конце настоящего года Министерством народного просвещения будет рассматриваться вопрос о разрешении лицам, окончившим реальные училища, поступать в университеты, за исключением медицинского и юридического факультетов, без дополнительных экзаменов», — говорилось в «Крымском курьере» (б/а. «Ялта, 4 октября». — «Крымский курьер», 1898, № 48, 4 октября).

Возможно, в заключительных сценах рассказа в какой-то степени преломились воспоминания Чехова о сыне М. В. Киселевой, Сереже, жившем у Чеховых в 1888 г.: «Каждое утро, лежа в постели, я слышу, как что-то громоздкое кубарем катится вниз по лестнице и чей-то крик ужаса: это Сережа идет в гимназию, а Ольга провожает его», — писал Чехов М. В. Киселевой 2 ноября 1888 г.

Рассказ Чехова вызвал горячий отклик в обществе, причем мнения о героине были резко противоположны.

Уже 4 января 1899 г. «усердная читательница и почитательница» Чехова, Е. Ламакина из Москвы, просила объяснения: «...что именно Вы хотели сказать этим рассказом. Я привыкла — читая Ваши произведения последних лет — всегда выносить более или менее ясное представление о цели — ради которой писался Вами тот или другой рассказ <...> Вы доставите мне и целому кружку Ваших почитателей большое одолжение, если не откажете хотя в нескольких строках ответить мне — почему Вы остановились на подобном типе женщины, что подобный тип знаменует собою в современной жизни, неужели Вы считаете его положительным, благодаря только тем сторонам души, которые открылись в героине во второй половине ее жизни, — считаете ли Вы всю первую половину повести типичной для современного брака, для современной девушки среднего класса и образования <...> Должна Вам сознаться, что во мне и в большей части моего кружка тип, выведенный Вами, вызвал не столько сочувствие, сколько вполне отрицательное отношение, а во многих даже насмешку и недоумение — почему Вы сочли нужным обращать свое внимание на подобных женщин» (ГБЛ).

Напротив, писательница Е. М. Шаврова, а также все ее родственники и их друзья встретили «Душечку» восторженно. В письме от 10 января 1899 г. из Москвы она делилась с Чеховым своими впечатлениями: «От „Душечки“ здесь все в восторге, и такая она, право, милая! У нас даже произошла семейная распря, между сестрами, из-за первого номера „Семьи“» (ГБЛ).

23 февраля ее сестра, А. М. Шаврова, в письме к Чехову выразила свое восхищение рассказом и типичностью характера Ольги Семеновны: «В третий раз прочла Ваш прелестный рассказ „Душечка“ и в полном от него восторге. Какая прелесть! Какая прелесть! Когда читаешь этот рассказ, то так и видишь перед собой симпатичную „Оленьку“ и невольно начинаешь ее искать среди своих знакомых <...>

Весь истрепанный лежит у меня на столе № „Семьи“. „Душечку“ читали мы все по несколько раз <...> и каждый раз всё с тем же громадным интересом. А знакомые, которые не получают „Семьи“ и которым я давала читать этот рассказ, тоже в полном от него восторге и благодарили меня» (ГБЛ).

3 февраля 1899 г. П. А. Сергеенко сообщил Чехову свое мнение о рассказе: «На меня „Душечка“ произвела впечатление прекрасной дружеской беседы, после которой не осталось никаких недомолвок, ничего недосказанного» (ГБЛ).

В письме от 10 мая 1899 г. К. М. Иловайская, владелица дачи «Омюр», писала, что ей прислали «Душечку» — и «теперь вся Ялта ее читает. Даже Усатов между тешкой у себя и пельменями у меня читал „Душечку“ впопыхах и, прочитав ее, все-таки не смягчился нравом и по-прежнему громит и ругается, хотя уверяет, что она произвела на него впечатление и что все мужчины — подлецы, а все женщины — прелестные создания» (ГБЛ).

З. Г. Морозова вспоминала: «Я восхищалась <...> рассказом „Душечка“, вышила Чехову подушечку с надписью „За Душечку“ и послала ее ему в Ялту. <...> Чехов ответил мне: „Моя Душечка не стоит такой подушечки“; тут же он мне писал, что многие строгие дамы были недовольны его рассказом: „Пишут мне сердитые письма“» («Воспоминания об А. П. Чехове». — «Литературный музей А. П. Чехова. Таганрог. А. П. Чехов. Сборник статей и материалов». Вып. 2. Ростов н/Д., 1960, стр. 306).

По совету Л. Н. Толстого, его любимый чеховский рассказ был прочитан в кружке близкого его знакомого, судебного деятеля Н. В. Давыдова (у него собирались артисты, писатели, бывали А. И. Сумбатов-Южин и А. Ф. Кони). Об этом чтении вспоминал профессор медицинского факультета Московского университета А. Б. Фохт: «Читать поручили мне. Этот рассказ оценили вполне. Чехов думал сделать свою героиню смешной, но она вышла симпатичной, получился непосредственный женский тип, исполненный детской доброты. Талант не позволил! Талант оказался сильнее писателя, и Ключевский, присутствовавший при чтении рассказа, заметил: „Вот, какова сила таланта!“» (И. В. Федоров. Из воспоминаний профессора А. Б. Фохта об А. П. Чехове и Московском университете. — «Клиническая медицина», 1960, № 1, стр. 145—146).

Вл. И. Немирович-Данченко увидел в характере Ольги Семеновны воплощение самых типических женских качеств, о чем и писал Чехову 7 ноября 1903 г.: «Недавно прочел в первый раз „Душечку“. Какая прекрасная штука! „Душечка“ — это не тип, а целый „вид“. Все женщины делятся на „душечек“ и какой-то другой вид, причем первых — 95%, а вторых только 5. Прекрасная вещь» (ГБЛ; Ежегодник МХТ, стр. 166).

Г. Н. Федотова выбрала «Душечку» для публичного чтения в Московской консерватории. «Вчера <...> Федотова читала твою „Душечку“», — сообщала М. П. Чехова брату 15 марта 1899 г. (Письма к брату, стр. 110).

И. А. Бунин причислял «Душечку» к лучшим произведениям Чехова (ЛН, т. 68, стр. 677).

Особенный восторг вызвал рассказ и образ героини у Толстого, нашедшего в «Душечке» художественное подтверждение своим мыслям о назначении женщины. В течение января 1899 г. он читал «Душечку» несколько раз вслух в московском доме.

С. А. Толстая сделала в дневнике записи о трех чтениях: 14, 15 и 24 января (запись 14 января см. в примечаниях к рассказу «По делам службы») («Дневники Софьи Андреевны Толстой, 1897—1909». М., 1932, стр. 109, 112).

Об этих чтениях сохранился ряд свидетельств. Сергеенко вспоминал, что журнал «Семья» принес в дом Толстых он зимой 1899 г.: «...после чтения Л. Н. с одушевлением заговорил о „Душечке“ и цитировал на память целые фразы.

— Как метко и хорошо, — говорил он, — схвачен Чеховым язык телеграфиста! И эти „хохороны“! И это истинное женское чувство, так сжато и так мастерски выраженное в „Душечке“! Превосходный рассказ! И как истинное художественное произведение, оно, оставаясь прекрасным, может производить различные эффекты.

Через некоторое время к Толстым пришли свежие гости. Л. Н. поздоровался и спросил:

— Читали новый рассказ Чехова — „Душечку“? Нет? Хотите послушать?

И Л. Н. опять начал читать „Душечку“» («О Чехове. Воспоминания П. А. Сергеенко». — «Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения», 1904, № 10, стлб. 251—252; см. также с некоторыми изменениями: П. Сергеенко. Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой. Изд. 2-е. М., 1908, стр. 54—56. См. о том же: П. А. Сергеенко. Записи. — «Литературное наследство». М., т. 37—38, ч. II, 1939, стр. 540. Та же оценка Толстым рассказа — в письме Сергеенко к Чехову от 3 февраля 1899 г. — ГБЛ).

А. Б. Гольденвейзер описал мастерское чтение Толстым этого рассказа: «Я раза три слышал „Душечку“ в его чтении. Читал Лев Николаевич чудесно. Очень просто, как будто сам что-то рассказывал <...> Единственным минусом его чтения было то, что он не всегда мог оставаться беспристрастным. В комических местах иногда начинал сам до слез смеяться, а в трогательных обливался слезами» («Вблизи Толстого». М., 1959, стр. 159).

Но однако не все слушатели Толстого разделяли его оценку образа Ольги Семеновны. Мнение «одной дамы, очень дружной с Толстым», передал Чехову Меньшиков в письме от 19 января 1899 г.: Чехов «слишком с юмористической стороны смотрит на женщину, выставляя ее доброй до глупости, не имеющей ничего своего, смотрящей на всё глазами мужчины. Написано очень хорошо, талантливо...» (ГБЛ).

И. И. Горбунов-Посадов несколько иначе осветил тот же факт в письме к Чехову от 24 января 1899 г.: «Это гоголевская совершенно вещь. „Душенька“ <„Душечка“> останется так же в нашей литературе, как гоголевские типы, ставшие нарицательными. Лев Н<иколаевич> в восторге от нее. Он всё говорит, что это перл, что Чехов — это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлеченьем. Ах, как он чудно читает и как мне хотелось, чтобы Вы были в эту минуту тут и видели его веселое, милое лицо и слышали, с какой любовью он читает! Какая-то дама сказала, что „Душенька“ написана очень мило, но что это насмешка обидная над женщиной. Она совсем не поняла рассказа. По-моему, отношение автора к Душеньке никак не насмешка, это милый, тонкий юмор, сквозь который слышится грусть даже над Душенькою, а их тысячи...» (ГБЛ; Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, стр. 518).

27 января Чехов ответил Горбунову-Посадову из Ялты: «Когда писал „Душечку“, то никак не думал, что ее будет читать

Лев Николаевич. Спасибо Вам; Ваши строки о Льве Николаевиче я читал с истинным наслаждением». Сам Чехов назвал рассказ юмористическим (письмо к А. С. Суворину от 27 января 1899 г.).

Дочь Толстого, Т. Л. Толстая, восхищаясь мастерством психологического анализа Чехова, сообщала ему в письме от 30 марта 1899 г.: «Ваша „Душечка“ — прелесть! Отец ее читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи. <...> в „Душечке“ я так узнаю себя, что даже стыдно. Но все-таки не так стыдно, как было стыдно узнать себя в „Ариадне“» (ЛН, т. 68, стр. 872).

Чехов передавал эти отзывы М. П. Чеховой (его письмо от 4 февраля 1899 г.).

И в последующие годы Толстой неоднократно возвращался к этому рассказу. См. письмо А. С. Бутурлина к П. А. Строеву из Ясной Поляны от 15 сентября 1902 г. (ГМТ; опубл. неточно: «Литературное наследство», № 22—24, 1935, стр. 779).

В Гаспре (1901—1902 гг.), в присутствии М. Горького, у Толстого возник разговор с Л. А. Сулержицким: «У Чехова есть прекрасный рассказ „Душечка“, — ты почти похож на нее.

— Чем? — спросил Сулер, смеясь.

— Любить — любишь, а выбрать — не умеешь и уйдешь весь на пустяки» («Лев Толстой». — Горький, «Наука», т. 16, стр. 311).

М. Горький вспоминает: «Как-то при мне Толстой восхищался рассказом Чехова, кажется — „Душенькой“. Он говорил:

— Это — как бы кружево, сплетенное целомудренной девушкой; были в старину такие девушки-кружевницы, „вековуши“, они всю жизнь свою, все мечты о счастье влагали в узор. Мечтали узорами о самом милом, всю неясную, чистую любовь свою вплетали в кружево.

Толстой говорил очень волнуясь, со слезами на глазах.

А у Чехова в этот день была повышенная температура, он сидел с красными пятнами на щеках и, наклоня голову, тщательно протирал пенсне. Долго молчал, наконец, вздохнув, сказал тихо и смущенно:

— Там — опечатки...» («А. П. Чехов». — Горький, «Наука», т. 6, стр. 61).

В январе 1903 г. чтение Толстым «Душечки» слушал Х. Н. Абрикосов, о чем 27 января 1903 г. писал отцу — Н. А. Абрикосову («Государственный литературный музей. Летописи». М., 1948, кн. 12, т. II, стр. 441).

И. Л. Толстой сообщал Чехову 25 мая 1903 г., что Толстой отнес «Душечку» к своим любимым рассказам Чехова «1-го сорта» (см. т. III Сочинений, стр. 537).

В конце декабря 1904 г. Толстой просил корреспондента «Руси» Н. Попова зайти в Петербурге в издательство А. Ф. Маркса и узнать, можно ли перепечатать в «Круге чтения» рассказы Чехова «Беглец» и «Душечка» (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. 1904—1910 годы. Вып. 1. М., 1922, стр. 55). 5 января 1905 г. Попов отвечал, что в издательстве хотели бы иметь «и письменный запрос с его <Толстого> стороны» (ГМТ). По этому поводу Толстой обращался к Л. Ф. Маркс, вдове А. Ф. Маркса, с письмом от 9(?) февраля 1905 г. (Толстой, т. 75, стр. 218).

Горбунов-Посадов, читая корректуру «Круга чтения», в первых числах января 1905 г. в письме к Толстому советовал не включать «Душечку» в «Круг чтения»: «Это превосходная вещь, но я боюсь, что он может подать повод к самым разномысленным толкованиям <...> Да, главное, как-то и не в тоне „Душечка“ как будто со всею книгой, слишком шутлив тон ее, а это как будто не идет к „Кругу чтения“» (ГМТ; опубл. неточно: Толстой, т. 42, стр. 610). 5 января 1905 г. по поручению Толстого Горбунову-Посадову ответил Д. П. Маковицкий: рассказ этот «надо поместить, Лев Николаевич настаивает на этом» (Толстой, т. 42, стр. 566). И Толстой добавил 6 января: «К Душечке мне бы хотелось написать предисловие, объясняющее ее значение» (Толстой, т. 75, стр. 199).

5 января 1905 г., передавая Маковицкому содержание рассказа, Толстой так его истолковал: «Чехов был тупого мировоззрения, но чуткий художник; как Мопассан, он своим поэтическим чутьем уловил истину. Он шутя хотел рассказать про любовь Душечки, но привязанность, любовь к любимому существу — самое трогательное, что есть в женщине». 8 января 1905 г. он говорил П. А. Буланже о действенной силе юмора Чехова: «И именно потому, что это описано с юмором, оно мило, деятельно так, как Карл Иванович» <в «Детстве» Л. Н. Толстого> (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. Вып. 1, стр. 69, 78). См. также: А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, стр. 158—159.

6 февраля 1905 г. Толстой уже читал вслух «Душечку» и свое «Послесловие» к ней. «Опять был тронут до глубины души. <...> Потом Л. Н. спросил, не будет ли обидно почитателям Чехова, что он пишет про него: что он хотел высмеять женщину, но что бог поэзии взял верх, и он описал их прелесть, самопожертвование» (Д. П. Маковицкий. Вып. 2, 1923, стр. 30).

21 февраля 1905 г. Толстой написал новое окончание «Послесловия к рассказу Чехова „Душечка“». В нем он привел библейскую легенду: моавитский царь Валак пригласил к себе Валаама, чтобы тот проклял народ израильский, но Валаам благословил его. «Это самое случилось с настоящим поэтом-художником Чеховым, когда он писал этот прелестный рассказ „Душечка“ <...> Он, как Валаам, намеревался проклясть, но бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо <...> Рассказ этот оттого такой прекрасный, что он вышел бессознательно» (Толстой, т. 41, стр. 374, 377).

Вероятно, после этого Толстой внес исправления в рассказ. Вычеркнул места, которые, по его мнению, обнаруживали ироническое отношение автора к героине, например: «А как это ужасно не иметь никакого мнения!» Выбросил указание на душевное состояние Оленьки после смерти второго мужа: «И так жутко, и так горько, как будто объелась полыни». А также снял два момента, отражающих внимание мужчин к ее физической красоте. Толстой использовал текст «Полного собрания сочинений» Ант. П. Чехова. Изд. 2-е, А. Ф. Маркса. СПб., 1903 («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. 12. На стр. 14, в начале рассказа, запись Маковицкого: «Отмечено собственноручно Львом Николаевичем. Февр. 1905».

Описание исправлений Толстого см.: А. Е. Грузинский. Яснополянская библиотека. — «Толстовский ежегодник 1912 г.». М., 1912, стр. 139—140. См. также: «Библиотека Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне». I. Ч. 2. М., «Книга», 1975, стр. 440.

С сокращениями текст «Душечки» опубликован в кн.: «Круг чтения», т. 1. М., Изд. «Посредника», 1906, стр. 421—433.

18 марта 1905 г. Толстой заносит в дневник: «Тургенев написал хорошую вещь: Гамлет и Дон-Кихот и в конце присоединил Горацио. А я думаю, что два главные характера это — Дон-Кихот и Горацио, и Санхо Пан<са>, и Душечка. Первые большею частью мужчины; вторые большей частью женщины» (Толстой, т. 55, стр. 129).

Ряд отзывов Толстого о «Душечке» см. также в книге В. Лакшина «Толстой и Чехов». Изд. 2-е. М., 1975, стр. 81—84, 86—88, 97.

В критических работах образ «Душечки» рассматривался как тип социальный, как продукт общественных отношений.

Горький писал в 1904 г., говоря о чеховских героях, неспособных к протесту: «Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает „Душечка“, — милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба» (Горький, «Наука», т. 6, стр. 55).

Волжский (А. С. Глинка) образ Душечки относил к большим художественным обобщениям: «Есть здесь такие крайние проявления этой власти <действительности>, как „Человек в футляре“, „Ионыч“, „Душечка“ и т. п. люди, рабски покорно, без тени протеста отдающиеся бессознательной силе стихийного течения обыденной жизни, угодливо позволяющие ей делать с собой что угодно...» (Волжский. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 66). По его мнению, Душечка представляет собой «переходную ступень между бессознательным равнодушием чистых сердцем и бессознательным равнодушием хищников» (там же, стр. 81). Образ Ольги Семеновны Волжский считал отрицательным из-за ее исключительной податливости внешним условиям. Эту податливость критик объяснял душевной бедностью, отсутствием духовных интересов: «...если нет жизни вне ее, внутренний мир Душечки пустеет, пропадает желание жить, всякий живой интерес <...> Душечка — типический случай, доведенный до высшей степени власти действительности, редкий по своей выразительности экземпляр из категории бессознательно-равнодушных людей Чехова» (там же, стр. 85).

В. И. Ленин использовал образ Душечки в борьбе против одного из лидеров меньшевизма — А. Н. Потресова. В статье «Социал-демократическая душечка» В. И. Ленин сравнивал Потресова с чеховской героиней, много раз менявшей свои вкусы: «Тов. Старовер очень похож на героиню чеховского рассказа „Душечка“. Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ванечкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васечкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Колечкой лечим лошадей. Так и тов. Старовер. „Мы с Лениным“ ругали Мартынова. „Мы с Мартыновым“ ругаем Ленина. Милая

социал-демократическая душечка! в чьих-то объятиях очутишься ты завтра?» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 281).

Стр. 104. ...шел «Фауст наизнанку», и почти все ложи были пустые... — «Фауст наизнанку» — русское название оперетты «Маленький Фауст» Эрве (1825—1892). Либретто Г. Кремье и А. Жема (1869). В русском переводе В. Курочкина поставлена в России в 1869 г. и была встречена недоброжелательно, так как в ней пародия на оперу Ш. Гуно становилась самоцелью.

...ставим «Орфея в аду», приходите. — Оперетта Ж. Оффенбаха (1819—1880). Либретто Г. Кремье и Л. Галеви (1858). Представляет собой завуалированный памфлет на современность. Русский перевод В. Крылова — «Орфей в аду». Опера-фарс в четырех картинах. СПб., 1866. Впервые на русской сцене — в 1865 г. Спектакль пользовался неизменным успехом.

Стр. 108 ...в черном платье с плерезами... — Плерезы — траурные белые нашивки на платье, по рукавам и воротнику.

НОВАЯ ДАЧА

Впервые — «Русские ведомости», 1899, № 3, 3 января, стр. 2—3, с подзаголовком: (Рассказ). Подпись: Антон Чехов.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Сохранились вырезки из газеты, наклеенные на чистые листы бумаги, с типографскими пометами и надписью рукой Чехова: «„Русские ведомости“ 1899, № 3» (ЦГАЛИ).

Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 100—116.

В 1894 г. в записной книжке Чехова появилась заметка, связанная с двумя первыми главами рассказа «Новая дача»: «Пока строился мост, инженер нанял усадьбу и жил с семьей, как на даче. Он и жена помогали крестьянам, а они воровали, производили потравы... Он явился на сход и сказал:

— Я сделал для вас то-то и то-то, а вы платите мне за добро злом. Если бы вы были справедливы, то за добро платили бы добром.

Повернулся и ушел. Сход почесался и говорит:

— Платить ему надо. Да... А сколько платить, неизвестно...

— Спросим у земского.

Итого: слух о вымогательстве инженера» (Зап. кн. I, стр. 52).

Эта заметка могла предназначаться для повести «Моя жизнь»: сделана она одновременно с записями к ней и задолго до остальных заметок к «Новой даче»; здесь названы ситуации, совпадающие с обстоятельствами жизни одного из героев повести — инженера Должикова; сюжет «Новой дачи» выделился из первоначального замысла «Моей жизни» (см. т. IX Сочинений, стр. 497).

В рассказе инженер выражает свое возмущение поведением крестьян не на сходе, как в заметке, а встретившись с ними по дороге; не включено намерение крестьян обратиться к властям:

«Спросим у земского». Вместо «слуха о вымогательстве» в «Новой даче» кузнец Родион передает, искажая, сцену встречи с инженером своим жене и сыну.

В конце июля или в августе 1897 г. была записана реплика, использованная в рассказе: «Лавочник бранится: сатана бесхвостая» (Зап. кн. I, стр. 76). Слова «сатана бесхвостая» в рассказе говорит Лукерья (конец гл. II).

В 1898 г., в период между 16 апреля и 23 сентября, Чехов сделал набросок к одной из сцен главы IV: «Барин мужику: „если ты не бросишь пить, то я буду тебя презирать“. Дома бабы: „что барин сказал?“ — „Говорит: буду призирать“. Бабы рады» (Зап. кн. I, стр. 87). Перенося эту сцену из записной книжки в рассказ, Чехов опять изменил обстоятельства: инженер упрекает крестьян в том, что они собирают грибы в его парке, а не в том, что они пьют. Историю эту Родион передает своей жене Степаниде, и она радуется.

Таким образом, к осени 1898 г. были сделаны заготовки к трем главам (из пяти), был обозначен конфликт между инженером и крестьянами, намечены особенности речи и мировосприятия крестьян.

21 октября 1898 г. Чехов обещал В. М. Соболевскому, редактору-издателю газеты «Русские ведомости»: «Как только начнется дурная погода, я засяду и напишу Вам дюжину рассказов. Обещаю — и слово мое твердо».

Но до 14 ноября Чехов был занят рассказом для «Русской мысли», от 15 ноября до 26 ноября — для «Недели», а между 26 ноября и 7 декабря — для «Семьи».

10 декабря 1898 г. член редакции «Русских ведомостей», Д. Н. Анучин, просил Чехова в письме: «Не будете ли Вы так добры, не признаете ли возможным почтить нас присылкою хотя бы небольшого рассказа или очерка для рождественского нумера или вообще для газеты. Мы были бы весьма признательны Вам за такое внимание и сочувствие» (ГБЛ).

Уже 17 декабря 1898 г. Чехов сообщал сестре: «Посылаю рассказ в „Русские ведомости“». 18 декабря он отвечал Анучину, что рассказ «непременно» пришлет «если не к Рождеству, то к Новому году».

Вероятно, рассказ был написан в период между 12 и 23 декабря 1898 г., так как 24 декабря Чехов уведомлял Соболевского о посылке рассказа «сегодня».

30 декабря Соболевский отправил телеграмму в Ялту: «За письмо статью дружески благодарю пишу подробно» (ГБЛ).

В письме к Чехову от 1 января 1899 г. Соболевский жаловался на цензурные притеснения: «Рассказ помещаю в воскресном (3-го января) № газеты. Надеюсь, что он не будет тронут цензорской рукой, хотя за одно местечко (о богатых и сытых) не ручаюсь: это bête noireпугало (франц.).¹ нашего цензора, с которым до сих пор приходится иметь дело» (ГБЛ; опубл. неточно: Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 61).

Сделаны ли цензором какие-либо изъятия, установить не

удалось. Вероятно, Соболевского смущал разговор Елены Ивановны и Родиона о богатых и бедных и слова Степаниды о том, что «всё счастье богатым досталось».

«Новая дача» вошла в состав тома IX сочинений Чехова.

Правка рассказа при включении его в собрание сочинений была незначительной. Чехов снял подзаголовок. В авторской речи, в повествовании о жене инженера, вместо «приехала в деревню» стало разговорное, просторечное «приехала на деревню». В нескольких случаях вместо точек поставлены восклицательные знаки.

Возможно, что одним из толчков к написанию рассказа послужило письмо к Чехову пианистки А. А. Похлебиной из Гапуровки Екатеринославской губернии от 4 ноября 1898 г.: «Я живу в деревне, но полюбить народ никак не могу, слишком он невежествен и даже дик; его можно жалеть и желать ему развития, но любить невозможно.

Мы с сестрой всё делали, что было в наших силах, чтобы заслужить расположение и доверие мужиков, но напрасно — последствия иногда были так для нас неожиданны, что мы теперь потеряли всякую охоту с ними возиться и уже ни одного мужика на порог не пускаем» (ГБЛ).

В рассказе косвенно отразился опыт общения Чехова с мелиховскими мужиками. 21 июня 1897 г. он жаловался в письме к А. С. Суворину на соседей-крестьян: «Водку трескают отчаянно, и нечистоты нравственной и физической тоже отчаянно много. Прихожу всё более к заключению, что человеку порядочному и не пьяному можно жить в деревне только скрепя сердце и блажен русский интеллигент, живущий не в деревне, а на даче». М. П. Чехова сообщала в письме к Чехову 10 января 1898 г., что деревенские мальчишки убили их собак-лаек. И 29 ноября того же года: «У Вареникова <соседа> украли 29 четырехлетних яблонь, вырыли с корнями ночью <...> Охрана усилилась, у Вареникова по ночам раздаются свистки, как у городовых, а у нас Роман перенес к дому колокол и звонит каждый час» (Письма к брату, стр. 60, 87).

О впечатлении, произведенном рассказом на современников, есть сведения в письме к Чехову Н. Н. Тугаринова (см. примеч. к «Случаю из практики», стр. 392).

О своих «восхваленьях» рассказа «Новая дача» при свидании с Чеховым напоминала ему в письме от 13 февраля 1899 г. сотрудница легального марксистского журнала «Начало» М. И. Водовозова (ГБЛ; «Литературный музей А. П. Чехова. Сб. статей и материалов». Вып. 5. Ростов н/Д., 1969, стр. 56).

В критических работах об этом рассказе наметились две тенденции.

Одну из них представлял А. И. Богданович. Причину бесконечных конфликтов героев-интеллигентов с крестьянами он рассматривал с социальной точки зрения. Он отмечал общие мотивы в «Новой даче» и в «Случае из практики» и «По делам службы»: в них «тревожно стучатся в душу читателя неразрешимые вопросы жизни, которые с особой болью и остротой дают себя чувствовать в минуты глубокого общественного затишья»

(А. Б. Критические заметки. — «мир божий», 1899, № 2, стр. 1). Общее в этих произведениях, по мнению Богдановича, — типы «с чуткой душой и больной совестью» (там же). В «Новой даче» «картина житейской нелепости» «разыгрывается в деревне, где такая же „мятущаяся душа“ желает найти примирение с жизнью в работе для деревни» (там же, стр. 3).

Богданович рассматривал этот рассказ Чехова в связи с произведениями о деревне других русских писателей; он находил, что «тема, затронутая Чеховым, не новая и часто служила для Гл. Успенского иллюстрацией непримиримости деревенского миросозерцания и кающегося интеллигента, который вместо распростертых объятий встречает в деревне вражду. Только Успенский обобщал эти столкновения, видя в них продукт старых крепостных отношений, не допускающих вполне человечных отношений в деревенском люде, для которого и самый искренний интеллигент всё же представлялся барином. Теперь эти старые воспоминания значительно сгладились, но не создалась зато и новая почва, на которой обе стороны могли бы сойтись, как равные» (там же, стр. 6). Критик объяснял и причину взаимного непонимания героев рассказа, которая кроется в спутанности и неясности классовых интересов: «Деревня может понять только определенный, материально выражающийся интерес, и трогательные, наивные речи Елены Ивановны ей чужды и непонятны...» (там же).

А. А. Измайлов, обращаясь к этому рассказу, также замечал, что он «живо затрагивает один из проклятых вопросов русской жизни — страшную рознь, какая лежит между барином и мужиком, устраняя всякую возможность не только слияния или сближения, но даже простой солидарности...» (А. Измайлов. Литературное обозрение. — «Биржевые ведомости», 1899, № 14, 15 января).

В. Альбов, напротив, считал, что трудно найти причину происходящих в «Новой даче» недоразумений; как и в других рассказах («Мечты», «Припадок», «Бабье царство»), здесь «мечта, порыв <...> неизменно гибнут, часто едва родившись на свет, но в них не разберешь, где кроется причина их гибели, во внешних или во внутренних условиях». Тему эту Чехов «варьировал на разные лады» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова (Критический очерк). — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 98—99, 101).

А. Л. Волынский, стоявший на идеалистических позициях, видел выход в нравственной перестройке интеллигента: «Надо прежде всего внутренне сжиться с народом, выкорчевать все недоразумения и нелепости, крепко засевшие в народном уме и мешающие ему развиваться и доверчиво подходить к людям иной культуры. Только тогда можно найти пути для сближения столь различных сил» (А. Л. Волынский. Борьба за идеализм. Критические статьи. СПб., 1900, стр. 343). Критик определял Чехова как гуманиста, который «следит за жизнью деревни» «без сентиментального народолюбия, с простою сердечностью», и «вся художественная картина озаряется у него светом глубокого внутреннего сочувствия. Видно, что писатель хорошо знает и понимает народную душу и жизнь, улавливает воздействие на нее разных внешних умственных и социальных сил и разбирается

в сложных вопросах современного народного быта с тонкой осторожностью и проницательностью» (там же, стр. 342).

Критика отметила и мастерство Чехова в изображении героев. «Действующие лица вырисованы с необычайной твердостью, хотя рассказ занимает всего один газетный фельетон и в своем содержании лишен, так сказать, центральной оси <...>, — писал Волынский. — Нельзя тоньше, чище и увереннее рисовать людей с различными индивидуальными физиономиями. Это целый мир характеров, привычек и идей» (там же).

Высоко оценил форму этого «незамысловатого и простого» рассказа Богданович. Он находил его, «по художественности», лучшей вещью «из написанных за последнее время Чеховым. В ней всё — движение и жизнь, крестьянские типы очерчены с тонким юмором, смягчающим резкость и неприглядность мрачной деревенской жизни» («Мир божий», 1899, № 2, стр. 3).

Толстой был недоволен изображением крестьян в «Новой даче» так же, как и в «Мужиках». 26 мая 1905 г. он сказал В. Г. Черткову: «„Мужики“ Чехова — плохое произведение. Чехов колеблется. „Новая дача“ — прямо отвратительна» (Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. Машинопись. — ГМТ).

Горький считал «Новую дачу» важным этапом в литературе о деревне. Он замечал: «В художественной литературе первый сказал о мужике новое и веское слово В. Г. Короленко в рассказе „Река играет“, затем А. П. Чехов написал один за другим три замечательных рассказа: „Мужики“, „Новая дача“ и „В овраге“, — его рассказы были приняты народнически верующей публикой враждебно, как хула на мужиков» («Семен Подъячев». — Горький, т. 24, стр. 240).

Вскоре после выхода в свет рассказ был переведен на немецкий язык. В апреле 1899 г. Е. Смирнова, жена псаломщика посольской церкви в Берлине, переведя «На подводе» и «Новую дачу», писала Чехову: «Имея намерение напечатать их в берлинском еженедельном журнале „Romanwelt“, я желала бы предварительно заручиться Вашим авторским согласием на напечатание вышеназванных рассказов в моем переводе» (ГБЛ). Доктор Герман Кармель, сотрудник «Русско-немецкого вестника» в Берлине и переводчик, сообщал Чехову 21 ноября н. ст. 1899 г.: «Из Ваших произведений я перевел „Новую дачу“ (часть перевода прилагаю для ознакомления), „Дуэль“, „Медведь“ (которого ставили в моем переводе на сцене Берлинск<ого> литературного общества) и „Чайка“» (ГБЛ).

Стр. 117. альгауский бычок — баварская порода. Был довольно распространен в России в прошлом столетии в крупных помещичьих хозяйствах (из моды к заграничному — экономически невыгоден). Порода эта выращивалась недалеко от Мелихова, на ферме графа Орлова-Давыдова в Отраде. 9 сентября 1892 г. управляющий Орловых-Давыдовых С. А. Черевин писал Чехову об отправке ему телки, происходящей от альгауского быка, а 1 апреля 1893 г. — бычка той же породы (ГБЛ).

Стр. 123. Сказано ведь, худой мир лучше доброй ссоры, и не купи имение, а купи соседа. — См.: «Русские народные пословицы и притчи, изданные И. Снегиревым». М., 1848, стр. 442,

№ 335 и стр. 275, № 653. Эта книга была у Чехова (сохранилась в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте. — Чехов и его среда, стр. 382). В первой пословице последнее слово дано, как в басне И. И. Хемницера «Два соседа» (пословица же: «Худой мир лучше доброй брани»). Вторая пословица у Чехова изменена (пословица: «Не купи двора, купи соседа!»).

Стр. 126. На Воздвиженье, 14 сентября... — Праздник православной церкви, в который соблюдается строгий пост.

Стр. 127. «Дубинушка» — широко распространенная в 1870-е годы в России песня; текст ее опубликован в 1885 г. А. А. Ольхиным (обработка стихотворения В. И. Богданова. — «Будильник», 1865).

ДАМА С СОБАЧКОЙ

Впервые — «Русская мысль», 1899, № XII, стр. 149—164, с подзаголовком: (Рассказ). Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса 1903 г. («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. XII.

В ГЛМ хранится страница черновой рукописи — конец главы IV. На ней надпись: «Это черновик „Дамы с собачкой“ А. П. Чехова. Ив. Бунин» (ЛН, т. 68, стр. 135).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 61—77.

Одну из первых записей к рассказу Чехов сделал в августе 1896 г., находясь в Кисловодске: «Дама с мопсом» (Зап. кн. II, стр. 40). Запись можно датировать 24—31 августа.

В течение 1897 г. накапливались заметки к рассказу из быта губернского города. Первая из них: «Провинция. В ложе непременно губернаторская дочь в боа» (Зап. кн. I, стр. 68) — относится, вероятно, к первой половине 1897 г. Наверное, в середине 1897 г. сделана еще одна заметка к этому сюжету: «Чиновник носит на груди портрет губернаторши; откармливает орехами индейку и подносит ей» (Зап. кн. I, стр. 71). В 1897 г., между 9 октября и 15 ноября, в Ницце Чехов набросал конспект сюжета: богатый чиновник, носивший портрет губернаторши 14 лет, отказывается помочь ей, когда она овдовела, болеет, а «сын ее попался» (Зап. кн. I, стр. 78).

Несколько позже, но тоже до 15 ноября, набросок этого сюжета становится более развернутым; в нем происходит замена действующих лиц (сына на зятя): губернаторша пригласила чиновника, носившего ее портрет на груди, чтобы попросить у него денег. «Муж дочери, той самой, к<ото>рая когда-то сидела в ложе в боа, проигрался и растратил» (Зап. кн. I, стр. 79). Сюжет остался неосуществленным, три последние заметки были перенесены в Четвертую записную книжку как нереализованные, а губернаторская дочь в боа, которая должна была стать героиней другого произведения, оказалась в «Даме с собачкой» характерной деталью для губернского театра того времени (гл. III).

Еще чуть позже, но тоже до 15 ноября, Чехов занес в записную книжку: «У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти гнездо), отсюда у людей уважение к чужой тайне как борьба с животным инстинктом!» (Зап. кн. I, стр. 79).

В измененной форме это вошло в главу IV рассказа — в раздумья Гурова о явной и тайной сторонах его жизни.

Очевидно, в первой половине 1898 г., не позже 23 сентября, записано сравнение: «Кружева на панталонах, точно чешуя у ящерицы» (Зап. кн. I, стр. 90). Сравнение кружев с чешуею есть в воспоминаниях Гурова о прошлых связях с женщинами (гл. II).

В те же годы в записных книжках Чехова появляются заметки, включающие мотивы курортных романов: в 1896—1897 гг. — о муже, имевшем двух жен (в Петербурге и в Феодосии или в Керчи) (Зап. кн. I, стр. 69 и Зап. кн. II, стр. 38); поздней осенью 1897 г. в Ницце — о молодом интересном человеке в Ялте, нравящемся сорокалетней даме (Зап. кн. I, стр. 81); в первой половине 1898 г. — о Z, который «в Кисловодске или в другом курортном городе сошелся с девочкой 22 лет» (Зап. кн. I, стр. 94). Как нереализованные, они тоже были перенесены в Четвертую записную книжку. (О группе записей, относящихся к губернскому городу и связанных с рассказом «Дама с собачкой», см.: З. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 65—68, о других записях к этому произведению — стр. 69—77, 84, 90.)

«Дама с собачкой» написана после продолжительного (почти год) творческого молчания Чехова.

6 июля и 6 августа 1899 г. Чехов виделся в Москве с В. А. Гольцевым, редактором журнала «Русская мысль». Возможно, в один из этих дней он обещал дать в журнал повесть. 15 сентября 1899 г. из Ялты, где достраивался его дом, Чехов писал Гольцеву: «Прости, не шлю повести, потому что она еще не готова. Паркетчики и плотники стучат с утра до вечера и мешают писать <...>. Повесть получишь к декабрьск<ой> книжке». И ему же — 27 сентября: «У меня уже всё готово, могу работать. Становится тихо».

В первых числах октября Чехов был занят рассказом, к концу месяца завершил его и 30 октября отправил Гольцеву, прося: «Пришли поскорее корректуру, я пошлифую его малость», а 1 ноября спрашивал: «Получил ли рукопись?» 5 ноября Гольцев благодарил «за рукопись» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 43).

Корректуру рассказа для журнала Чехов правил дважды: первый раз — до 13 ноября 1899 г., второй — вскоре после этого, о чем свидетельствует его письмо к Гольцеву от 13 ноября, приложенное к корректуре: «...посылаемое отправь в типографию, и пусть мне пришлют опять корректуру в исправленном виде. Надо еще раз прочесть. Исполни сию мою великую просьбу». К 23 декабря 1899 г. книга XII журнала «Русская мысль» вышла в свет.

В письме к секретарю издательства А. Ф. Маркса, Л. Е. Розинеру, от 8 октября 1901 г. Чехов выразил желание поместить «Даму с собачкой» в томе X сочинений и 14 ноября послал Марксу оттиски рассказов, напечатанных после подписания ими договора: «Дама с собачкой», «В овраге», «На святках». 1 декабря 1901 г. Маркс извещал Чехова о получении этих оттисков (ГБЛ).

Впоследствии том X составил «Остров Сахалин», а рассказы предполагалось дать в томе XI.

Но 19 марта 1903 г., готовя 2-е издание собрания сочинений Чехова, Маркс уведомлял, что «приходится включить в новое издание <том XII>, прилагаемое при „Ниве“, и <...> девять <...> рассказов», «назначенных» Чеховым «для будущего XI тома отдельного издания», в том числе и «Даму с собачкой» (ГБЛ) (см. об этом стр. 335).

22 апреля Чехов собирался быть в Москве и еще раз просмотреть корректуру. 26 апреля Маркс сообщил ему: «Согласно Вашему желанию, посылаю Вам еще раз корректуру девяти рассказов, которые будут помещены в указанном Вами порядке» (ГБЛ).

Итак, автор правил корректуру четыре раза: дважды при подготовке журнального текста (около 13 ноября 1899 г. и во второй половине ноября) и дважды при подготовке собрания сочинений (до 14 апреля 1903 г. и после 26 апреля). Последний текст и принимается за основной.

Том XI первого издания вышел в 1906 г. (см. стр. 335 наст. тома).

Черновой автограф главы IV относится ко времени создания журнального варианта. Он обнаруживает работу Чехова над образом Гурова, а также поиски автором точных и выразительных слов. В черновом автографе говорилось о душевной пустоте Гурова, его циническом взгляде на женщин (см. стр. 265, строки 31—34). Тогда же слова эти были исключены.

В журнальном варианте вписана фраза, подчеркивающая духовное перерождение героя, пробуждение в нем доброты и искренности (стр. 143, строки 16—20). Были сделаны и другие поправки.

Готовя рассказ для собрания сочинений, Чехов значительно сократил его, внеся изменения в характер Гурова, — снял некоторые фразы, выдававшие цинизм героя, примитивность его психологии и невосприимчивость к красоте (см. стр. 263, строки 26—28). В журнальном тексте по возвращении в Москву Гуров рисовался в непривлекательном внешне свете (стр. 264, строки 28—30 и 35—38).

В окончательном тексте подчеркнута способность Гурова к анализу своих поступков, к отвлеченным суждениям. Так к его размышлениям о том, как «всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о своем человеческом достоинстве», добавлено: «о высших целях бытия» (стр. 134, строки 6—7).

Значительно сокращена речь героини. Не вошла в текст собрания сочинений история ее замужества и жизни в городе С. Исключены признания Анны Сергеевны в любви к Гурову, ее наивная идеализация его. См. также: К. М. Виноградова. Страница из черновой рукописи рассказа «Дама с собачкой» (ЛН, т. 68, стр. 133—140).

В литературе о Чехове высказывались предположения о прототипе героини.

Рассказ создавался в дни усиливающейся близости между Чеховым и О. Л. Книппер. 18 апреля 1899 г. он посетил О. Л. Книппер в Москве, 16 июня написал ей первое письмо на Кавказ, 1 июля выразил согласие ехать с ней на пароходе из Батума в Ялту;

18 июля он встречал ее в Новороссийске; дни с 20 июля по 2 августа они проводили в Ялте, совершая прогулки по окрестностям; 2 августа вместе уехали в Москву. О том, что в «Даме с собачкой» «не трудно уловить отголоски личных, интимных переживаний Чехова», см. в кн.: Г. Бердников. «Дама с собачкой» А. П. Чехова. Л., 1976, стр. 35—36.

«Я помню, как разгуливала по Ялте одна дама с собачкой, как однажды Антон Павлович, глядя на нее, сказал:

— Дама с собачкой.

Затем я увидела под таким названием рассказ Антона Павловича Чехова», — вспоминала работница Чеховых в Ялте (Л. И. Гриб-Федорова. В семье Чеховых. — «Дальний Восток». Хабаровск, 1963, № 4, стр. 170). Это была Е. Э. Подгородникова (сохранилось письмо Чехова к ней от 4 марта 1900 г. и три ее письма к Чехову — 1900—1901 гг. — ГБЛ), умершая от туберкулеза в Ялте, о чем поведала зимой 1904 г. мать ее, Е. А. Роггенбау, своей ялтинской знакомой Е. Л. Токарёвой. Подгородникова сочувствовала больному Чехову и предлагала свою помощь по уходу за ним.

30 июня 1939 г. родственник Токарёвой, Л. В. Цинговатов, сообщил М. П. Чеховой: «Ек. Аф. Роггенбау говорила, что ее дочь, гуляя постоянно с собакой, дала повод Антону Павловичу написать рассказ „Дама с собачкой“» (ГБЛ). М. П. Чехова в письме к Цинговатову спрашивала: «Интересно было бы, конечно, выяснить, в какой мере Ел<ена> Эд<уардовна> была прототипом рассказа „Дама с собачкой“». 2 августа 1939 г. Токарёва отвечала, что маленькая белая собачка «всегда сопровождает старушку <Е. А. Роггенбау>, как раньше всегда ходила с ее дочерью, что и послужило поводом Антону Павловичу один из его прекрасных рассказов озаглавить „Дама с собачкой“». Подгородникова «не была лично знакома с ним, хотя очень часто гуляла мимо его дачи в надежде лишний раз увидеть любимого писателя. <...> „Прототипом“ для рассказа <...> вряд ли могла служить Елена Эдуардовна — думаю, что дело ограничилось одним названием и что Антон Павлович не мог знать интимной жизни Елены Эдуардовны...» (ГБЛ; см. также: Л. Цинговатов. История одного письма. — «Земля родная». Литературно-художественный альманах. Кн. 6. Пензенское обл. изд-во, 1950, стр. 183—184).

Подтверждение этой гипотезы — в статье М. К. Первухина «А. П. Чехов и ялтинцы» («Вселенная», 1910, № 5): «Только что <в декабре 1899 г.> появился рассказ Чехова „Дама с собачкою“. Ялта сейчас же узнала и „даму“, и „собачку“. „Дама“ стала, буквально, героинею. Ее знакомства стали заискивать:

— Помилуйте! Ведь ее Чехов описал!!

На самом деле между рассказанным Чеховым и подлинными приключениями „дамы с собачкой“ общего было только то, что дама обладала хорошенькой собачкой, с которою и появлялась на Набережной.

Но даме очень понравилась роль „чеховской героини“, она уцепилась за легенду, сама стала развивать ее:

— На днях передам Антону Павловичу еще мой дневник. Он опишет... Он очень интересуется пережитым мною... Ах, он так отлично понимает тайны женского сердца, эмоции больной женской души!

Впрочем, у „чеховской героини“ скоро нашлись конкурентки: стали появляться на набережной Ялты другие и другие „дамы с собачками“, и каждая проговаривалась „случайно“...

— Надо будет еще рассказать кое-что Антону Павловичу о моей жизни и моих страданиях...

Потом как-то сразу все „дамы с собачками“ исчезли...» (стр. 74).

Можно предположить, что в облике «дамы с собачкой» нашли отражение некоторые черты О. Р. Васильевой, больной девушки, наследницы большого состояния. Чехов познакомился с ней в Ницце в начале 1898 г. (См. о ней стр. 370 и 389 наст. тома.) Чехов послал Васильевой рассказ с письмом от 9 августа 1900 г. 12 с<ентября> она отвечала: «Я не смею выразить Вам всю мою благодарность за Ваше письмо и за „Даму с собачкой“. Я Вам низко, низко кланяюсь» (ГБЛ). О том, что рассказ задел какие-то интимные струны в душе Васильевой, свидетельствует ее письмо к Чехову: «Я, кажется, с ума схожу по „Даме с собачкой“, одна вот эта фразка — просто меня как-то баюкает: „Почти каждый вечер попозже они уезжали куда-нибудь за город, в Ореанду или на водопад...“» (январь 1901 г. — ГБЛ). Васильева была трогательно привязана к Чехову, восхищалась им и не скрывала своих чувств: «Ведь вот странно: когда Вы приходите — я поражена: как так — Вы пришли! Потом — 24 ч<аса> я, как во сне; еще потом — пробуждение — и тогда уж — хоть плачь.

Совсем глупо. Оттого ли, что Вы не от мира сего?» — писала она Чехову в январе 1901 г. (ГБЛ; ср. стр. 263—264). Характер Васильевой раскрывается в письме к Чехову Н. И. Юрасова, художника и русского вице-консула в Ментоне: «Она Вас очень любит, и Ваше слово для нее закон. <...> Она не знает, что делать со своею самостоятельностью, — а опереться ей не на кого. Она существо несчастное, жалкое и достойное сострадания» (16/29 марта 1901 г. — ГБЛ).

Описания крымских пейзажей и отдельных мест Ялты сделаны под непосредственным впечатлением. Чехов много путешествовал по окрестностям Ялты. 10 марта 1899 г. он сообщал сестре: «Я каждый день катаюсь <...>. Бываю в Ореанде, в Массандре».

В рассказе Гуров и Анна Сергеевна «поехали в Ореанду», «в Ореанде сидели на скамье недалеко от церкви». Ореанда — в шести с половиной км к западу от Ялты — бывшее царское имение. Чехов упоминает реально существовавшие скамью и церковь, которые описаны в книге А. Я. Бесчинского «Ялта и ближайшие окрестности» (Ялта, 1902). Чехов был знаком с ее автором. В этой книге Бесчинский отмечал, что в Ореанде были развалины дворца, сгоревшего в 1882 г. «Между дворцом и морем есть водопад, живописно падающий в глубоком ущелье. Через водопад перекинут мостик, а внизу есть скамейка» (стр. 123). «В Ореанде есть церковь Покрова пресвятой богородицы, богато убранная, со множеством мозаичных работ» (стр. 124). Церковь сохранилась. Чеховские герои «уезжали куда-нибудь за город, в Ореанду или на водопад». Водопад — Учан-Су — описан в «Путеводителе по Крыму» А. Бесчинского (М., 1901). Находится в девяти с половиной км от Ялты. Одна из живописных дорог

к водопаду идет по бывшей Аутской улице, мимо дачи Чехова (стр. 256—259).

Гуров «обедал в саду» — в ялтинском городском саду был «первоклассный» ресторан («Ялта и ближайшие окрестности», стр. 21).

Впервые Гуров увидел «даму с собачкой», сидя в павильоне у Верне. Парижская кондитерская Ю. И. Верне находилась на Набережной, в д. Бентковского: «Визави кондитерской, на море, расположен изящный павильон, той же кондитерской» (там же, стр. 55). В этом павильоне летом 1889 г. состоялась встреча Чехова с увлеченной им юной писательницей Е. Шавровой, написавшей незадолго до этого свой первый рассказ «Софка» («Кисловодская идиллия») (Е. М. Шаврова-Юст. Об Антоне Павловиче Чехове. — «Литературный музей А. П. Чехова. Таганрог. Сборник статей и материалов». Вып. 3. Ростов н/Д., 1963, стр. 269—270). Очевидно, Чехов любил посещать павильон. 20 января 1901 г. из Ниццы он советовал матери: «...покупайте у Верне́ пирожные...».

Анна Сергеевна купила духи в японском магазине. В Ялте, на Набережной, в 1899 г. было два магазина японских изделий: Дементьева А. Ф. и Ятовца С. М. (см.: «Вся Россия. Адрес-календарь Российской империи». 1900. Т. 1, стлб. 1928). В 1899 г. Чехов приобрел в них «столик шестигранный, японский, черный», японскую тумбочку и японские вазы. Вещи эти экспонируются в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте (см.: Мария и Михаил Чеховы. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. Мемуарный каталог-путеводитель. Под ред. С. М. Чехова. Изд. 7. М., 1963; №№ 118, 127, 81, 154; стр. 53, 56, 42, 59).

Очевидно, впечатления от ялтинского и таганрогского театров воплотились в описании театра города С. (см. в письме к сестре от 15 декабря 1898 г.: «Пишу это в театре, сидя на галерке, в шубе. Пошлый оркестрик и галерка напоминают мне детство».)

5 января 1900 г. военный юрист и литератор Б. А. Лазаревский писал Чехову о том, как он с морскими офицерами читал «Даму с собачкой» на пароходе, на котором они отплывали из Ялты 26 сентября 1899 г. (Чехов провожал его): «Ужасно обрадовались, когда читали, как приставал пароход к молу в Ялте, и решили, что это, наверное, был „Святой Николай“, на котором мы идем, т. к. он всегда долго выворачивается» (ГБЛ).

Чехов упомянул в рассказе любимый им «Славянский базар». Он часто останавливался в этой гостинице. Лазаревский заметил Чехову: «А из московских гостиниц Вы очень любите „Славянский базар“.

— Как так? Где?

— В „Чайке“, в „Даме с собачкой“, в повести „Три года“...

— Это оттого, что я москвич. В „Славянском базаре“ можно было когда-то вкусно позавтракать...» (Борис Лазаревский. А. П. Чехов. — Повести и рассказы. Т. 2. М., 1906, стр. 20).

Бывал Чехов и в докторском клубе, или Клубе врачей (Б. Дмитровка (ныне ул. Пушкинская), д. Шеппинг). 5 января 1893 г. П. А. Сергеенко сообщал ему из Москвы: «...кстати, здесь основалось с анекдотическими целями „общество XII“. Ты записан

в числе учредителей. <...> Место: Докторский клуб. Задачи: анекдоты. Занятия: чаепитие, гости и ужин» (Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 60). Н. Д. Телешов вспоминал о встречах с Чеховым: «Мы видались в Москве <...> в Докторском клубе...» (Чехов в воспоминаниях, стр. 479).

Фамилия героини — фон Дидериц, возможно, подсказана письмами к Чехову В. А. Чумикова, переводчика его на немецкий язык, от 12 сентября и 7 октября 1899 г. Он передавал предложение издательской фирмы Eugen Diederichs, Leipzig издать полное собрание сочинений Чехова на немецком языке и договаривался с ним об условиях (ГБЛ). Может быть, Чехов вспомнил и строки из письма Меньшикова от 15 декабря 1898 г.: «...предпоследний сын Льва Н<иколаевича Толстого> Андрей <...> женится на Ольге Дидерихс <Дитерихс>» (ГБЛ).

Вскоре по выходе в свет книги XII «Русской мысли» Чехов стал получать восторженные письма от близких ему людей — деятелей искусства и литературы.

13 декабря 1899 г. Гольцев, прочитав «Даму с собачкой» на собрании Литературно-художественного кружка в Москве, известил Чехова: «Рассказ произвел сильное впечатление» (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 43).

Отзыв И. И. Левитана передан в письме М. Т. Дроздовой, художницы, друга семьи Чеховых: «Сегодня была я, Антон Павлович, у Марьи Павловны, был Левитан, много говорили об Вас. Он всё говорил: „Чёрт возьми, как хорошо Антоний написал „Даму с собачкой“, — так же хорошо, как я пишу картины“. В литературном кружке ее читали, кажется» (<декабрь, 1899 г.> — ГБЛ).

23 декабря врач П. Г. Розанов, старый знакомый Чехова по Звенигороду, послал ему «образчик письма ревнивого мужа», требуя «непременной и скорейшей дуэли». В шутливой форме он утверждал, что его жена «только что возвратилась из Ялты», что она «„невысокого роста блондинка“, в „берете“», что при ней «находился „шпиц“», «именно „белый“», и что ее Чехов «на берегу „взволнованного моря“» привел «в такое состояние» (ГБЛ). 27 декабря Чехов отвечал: «Очень порадовали меня Вашим письмом».

Глубоко раскрыт смысл рассказа в письме М. Горького к Чехову в январе (после 5) 1900 г. Горький говорил об огромном значении творчества Чехова и, в частности, «Дамы с собачкой»: «Читал „Даму“ Вашу. Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм. И убьете Вы его скоро — насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время — факт! Дальше Вас — никто не может идти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как Вы это умеете» (Горький, т. 28, стр. 112—113).

Лазаревский обратил внимание на гуманистическое чувство автора: «Вчера, на Новый год, прочел „Даму с собачкой“. Как ласковы Вы к людям! Еще не страшно жить на свете, коли чувствуешь, что есть сердца, расположенные ко всяким тяготам, которые налагает жизнь на людей!» (<январь, 1900> — ГБЛ). В следующем письме — от 5 января 1900 г. — он писал о типичности изображенной Чеховым ситуации, понятой и его спутниками, офицерами с парохода «Святой Николай»: «... стали читать „Даму с собачкой“. Читали поочередно, чтобы не устать.

Я думал, что слушателям-помощникам капитана не понравится. Понравилось, и поняли, хорошо поняли, что, хотя этого, может, и не было, но это правда <...> Когда я кончил читать, помолчали, потом еще раз сказали, что это всё сама жизнь, и рассказали несколько случаев» (ГБЛ).

Находясь под впечатлением рассказа, Лазаревский 16 марта 1903 г. в письме к Чехову делился своими переживаниями: «Живя в „Славян<ском> базаре“, я всё ходил по коридорам и глядел на двери номеров, всё думал, не здесь ли встречались Дм. Дм. Гуров и Анна Сергеевна фон Дидериц. Трудно мне отрешиться от мысли, что их и не было никогда» (ГБЛ).

Глубокое проникновение в будничную жизнь людей отметила читательница Е. В. Лебедева в письме к Чехову <1900 г.> (см. об этом в примеч. к рассказу «По делам службы», стр. 400).

Сотрудник одесской газеты «Театр», М. Б. Полиновский, относил «Даму с собачкой», а также «О любви» и «В овраге» к тем произведениям Чехова, которые действуют на читателя «удивительным образом <...> заставляют много думать и много плакать» (письмо от 6 февраля 1900 г. — ГБЛ).

Доктор Г. И. Россолимо 6 февраля 1900 г. сообщал Чехову об успехах его последних вещей в среде преподавателей Московского университета: «Ваша „Дама с собачкой“ и „В овраге“ читаются теперь у нас с жадностью...»

В. Н. Ладыженский, земский деятель и писатель, сотрудник «Русской мысли», в письме к Чехову от 26 февраля 1900 г. из Пензы «одобрил» «и „Даму с собачкой“, и „В овраге“» (ГБЛ).

И. А. Бунин считал «Даму с собачкой» одним из лучших произведений Чехова (ЛН, т. 68, стр. 677).

«Всегдашняя почитательница» из Петербурга, С. С. Ремизова, в письме от 15 октября 1903 г. просила Чехова написать продолжение «Дамы с собачкой»: «Вы оставили своих героев, так сказать, в самую критическую пору их жизни, когда надо принять какое-нибудь решение, а какое? Вот трудный вопрос. Писать продолжение этого рассказа Вы, пожалуй, не захотите, так будьте добры, черкните несколько слов, как бы Вы поступили, будучи на месте Гурова <...> как бы Вы разрешили эту запутанную историю <...> В жизни людей так часты подобные безвыходные положения, в особенности в семейной жизни; так Ваша повесть попадет многим в цель, а потому очень интересно, даже важно узнать от такого сердцеведца, как Вы <...> как устроить свое счастье так, чтобы никто от этого не был несчастлив». Эту же просьбу Ремизова повторила в письме от 2 января 1904 г. (ГБЛ).

Л. Н. Толстой осудил чеховских героев. 16 января 1900 г. он записал в дневнике: «Читал Даму с собачкой Чехо<ва>. Это всё Ничше. Люди, не выработавшие в себе ясного миросозерцания, разделяющего добро и зло. Прежде робели, искали; теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т. е. почти животные» (Толстой, т. 54, стр. 9). О том, что Толстой был недоволен рассказом, Чехов знал из письма М. О. Меньшикова от 19 января 1900 г. Меньшиков передавал со слов Л. И. Веселитской, посетившей Толстых в Москве: «Ваша „Дама с собачкой“, по словам Л<идии> И<вановны>, ему не понравилась» (ГБЛ).

Примитивно и поверхностно оценил «Даму с собачкой» Н. А. Лейкин: «Небольшой этот рассказ, по-моему, совсем слаб. Чеховского в нем нет ничего. Нет тех картин природы, на которые он был такой мастер в своих первых рассказах. Действие в Ялте. Рассказывается, как один пожилой уже приезжий москвич-ловелас захороводил молоденькую, недавно только вышедшую замуж женщину, и которая отдалась ему совершенно без борьбы. Легкость ялтинских нравов он хотел показать, что ли!» (24 декабря 1899 г. — «Из дневника Н. А. Лейкина» — ЛН, т. 68, стр. 508).

В газетной и журнальной критике рассказ получил противоречивые оценки.

А. М. Скабичевский, соглашаясь с автором в отрицании современных форм жизни и признавая, что изображенная ситуация относится к числу драматических, осудил героев за то, что они неспособны к борьбе за свое счастье, что они «малюсенькие», а потому и драма их «безвыходная, позорно-мучительная»: «Та самая паутина обычаев, приличий, толков, пересудов, косых взглядов, двусмысленных улыбок, родственных опал, расстройства служебных отношений и положений, паутина, сквозь которую без труда проходят крупные мухи, для мелких оказывается непроходима. Остается только хвататься за голову, чувствовать себя несчастными, терзаться сознанием своего бессилия, своего ничтожества и пресмыкаться весь век в таком безвыходно-фальшивом и нелепом положении, в котором пришлось путаться нашим героям». По мнению Скабичевского, драма — «в отсутствии борьбы, в бессилии героев на мало-мальски смелый и решительный шаг» (А. Скабичевский. Текущая литература. — «Сын отечества», 1900, № 35, 4 февраля).

Н. К. Михайловский увидел в рассказе новый этап в творчестве писателя; обратил внимание на то, что Чехову «открылись» «новые стороны жизни», «расширилось его понимание действительности», «усложнилось его отношение к ней». Критик признал серьезными драмы героев последних произведений Чехова и противопоставил их персонажам из юмористического рассказа «Длинный язык»: «Одно дело, ялтинская дама, приятно проводившая время с Маметкулом и Сулейманом, и другое дело — Алехин и Анна Алексеевна...» <из рассказа «О любви»>. Михайловский отметил нравственное перерождение Гурова и вопрос о праве героев на счастье ставил в плане моральном, а не в социологическом, в отличие от Скабичевского: «...одно дело Гуров в начале знакомства с Анной Сергеевной и другое дело — он же в конце рассказа. Имеют ли он и Анна Сергеевна право пользоваться алехинским рецептом, есть ли у них такое „высшее“, во имя которого можно и должно принять счастие и несчастие, свое и чужое, — это дело их совести» (Ник. Михайловский. Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове. — «Русское богатство», 1900, № 4, стр. 139, 138—139).

В. Альбов доказывал, что для последнего периода творчества Чехова характерно его обращение к внутреннему миру человека. «Хочется думать, — выражал надежду критик, — что такие шедевры, как „В овраге“, „Дама с собачкой“, „Архиерей“ — только первые попытки осветить жизнь с новой точки зрения» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича

Чехова. — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 115). Он определял Чехова как гуманиста, которого «любовь ко всему человеческому и прекрасному в жизни» вывела «на широкий простор» (там же). Приводя в пример рассказы «О любви», «Дама с собачкой», «Архиерей», Альбов замечал, что Чехов идет по пути глубокого проникновения в жизнь и что «даже такую избитую тему, как любовь, г. Чехов, верный своей новой точке зрения, сумел изобразить оригинально» (стр. 112). Новое в «Даме с собачкой», по мнению Альбова, состоит в показе «процесса нравственного перерождения человека» (там же, стр. 114).

И. И. П-ский (псевдоним не раскрыт) назвал Чехова русским Мопассаном, отметил общие черты в «Даме с собачкой» Чехова и «Clair de lune» («Лунный свет») Мопассана, но подчеркивал и своеобразие Чехова: Мопассан «старался низвести человека с его возвышенного пьедестала», Чехов тоскует о «лучших сторонах человеческой природы». Особенность таланта Чехова — «в мастерски нарисованной им картине зарождения любви в <...> Гурове, — правда, любви поздней, на закате дней, но на первый взгляд даже психологически невозможной и неестественной в этом пошлом, самодовольно-сытом, всё испытавшем bon vivan'е». Критик отнюдь не считал Гурова «грубым чувственником», находя в нем и хорошие стороны, а измену мужу со стороны героини объяснял «далеко не чувственной разнузданностью». Напротив, он утверждал, что она «на всем протяжении рассказа является в наиболее выгодном для нее свете»: «Ее натура — источник глубокого чувства, до времени подавляемого и притупляемого окружающею средой, но требующего того или иного жизненного исхода. Не имея другого пути для своего развития, оно целиком выливается в сферу любви» (И. И. П-ский. Трагедия чувства. Критический этюд (по поводу последних произведений Чехова). СПб., 1900, стр. 2—5). Глубокую жизненную трагедию героини И. И. П-ский усмотрел «в этом ужасном, вопиющем несоответствии ее идеальных стремлений с действительной жизнью, в ее постоянной неудовлетворенности, в ее беспомощности...» (там же, стр. 6).

Андреевич (Е. А. Соловьев), анализируя рассказ «Дама с собачкой», писал, что на жизнь человечества Чехов смотрит с «космической точки зрения». Андреевичу Чехов представлялся сатириком во взгляде на жизнь, «в которой люди играют какую-то странную и обидную для их самомнения роль». Его точку зрения он сравнил с точкой зрения Свифта. По мнению Андреевича, Чехов ищет смысла жизни, и «удивительные произведения вырастают на почве этого искания» (Андреевич. Очерки текущей русской литературы. Искание смысла жизни. — «Жизнь», 1900, т. 1, стр. 246, 248).

Волжский (А. С. Глинка) объяснял беспощадное изображение жизни высоким нравственным идеалом писателя: «...идеал Чехова, „живой бог“ его недосягаемо высок, потому-то и действительность, изображаемая в чеховских произведениях, так ничтожна — жалка, убога, сера и бесцветна...» Идеализм Чехова, по мнению Глинки, — в «непримиримом протесте против действительности». «Даму с собачкой», наряду с «маленькой трилогией», Волжский назвал «полными безнадежного идеализма произведениями», что было связано с общей концепцией критика,

характеризовавшего Чехова как представителя «пессимистического идеализма» (Волжский. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 44, 43).

А. А. Измайлов считал рассказ типичным для творчества позднего Чехова: «По своему довольно минорному настроению новая вещица талантливого беллетриста не представляется исключением в ряде позднейших его произведений. И как почти всякое из последних, рассказ отмечен чертами созревшего таланта и производит впечатление, в особенности второю, более сильно написанною половиной» («Биржевые ведомости», 1900, № 9, 10 января).

Р. И. Сементковский расценил рассказ «Дама с собачкой» как апологию безнравственности: «Нельзя же, в самом деле, называть хорошим человека, который то и дело обманывает жену, склонен разрушать правильную семейную жизнь, ставит из-за прихоти в ложное, крайне тягостное положение своих детей, относится очень поверхностно к своим общественным обязанностям и находит единственное развлечение и удовольствие только в любовных интригах». Сементковский не согласился с сочувственным отношением Чехова к перерождению Гурова: «Но если присмотреться к этой, столь важной и интересной жизни, как ее описывает г. Чехов, то, боже великий, как она в сущности мелка, неинтересна и излишня!» («Что нового в литературе?» Критические очерки Р. И. Сементковского. — «Ежемесячные литературные приложения к журналу „Нива“ на 1900 г.», 1900, № 1, стлб. 200, 194).

Ф. Е. Пактовскому чеховская тема казалась недостойной внимания, а герои — недостойными уважения: «Я не вижу здесь даже и того начала, которое руководило при разрушении семьи Анной Карениной <...> жертва принесена во имя животной страсти, вследствие непонимания святости семейных обязанностей, во имя привычки возводить вспышки своей страсти до пределов закона природы» (Ф. Е. Пактовский. Современное общество в произведениях А. П. Чехова. Казань, 1901, стр. 24). Он полемизировал с теми критиками, которые «здесь видят тяжелую драму жизни».

Реакционная критика не приняла гуманистической идеи рассказа. Так, В. П. Буренин выступил против авторской позиции в нем: «Автор не разрешает ничем вопроса, предлагаемого героем рассказа себе самому, и вместе с этим, стало быть, не разрешает и вопроса о том, драма или только „водевиль с собачкой“ всё то, что переживают его герои с их встречи в Ялте и до их встречи в Москве. Я склонен думать, что это водевиль, который и ялтинские любовники (мимоходом заметим, отнюдь не похожие на веронских любовников Шекспира), и г. Чехов ошибочно принимают за драму. Я склонен тоже думать, что в этой ошибочной точке зрения героев и их автора и заключается главный недочет рассказа» (В. Буренин. Критические очерки. — «Новое время», 1900, № 8619, 25 февраля).

По-разному была оценена художественная сторона произведения, в особенности финал.

Критики, отрицавшие серьезный конфликт чеховских героев с действительностью, считали рассказ отрывочным и художественно несовершенным. Так, Буренин замечал: он «все-таки

не более как этюд, и притом отрывочный, представляющий как будто бы начало, первые главы ненаписанного романа». В «отрывочности» изложения Буренин видел следование модному направлению в искусстве тех лет: «Этюдность эта, очевидно, во вкусе времени и нравится большинству, толпе, и, быть может, даже и иным теперешним ценителям и судьям».

Андреевич, хотя и признавал глубину социального обобщения в рассказе, но писал о его художественной незавершенности: «Конечно, этот рассказ — отрывок; он даже ничем не заканчивается, и его последние строки только наводят на мысль о какой-то предстоящей жестокой драме жизни» («Жизнь», 1900, т. 1, стр. 246).

И напротив, высокую оценку художественного мастерства дал И. И. П-ский: «Возникновение и дальнейшее развитие этого чувства изображены автором с поразительным талантом <...> Строки, изображающие их встречу в театре и те противоречивые чувства, которые взволновали Анну Сергеевну (радость и страх, мольба и любовь), — это перлы истинной поэзии. Здесь талант автора достигает титанической мощи» (указ. соч., стр. 8, 10). Финал «Дамы с собачкой» критику представлялся вполне закономерным: «...нам кажется, автор постигнул всю глубокую безотрадность (с социальной точки зрения) этой любви, если не путем анализа, то стихийною силою интуиции, и, вероятно, потому так внезапно оборвал свой рассказ...» (там же, стр. 11).

Полемизируя с предшествующими критиками, Альбов утверждал: «Хотя фабула рассказа обрывается на выдвинутой автором дилемме, однако смысл ее очевиден: или постепенное разрушение, медленное умирание в оболочке лжи, обмана, условной морали; или нужно разорвать эту оболочку, как что-то „ненужное, легкое и обманчивое“ и освободить „сдавленное ею зерно жизни“» («Мир божий», 1903, № 1, стр. 114).

Рассказ вызвал подражание — «Любовь Константиновна» Лазаревского. В этом рассказе отдельные места напоминают чеховские мотивы (объяснение на скамейке у моря, заключительные строки). 17 января 1901 г., посылая Чехову рассказ, Лазаревский жаловался: «О нем мне говорили, что я позаимствовал его у Вас из „Д<амы> с с<обачкой>“. Эта мысль меня мучит <...> Люди, там описываемые, те, которых я наблюдал сам <...> Напишите мне, пожалуйста, что „Люб<овь> Конст<антиновна>“ это не у Вас взята». — ГБЛ (см.: Борис Лазаревский. Любовь Константиновна (Рассказ) <ч. I>. — «Крымский вестник». Севастополь, 1901, № 14, 16 января). Позже Лазаревский нарисовал для Чехова на папке виньетку. «Море, которое внизу папки, должно быть таким, каким любовались Дм. Дм. Гуров и Анна Сергеевна из Ореанды. Должно, но не знаю, есть ли оно такое», — писал он 4 апреля 1900 г. (ГБЛ). (Папка не найдена.)

При жизни Чехова рассказ переводился на болгарский, венгерский, немецкий, сербскохорватский и чешский языки.

Стр. 130. ...готовился когда-то петь в частной опере... — Русская частная опера (театр Солодовникова) в 1899 г. находилась в Москве на Б. Дмитровке (ул. Пушкинская).

Она никак не могла объяснить, где служит ее муж, — в губернском правлении или в губернской земской управе... — Губернское

правление в России было высшим административным учреждением губернии, а губернская земская управа — исполнительным органом губернского земского собрания.

Стр. 132. ...она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине. — Грешница — Мария Магдалина. Изображение ее было очень распространено в итальянской живописи в эпоху Возрождения.

Стр. 138. ...шла в первый раз «Гейша» — оперетта английского композитора Сиднея Джонса, либретто О. Холла и Г. Гринбэнка (1896 г.). Впервые на русской сцене поставлена режиссером А. Э. Блюменталем-Тамариным в Москве в 1897 г., в театре Шелапутина («Гейша, или Необычайное происшествие в одной японской чайной». Оперетта в 3-х действиях. Пер. с англ. А. Паули и Э. Ярона. СПб., А. Иогансон <1898>). В 1899 г. в Москве «Гейша» шла в театре «Буфф» (дирекция Ш. Омон) и в театре русской комической оперы и оперетты под управлением Блюменталя-Тамарина. Газета «Курьер» (1899, № 330, 29 ноября, рубрика: «Зрелища») так рекламировала постановку «Гейши» в этом театре: «В понедельн<ик>, 29 ноября, предст. буд. при полной обст. сенс. нов., им. колосс. усп. в Париже, Лондоне, Берлине, Вене и прошедш. в Москве более 200 раз: „Гейша“, яп. ком. оп. в 3 д. ...». В апреле того же года в Москве гастролировал театр венской оперетты, который ставил «Гейшу».

Вернувшись в Ялту 27 августа, Чехов, возможно, присутствовал на запоздалой премьере «Гейши» в ялтинском театре 6 сентября (см.: «Крымский курьер», 1899, № 201, 8 сентября). Ставила ее местная опереточная труппа под управлением С. Н. Новикова. Постановка пользовалась успехом; спектакль был повторен 23, 26 и 30 сентября (там же, № 212, 215, 218).

Чехов следил за репертуаром ялтинского театра. «В театре оперетка», — сообщал он О. Л. Книппер 3 сентября 1899 г.

В ОВРАГЕ

Впервые — «Жизнь», 1900, № 1 (ценз. разр. 24 января 1900 г.), стр. 201—234. Подпись: Антон Чехов.

Включено во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. XII.

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 78—115, с исправлениями по журналу «Жизнь»:

Стр. 158, строка 33: Да какая-то она чудная — вместо: Да, какая-то она чудная

Стр. 160, строка 13: Николавной — вместо: Николаевной

Стр. 167, строки 27 и 32: мужи-ик — вместо: мужик

Работая над повестью (Ялта, ноябрь-декабрь 1899 г.), Чехов использовал в первоначальном или измененном виде 14 разрозненных заметок, занесенных в Первую записную книжку без определенной последовательности и в разное время: четыре — в 1895, 1897, 1898 гг., десять — в 1899 г. Видимо, в конце 1899 г., отбирая материалы для повести, писатель помечал их «галочкой», проставленной красным карандашом в центре текста девяти

заметок. По мере использования заметки зачеркивались черным карандашом, а затем, когда Чехов переносил неиспользованные записи в Четвертую записную книжку, — и чернилами.

Первая из этих заметок, сделанная в мелиховский период (примерно в начале 1895 г.), указывает на родственность предыстории двух крупнейших произведений Чехова о народной жизни — «Мужики» и «В овраге»: «Лакей Василий, приехав из Петербурга домой в Верейский уезд, рассказывает жене и детям разные разности, а они не верят, думают, что он хвастает, и хохочут. Он наедается баранины» (Зап. кн. I, стр. 42). Лакей, вернувшийся из столицы на родину, стал в 1897 г. героем «Мужиков», а не вошедшие сюда детали были частично реализованы в 1899 г. в повести «В овраге»: домой в село возвращается сыщик Анисим, удивляющий домочадцев своими рассказами о городской жизни.

Из записей 1897 г. отобрана заметка, запечатлевшая характерные черты деревенского быта: «Девочка моет в пруде отцовские сапоги» (Зап. кн. I, стр. 74). В повести за этим занятием Липа застает у пруда мальчика (гл. VIII).

В той же главе VIII для обрисовки судьбы старика-возчика использована одна из двух заметок, относящихся к лету 1898 г.: «Хлеб твой черный, дни твои черные» (Зап. кн. I, стр. 87).

А запись, идущая чуть ниже, была превращена в выразительную характеристику «овражного» существования в начале главы I: «На похоронах фабриканта дьячок съел всю зернистую икру. Его толкал поп, но он окоченел от наслаждения, ничего не замечал и только ел. Потом на обратном пути батюшка не отвечал на его вопросы, сердился. Вечером дьячок поклонился ему в ноги: Простите меня, Христа ради! И про икру не забыли. Когда спрашивали: какой дьячок? А тот самый, что на похоронах у Хрымова съел всю икру. — Это какое <деревня> село? — А то самое, где живет дьячок, к<ото>рый съел всю икру. — Кто это? — А тот дьячок, к<ото>рый съел всю икру» (Зап. кн. I, стр. 87—88).

С той же целью использована в главе I с некоторыми изменениями и заметка, занесенная в книжку вероятнее всего уже в конце 1898 — начале 1899 г.: «В волостном правлении поставили телефон, но скоро он перестал действовать, так как в нем завелись тараканы и клопы» (Зап. кн. I, стр. 95). В продолжение абзаца I главы, начатого сообщением о судьбе уклеевского телефона, частично вошла более поздняя заметка 1899 г.: «Мужик пишет про старосту: Они и каждое слово начинает с большой буквы» (Зап. кн. I, стр. 103). В повести речь идет о малограмотном волостном старшине, который «в бумагах каждое слово писал с большой буквы».

Заметка, занесенная в книжку почти одновременно с записью о телефоне, переработана для главы II: «Писарь посылает жене из города фунт икры с запиской: „Посылаю Вам фунт икры для удовлетворения Вашей физической потребности“» (Зап. кн. I, стр. 95). Таким же образом поясняет в письме к «любезным папаше и мамаше» назначение «фунта цветочного чаю» Анисим. В главах II и III были развиты черты этого героя, кратко намеченные

в следующем наброске: «Служащий в сыскном отделении приезжает домой в деревню; он в калошах, штаны навыпуск, родне его приятно, что он вышел в хорошие люди. Глядит на одного мужика и всё беспокоится: „У него рубаха краденая!“ Оказалось, верно» (Зап. кн. I, стр. 100). В главе III отразилась еще одна заметка, поначалу не относившаяся к Анисиму: «Мужик, желая похвалить: „господин хороший, специальный“» (Зап. кн. I, стр. 106). Анисим говорит о своем приятеле Самородове: «Человек специальный. Личный почетный гражданин...»

Три записи 1899 г. использованы в работе над образом плотника-подрядчика, прозванного Костылем. В главе III герой наделен некоторыми приметами мастерового человека, первоначально запечатленными в заметке: «X., бывший подрядчик, на всё смотрит с точки зрения ремонта и жену себе ищет здоровую, чтобы не потребовалось ремонта; N. прельщает его тем, что при всей своей громаде идет тихо, плавно, не громыхает; всё, значит, в ней на месте, весь механизм в исправности, всё привинчено» (Зап. кн. I, стр. 98). Далее следует такая запись: «Зять Андреева стал богатым подрядчиком, но по старой привычке всё еще ходит пешком» (Зап. кн. I, стр. 102). В повести нет «зятя Андреева», а «богатым» Костыль называет себя только в шутку (гл. IX). Но в главе V есть фраза, близкая к цитированной: Костыль «давно уже был подрядчиком, но не держал лошади, а ходил по всему уезду пешком». Этому герою дана взятая на заметку фамилия: «Елизаров» (Зап. кн. I, стр. 105).

Некоторые авторские «заготовки» пригодились в работе над эпизодическими образами. Так, школьному сторожу Якову (гл. IX) передано характерное выражение, принадлежавшее купцу: «Купец: цобственный дом» (Зап. кн. I, стр. 102).

Последняя заметка — фамилия, ставшая центральной в произведении: «Цыбукин» (Зап. кн. I, стр. 107).

Рукопись и авторские корректуры повести «В овраге» не сохранились. Как явствует из письма Чехова к В. М. Соболевскому от 19 января 1900 г., первоначально замышлялся рассказ не более чем в один печатный лист. В ноябре 1899 г. Чехов писал его для газеты «Русские ведомости», «но рассказ растянулся <...>, и пришлось отправить его в другое место».

Работа над рукописью началась, по-видимому, с первых чисел ноября: до 30 октября Чехов заканчивал «Даму с собачкой». Впервые «большая повесть», близкая к окончанию, упомянута автором в письме к М. П. Чеховой от 14 ноября.

17 ноября редактор журнала «Жизнь» В. А. Поссе телеграфировал Чехову из Петербурга: «Редакция „Жизни“ убедительно просит вас поддержать журнал присылкой рассказа декабрю или январю» (ГБЛ).

Редакцию «Жизни» Поссе возглавил в конце 1898 г. Под его руководством журнал становится одним из самых значительных печатных органов в подцензурной марксистской прессе. Его беллетристический отдел, возглавленный Горьким, в 1899 г. высоко оценил В. И. Ленин: «... недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!..» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 46, стр. 25).

Горький, проявивший горячую заинтересованность в сотрудничестве Чехова, писал ему в начале декабря (после 6-го) 1898 г.:

«А что, получили Вы приглашение писать в „Жизнь“? Вот славно было бы, если б Вы согласились на их условия!» (Горький, т. 28, стр. 52). Почти одновременно, 8 декабря, к Чехову обратился Поссе: «... решаюсь просить Вас поддержать журнал своим талантливым пером». Разъясняя ситуацию в редакции, он писал, что «Жизнь» «будет стремиться не разъединять, а, по возможности, соединять врагов русского бюрократизма. <...> Струя марксистского „Нового слова“ будет, конечно, чувствоваться уже хотя бы потому, что я сам состоял одним из редакторов „Н. С. “...» (ГБЛ; см.: И. А. Бутская. А. П. Чехов и журнал «Жизнь». — «Вісник Київського ун-ту», 1960, № 3. Сер. Філології та журналистики. Вип. 1, стр. 40; В. К. Гайдук. Из отношений А. П. Чехова с журналами «Жизнь» и «Начало». — В кн.: Сборник статей и материалов. Вып. 5. Ростов н/Д., 1969, стр. 51 (Лит. музей А. П. Чехова).

Чехов в письме к Поссе (оно утрачено) ответил согласием. Адресат 20 декабря отозвался так: «...несказанно обрадовали Вашим письмом. В „Жизнь“ я верю и верю, что у Вас явится охота поскорее написать для нее что-нибудь». Редактор был озабочен тем, понравится ли Чехову готовившийся первый номер «Жизни» (ГБЛ). Одновременно Поссе сообщал Горькому: «Сейчас <...> получил от Чехова милое письмо с согласием сотрудничать. Рад бесконечно» (АГ). Горький писал Чехову в канун Нового года: «... для „Жизни“ Вы туз козырей, а для меня Ваше согласие — всем праздникам праздник! Рад я — дьявольски!» (Горький, т. 28, стр. 53).

3 января 1899 г. Чехов в письме к Горькому оценивал беллетристику первого номера «Жизни». Горький же, согласившийся с большинством замечаний, просил (между 6 и 15 января) помочь Поссе: «Нужно поддержать его на первых порах <...> Помимо этого, — для меня главного, — „Жизнь“ имеет тенденцию слить народничество и марксизм в одно гармоничное целое. Такова, по крайней мере вначале, была ее задача. Теперь марксисты, которые обещали участвовать в ней, провели Поссе за нос и основали свой журнал „Начало“». (Издавался в Петербурге с января по май 1899 г. легальными марксистам по редакцией П. Струве и М. Туган-Барановского.) «Я, — писал Горький, — всех этих дел не понимаю. Скажу откровенно, что не лестно думаю я о питерских журналистах <...> Но — дайте теперь же в „Жизнь“ что-нибудь Ваше, она принимает какие угодно условия от Вас. Подумайте — вдруг по толчку Вашему и дружным усилиям других возникнет журнал, на самом деле интересный и серьезный? Это будет славно!..» (Горький, т. 28, стр. 56). Поссе (письма к Горькому от 8 и 13 января — АГ), возлагавший на Чехова такие же надежды, просил его 10 января поддержать журнал «рассказом для февральской книжки», тоже сообщив об уходе марксистов в «Начало» (ГБЛ).

18 января Чехов писал Горькому: «Ваше письмо насчет „Жизни“ и письмо Поссе пришло, когда уж я дал согласие, чтобы в „Начале“ выставили мою фамилию. Была у меня М. И. Водовозова, пришло письмо от Струве — и я дал свое согласие, не колеблясь ни одной минуты. Готового у меня нет ничего...»

Сотрудники «Начала» не раз просили о рассказе из народной жизни (письма к Чехову П. Б. Струве от 12 января, М. И. Водовозовой

от 13 февраля, 8 и 26 мая 1899 г. — ГБЛ), но в мае журнал был запрещен. По поводу же участия Чехова в «Жизни» переписка продолжалась. 23 апреля ему писал об этом Горький, 12 августа — Поссе: «...продолжаю с прежним нетерпением ожидать от Вас рассказа...» (ГБЛ). Горький, узнав от Поссе (из его письма от 18 августа — АГ), что Чехов работает над романом, сразу же (август, до 23) написал ему: «... если Вы никому еще не обещали романа — пожалуйста, отдайте его „Жизни“» (Горький, т. 28, стр. 91). Поссе 21 августа вновь просил Горького: «Чехова, Чехова и еще раз Чехова!» (АГ). 24 августа Чехов ответил Горькому, что о романе он даже не помышлял. «Я почти ничего не пишу, а занимаюсь только тем, что всё жду момента, когда же наконец можно будет засесть за писанье».

К концу года настоятельные просьбы участились. Поссе хотел видеть Чехова рядом с Горьким в числе руководителей «Жизни», взять вместе с ними журнал в «аренду, в полное распоряжение» и спрашивал Горького: «Но что <...> Чехов? Он нам необходим» (письма Поссе к Горькому от 1 и 21 сентября. — АГ). 10 октября редактор писал Чехову: «...жду, что Вы примкнете к „Жизни“ и своим сотрудничеством, а также товарищескими указаниями поможете ей держаться правильного пути» (ГБЛ; Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 53—54). Горький убеждал (около 19 октября): «Дайте „Жизни“ рассказ! Очень прошу вас об этом» (Горький, т. 28, стр. 97). Поссе спрашивал у него 16 ноября: «Отчего Чехов молчит?» (АГ), а 17-го телеграфировал Чехову, что просит рассказ к «декабрю или январю» (ГБЛ). 19-го Чехов написал Поссе: «Дело в том, что я пишу повесть для „Жизни“. <...> В ней всего листа три, но тьма действующих лиц, толкотня, тесно очень — и приходится много возиться, чтобы эта толкотня не чувствовалась резко. Как бы ни было, около 10 дек<абря> она уже сформуется совсем, можно будет набирать. Но вот беда: разбирает страх, что ее пощиплет цензура. Цензурных помарок я не перенесу, или кажется, что не перенесу. И вот потому, что повесть местами выходила не совсем цензурной, я не решался писать Вам определенно и отвечать наверное. Теперь, конечно, отвечаю наверно, но с условием, что Вы возвратите мне мою повесть, если она и Вам покажется местами не цензурной, т. е. если Вы также будете предвидеть опасность, что ее почиркает цензор». Поссе отвечал 22 ноября: «...спасибо за то, что Вы окончательно решили вдохнуть новую жизнь в наш журнал своей повестью <...> Относительно цензуры не беспокойтесь. Я дам цензору прочитать Вашу повесть в рукописи и без Вашего определенного согласия не допущу печатания с цензурными выкидками» (ГБЛ).

Сердечно благодарил Чехова и Горький (29 или 30-го): «Это так хорошо! Думаю я, что журнал сей выправится и будет славным» (Горький, т. 28, стр. 104).

Б. А. Лазаревский, побывавший в ноябре 1899 г. в ялтинском доме Чехова, рассказывал о рукописи «В овраге»: «Обыкновенный лист писчей бумаги был унизан ровными, мелкими, широко стоящими одна от другой строчками. Слов десять было зачеркнуто очень твердыми, правильными линиями, так что под ними уже ничего нельзя было прочесть. Мне бросилась в глаза фраза <из гл. IV>: „Херес был кисловатый, пахло от него сургучом,

но выпили еще по рюмке... “» (Бор. Лазаревский. А. П. Чехов. Личные впечатления. — «Журнал для всех», 1905, № 7, стр. 423).

25 ноября Чехов уведомил Горького: «Ну-с, пишу для „Жизни“ повесть, для январ<ской> книжки». 3 декабря он о том же известил Вл. И. Немировича-Данченко, а 6-го в письме к В. С. Миролюбову сообщил: «...уже кончил».

Однако текст дорабатывался еще в течение двух недель. В письме к О. Л. Книппер от 8 декабря есть такие слова: «...усадил себя за работу и не даю себе развлекаться». 13 декабря Чехова спрашивал Горький: «Что Вы пишете и скоро ли кончите?» (Горький, т. 28, стр. 108). Поссе 15-го, а затем 20-го с тревогой сообщал Горькому: «Чехов повести не шлет» (АГ), а 16-го телеграфировал Чехову: «Волнуемся не получая рукопись» (ГБЛ). Чехов срочно ответил: «Посылаю двадцатого» (телеграмма затерялась, как сообщает Чехов 23-го) и 20 декабря написал: «...простите <...> посылаю рукопись в безобразном виде. Я не стал переписывать из боязни, как бы <...> не начать опять переделывать <...> отдайте в набор и пришлите мне корректуру, я в корректуре сделаю то, что обыкновенно делаю, переписывая, т. е. безобразное сделаю благообразным. Корректуру я продержу у себя два дня. Вот если бы Вы отложили до феврал<ьской> книжки, то было бы хорошо. <...> Заглавие „В овраге“, быть может, изменю, если придумаю что-нибудь более выразительное и глазастое». 26-го в письме к М. О. Меньшикову Чехов обронил замечание: «Послал повесть в „Жизнь“. В этой повести я живописую фабричную жизнь <и> трактую о том, какая она печальная, — и только вчера случайно узнал, что „Жизнь“ — орган марксистский, фабричный. Как же теперь быть?» В ноябре же Чехов, по свидетельству Б. А. Лазаревского, сказав о подготовке рассказа для «Жизни», «улыбнулся и добавил»: «А рассказ-то совсем не в духе марксистов. Пожалуй, и не напечатают» («Журнал для всех», 1905, № 7, стр. 423).

Те и другие слова Чехова следует отнести к известной тенденции легально-марксистских журналов, выразившейся в апологетическом отношении к проникновению буржуазных начал в деревню, которому противостояла «печальная» повесть о «фабричном» селе. Эту тенденцию Чехов не только мог чувствовать по ряду выступлений «Жизни», за которой следил, судя по переписке, но определенно знал, например, по статье Струве о «Мужиках» («Новое слово», 1897, № 8), приславшего ее Чехову, предлагая 12 января 1899 г. сотрудничать в «Начале» (ГБЛ). Полученную же к 26 декабря весть о том, что «Жизнь» считается официальным марксистским «органом», Чехов мог воспринять как новость на фоне неоднократных известий (см. письма к нему Поссе и Горького) о расколе в редакции и уходе группы марксистов в свой, особый журнал «Начало» (см. в воспоминаниях: И. Н. Альтшуллер. Еще о Чехове. — ЛН, т. 68, стр. 688).

23 и 25 декабря автор и редактор обменялись корреспонденциями по поводу отправленной рукописи, а 28-го Поссе сообщил: «...вчера получил и проглотил Вашу повесть. <...> Вы хотите, чтобы повесть пошла в феврале. Вы хотите спокойно исправлять ее в корректуре. Ваш голос в данном случае должен быть решающим. Поместим „В овраге“ (название, по-моему, очень

хорошо!) в февральской книжке. Корректуру вышлю через несколько дней. (Рукопись в наборе.) Нецензурного в повести, по-моему, ничего нет» (ГБЛ; Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 54). 29 декабря Поссе делился с Горьким: «Чехов прислал превосходную вещь: в духе „Мужиков“, но глубже. <...> Чехов — главный успех журнала» (АГ).

2 января 1900 г. Чехов извещал Горького о том, что повесть уже отослал, и одновременно писал О. Л. Книппер: «В февр<альской> книжке „Жизни“ будет моя повесть — очень страшная. Много действующих лиц, есть и пейзаж. Есть полумесяц, есть птица выпь, которая кричит где-то далеко-далеко: бу-у! бу-у! — как корова, запертая в сарае. Всё есть».

Поссе 6 января телеграфировал Чехову: «Корректура вам послана просим позволения печатать январе крайне важно успеха журнала без вашей корректуры печатать не будем сохраняете ли название» (ГБЛ). 7-го в письме к Горькому он выражал надежду, что первый номер «Жизни» «выйдет на славу. Что за вещь написал Чехов!» (АГ).

11 января Чехов уведомил Поссе: «...возвращаю корректуру. Читать ее было очень трудно, так как типография почему-то не прислала оригинала. Есть пропуски, которые я возобновлял на память кое-как; промежутки между полосами тесны, писать негде, пришлось разрезывать, подклеивать <...>. Скажите корректору, чтобы он уже не исправлял, по возможности не ставил бы запятых и кавычек. Пусть в типографии обратят внимание на соединительный знак ~ в тех местах, где абзацы обрывают разговорную речь. Корректуру держал я недолго, только одни сутки». 12 января Чехов писал в тот же адрес: «Итак, название повести осталось прежнее. Повесть делить никак нельзя, она пойдет вся в январ<скую> книжку».

Поссе ответил 16 января: «...корректура <...> получена. Ужасно неприятно, что Вам пришлось поправлять без оригинала. Напутала новая типография <...> послали оригинал не Вам, а корректору. <...> Окончательную корректуру я просмотрю сам. Повесть Ваша пропущена цензором без помарок» (ГБЛ).

Получив номер, 5 февраля Чехов жаловался Поссе: «...корректуру <...> в типографии не исправили. Как были „табельные“ вместо „заговенье“ (стр. 203), так и осталось. В деревне никаких табельных дней не знают и не празднуют — и это „табельные“ покажется людям знающим нелепостью. После „сига“ (стр. 110) <в письме описка Чехова — надо: стр. 210> запятая для чего-то, после „певчих“ (ibid) нет запятой, после „Бог милостив“ (стр. 214) запятая. „Глазы“ корректор исправил, показалось ему неправильно (216), а Гантаревы вместо Гунторевы так и осталось. И кавычек ненужных понаставил, и двоеточий. Где у меня точка с запятой, там он поставил двоеточие. На странице 219, строка 9 снизу, после „возьми“ нет тире (—) и т. д. и т. д. Все эти опечатки, особенно „табельные“ и „Цыбулякин“ (231 снизу), „Цыбулькин“ (233, 8-я строка сверху), так аффрапировали меня, что я теперь видеть не могу своего рассказа. Такое обилие опечаток для меня небывалая вещь и представляется мне целой оргией типографской неряшливости — простите мне это раздражение. Оттисков до си пор не получил».

Поссе в письме от 10 февраля просил извинения, жалел, что

не держал корректуру сам, винил типографию, которая не учла исправлений, обещал приложить список опечаток к февральскому номеру. «... Не огорчайтесь и не сердитесь! — писал он. — Повесть Ваша так захватывает своим настроением всякого чуткого читателя, что ему не до опечаток. Помню, я Вашу неразборчивую рукопись читал с необычайною быстротою, скорее угадывал, чем разбирал слова, и впечатление всё же получилось громадное. Я запомнил почти каждую фразу <...> Вы дали нам такую первоклассную, такую глубоко-философскую и удивительно художественную вещь...» (ГБЛ). Ради сохранения связей Чехова с журналом Поссе просил Горького в письме от 10 февраля поехать в Ялту и сам готов был сделать то же (АГ). 15 февраля Чехов, написав Горькому об огорчительных опечатках, послал редактору «Жизни» примирительное письмо, на которое Поссе с благодарностью ответил 23-го, сообщив 26-го Горькому: «Чехов прислал славное письмо. Спасибо ему!» (АГ). В этом письме Чехов, извещая об успехе вышедшего номера «Жизни», просил прислать оттиски «В овраге»: «Мне это нужно, <...> прежде всего для Маркса, потом заграничным переводчикам».

Прежде чем повесть появилась в 1903 г. в собрании сочинений, изданном А. Ф. Марксом, Чехов правил журнальный текст не менее четырех раз. О первой правке свидетельствует цитированное письмо к Поссе от 5 февраля 1900 г. с подробным перечислением ошибок и соответствующих страниц только что полученного первого номера «Жизни». Вторая правка была осуществлена в период между получением оттисков, которые Чехов просил у Поссе 15 февраля, и передачей повести в собственность издателя Маркса, извещенного Чеховым в письме от 14 ноября 1901 г. о том, что повесть выслана ему бандеролью. Затем текст дважды корректировался автором в 1903 г. уже непосредственно для XII тома сочинений, изданных приложением к «Ниве», что устанавливается по переписке Чехова и Маркса за март — апрель 1903 г.

Сам Чехов предназначал «В овраге» для будущего продолжения своего десятитомника, изданного Марксом в 1899—1902 годах, но вынужден был согласиться с требованием издателя (письмо Маркса от 19 апреля 1903 г. — ГБЛ) включить девять новых произведений в приложение к «Ниве». 28 марта (письмо Маркса — ГБЛ) Чехову была выслана их корректура. Выправленные гранки, в том числе «В овраге», писатель отослал Марксу 14 апреля (письмо Чехова). При этом он сообщал о своем отъезде в Москву и просил туда направить повторную корректуру. Издатель сделал это 26 апреля (письмо Маркса — ГБЛ). Гранки ему были возвращены Чеховым, по-видимому, при личной встрече в Петербурге 14 мая.

Отличия текста «В овраге», вошедшего в том XII приложения к «Ниве», от журнального многочисленны и разнотипны. Всего их свыше 120. Подавляющая часть — в расстановке знаков препинания (около 80) и написании отдельных слов (более 30). В основном Чехов исправлял погрешности типографского набора и работы корректора. Смысл фраз не менялся. В пяти случаях добавлены отдельные слова, сокращены союз и предлог. В речи героев восстанавливалось разговорное произношение слов и присловий, устраненное корректором. В процессе пунктуационной

правки уточнялся ритм авторского повествования (см. варианты). В XI, посмертный том марксовского издания (1906 г.) повесть вошла без изменений.

Ряд мемуаров, писем и документов указывает на реальные источники повести.

Открывающая ее история с дьячком, съевшим два фунта икры, была рассказана Чехову И. А. Буниным (ЛН, т. 68, стр. 672; И. А. Бунин. Собр. соч. в 9-ти т. Т. IX. М., 1967, стр. 224).

В обрисовке характеров и жизненного уклада фабричного села Уклеева исключительную роль сыграли мелиховские впечатления. Об этом писал П. И. Куркин, подчеркивая, что преломленные в повести «лучи народной души» «душа писателя восприняла» в «моменты деятельности А<нтона> П<авлови>ча как земского врача Мелиховского участка» (подпись: К. Антон Павлович Чехов как земский врач. Материалы для биографии (1892—1894 гг.). — «Общественный врач», 1911, № 4, стр. 68). М. П. Чехов, отмечая наряду с этим и значение участия Чехова в народной переписи 1897 г., позволившей писателю изучить «мужицкую жизнь во всех проявлениях», близко сойдясь с крестьянами, писал в мемуарах: «...семь лет „мелиховского сидения“ не прошли для него даром. Они наложили на его произведения этого периода свой особый отпечаток, особый колорит. Это влияние Мелихова признавал он и сам. Достаточно вспомнить о его „Мужиках“ и „В овраге“, где на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи» (Вокруг Чехова, стр. 280. Ср.: Антон Чехов и его сюжеты, стр. 128). Как явствует из мемуаров, например М. П. Чеховой (Из далекого прошлого), хорошо узнал писатель и запечатленную в повести жизнь купцов и фабрикантов окрестных сел. С некоторыми из них Чехов состоял в деловом знакомстве и переписке (см., напр., его письмо от 10 октября 1893 г. к С. Е. Кочеткову; письма С. Е. Кочеткова к Чехову — ГБЛ), характеризовал их поведение в письмах к другим лицам (к Л. С. Мизиновой от 23 июля 1893 г. и др.).

Происхождение множества реалий повести (описание фабрик, жизненного уклада села, положения трудового люда, быта и нравов уклеевских хозяев и блюстителей порядка и т. д.) выясняется при обращении к документам, зафиксировавшим факты, известные Чехову по его общественно-медицинской деятельности в период холерной эпидемии 1892—1893 гг., а также в связи с его избранием в 1894—1895 гг. в комиссию уездного санитарного совета по осмотру фабрик. Среди документов — два служебных медицинских отчета по временному мелиховскому участку за 1892 и 1893 гг., представленные в совет Чеховым, возглавлявшим участок, и такие официальные материалы, как «Дело Серпуховской земской управы о сафьяно-лаично-кожевенном заведении кр<естья>н Шелагуровых в с. Крюкове» (ГБЛ), «Доклад Серпуховского уездного земского санитарного совета уездному собранию. Октябрь 1892» (М., 1892 ) и почти ежегодно издававшиеся уездным земством в 1890-х годах «Обзоры Серпуховской земской санитарно-врачебной организации». (Обзор за 1892—1893 гг. М., 1894, хранится в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте. См: Чехов и его среда, стр. 362.)

М. П. Чехов указывал, что изображенное место — «близ Мелихова» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 146). С. М. Чехов

уточнял: «...прототипом села Уклеева <...> послужило село Угрюмово, что в 3 километрах от Мелихова» (Вокруг Чехова, стр. 323). П. И. Куркин же узнавал в повести «местный колорит с. Крюкова» (письмо к Чехову от 23 февраля 1900 г. — ГБЛ).

Как можно судить по мемуарам С. Н. Щукина, сам Чехов признавал, что в повести отразились реальные факты, лица, события, и в то же время подчеркивал ее художественно обобщающий смысл. Он говорил: «Я описываю тут жизнь, какая встречается в средних губерниях, я ее больше знаю. И купцы Хрымины есть в действительности. Только на самом деле они еще хуже. Их дети с восьми лет начинают пить водку и с детских же лет развратничают; они заразили сифилисом всю округу. Я не говорю об этом в повести, <...> потому что говорить об этом считаю нехудожественным. <...> А знаете, <...> вот то, что мальчика Липы обварили кипятком, это не исключительный случай; земские врачи нередко встречают такие случаи. Впрочем, я решил больше ничего не писать из жизни крестьян» (подпись: С. Щ. Из воспоминаний об А. П. Чехове. — «Русская мысль», 1911, № 10, стр. 46—47; Чехов в воспоминаниях, стр. 464—465).

М. П. Чехов видел в повести отражение и сахалинских впечатлений — «один из сахалинских случаев» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 146). Мемуарист, надо полагать, имел в виду историю Анисима. В книге «Остров Сахалин» Чехов неоднократно рассказывает о встречах с фальшивомонетчиками, приводит образчики писем, подобных тем, какие сочиняет на каторге за Анисима Самородов, говорит о судьбе оставшихся в России, как и Липа, жен ссыльных, рисует типы преступных женщин, вроде Аксиньи.

Сомнения Чехова относительно приема повести в «Жизни» были рассеяны первым же восторженным отзывом Поссе (от 28 декабря), прочитавшего рукопись: «Какая беспощадная, какая зловещая правдивость! Ни одного намека на эффект, а впечатление огромное...» В этой «глубокой» вещи, написанной «гениально просто», редактор видел главный залог успеха журнала (ГБЛ; Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 54). 16 января 1900 г. он извещал Чехова: «Горький <...> ждет с нетерпением появления „В овраге“; не позволил мне рассказывать содержания» (ГБЛ).

После публикации повести Горький сообщал Чехову (11 или 12 февраля): «Согрешил <...> я заметкой по поводу „Оврага“, но ее у меня испортил сначала редактор, а потом цензор. Знаете — „В овраге“ — удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших Ваших вещей. И Вы всё лучше пишете, всё сильнее, всё красивее». День спустя (12 или 13 февраля) Горький спешил передать Чехову одобрительный отзыв Л. Толстого и добавлял: «Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом Вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика — тычет он пальцем в колыбельную песню Липы и, может быть, со слезами на глазах <...> говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое». Тут же Горький горячо благодарил Чехова за поддержку «Жизни» (Горький, т. 28, стр. 119, 120). Еще не получив последнего письма, Чехов 15 февраля ответил Горькому на предшествующее, с которым был прислан текст упоминавшейся статьи: «Ваш фельетон в „Нижегор<одском> листке“ был бальзамом для моей

души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека. Я думал сначала, что фельетон мне очень нравится, потому что Вы меня хвалите, потом же оказалось, что и Средин, и его семья, и Ярцев — все от него в восторге». (Врач Л. В. Средин и художник Г. Ф. Ярцев — жившие в Ялте близкие знакомые Горького и Чехова.)

Летом 1900 г. Чехов получил еще один отзыв Горького, который писал (июль, до 15-го) из с. Мануйловка Полтавской губернии: «Читал я мужикам „В овраге“. Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — чёрт знает до чего! Так что один мужик, Петро Дерид, даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит „велика матушка Россия“. Да, славно всё это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики — и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный Вы человек, Ан<тон> Пав<лович>, и огромный Вы талантище» (Горький и Чехов, стр. 75. См. также об этом в письмах: Горького к Л. В. Средину от 26 августа 1900 г. — АГ; О. Л. Книппер к Чехову от 4 сентября 1900 г. — Переписка с Книппер, т. 1, стр. 179—180). Поссе в мемуарах, назвав «В овраге» «лучшим беллетристическим произведением из всех напечатанных в „Жизни“», привел и сказанные в ту пору слова Горького о Чехове: «... есть у него что-то новое; что-то бодрое и обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М. — Л., 1929, стр. 155).

Глубокое впечатление произвела повесть на Л. Н. Толстого. 9 февраля 1900 г. он писал Горькому: «Как хорош рассказ Чехова в „Жизни“. Я был очень рад ему» (Толстой, т. 72, стр. 303). А. Б. Гольденвейзер же вспоминает, что повесть «В овраге» Толстой «читал <...> в Хамовниках вслух и, как всегда, восхищался чеховским мастерством» (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, стр. 392, а также 377; ср. его же: Встречи с Чеховым. — «Театральная жизнь», 1960, № 2, стр. 18). П. А. Сергеенко рассказывает, как при встрече с Чеховым в Гаспре 12 сентября 1901 г. Толстой, заявив, что «ждет от Антона Павловича не пьесы, а того, в чем он наиболее силен <...> процитировал на память несколько строчек из чеховского рассказа „В овраге“» (П. Сергеенко. Чехов и Толстой. — «Рампа и жизнь», 1914, № 26, стр. 5).

Меньшиков сообщал Чехову 1 февраля 1900 г., прочтя «В овраге»: «Весь день сегодня хожу под глубоким впечатлением Вашей превосходной работы. Она должна вызвать большой шум, не меньше „Мужиков“». 21 марта он добавлял, что покорен образом Липы: «Что за прелесть!» (ГБЛ).

6 февраля Лазаревский писал: «Сегодня получил „Жизнь“. Ваше „В овраге“ вещь страшная. Такая, как „Власть тьмы“ Толстого <...> Когда я прочел, как на маленького Никифора брызнули кипятком, я взволновался так, что читать оставил и дочитал уже потом. Эта вещь еще выше „Мужиков“» (ГБЛ; там же: Дневник Б. А. Лазаревского, тетрадь 1-я, запись от 6 февраля 1900 г.).

В. С. Миролюбов 9 февраля признавался: «Спасибо за „Овраг“. Раза 3 от сильного чувства прекращал чтение. Знаете,

как это бывает, — застелет глаза слезами, что-то в груди подымется, разрастется, как будто летишь куда...» (ГБЛ).

20 февраля Чехову писала О. Л. Книппер: «Ночью прочла „В овраге“ и в восторге. Как просто и потому как сильно и красиво! У меня из головы не выходит бедная Липа с мертвым младенцем, сидящая у прудика с своей тоской, и тихая звездная ночь, выпь, поля, Вавила, старик... Я пока только проглотила рассказ, а читать еще буду» (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 137).

23 февраля делилась своими впечатлениями М. П. Чехова: «Прочла я твой рассказ „В овраге“. Он так удивительно хорош, что я даже прослезилась от умиления <...>. Особенно тронуло меня то место, когда Липа подала старику пирог, и он стал есть его, в конце рассказа. По-моему, ты еще никогда так хорошо не писал, положительно не к чему придраться. Все ходят с большими глазами и говорят — вы читали?..» (Письма к брату, стр. 152).

В тот же день сообщал П. И. Куркин, бывший в Москве на съезде санитарных статистиков и врачей: «Не могу и не считаю нужным скрыть от Вас <...> того очарования, к<ото>рое испытывают все при ознакомлении с Вашим последним очерком „В овраге“. <...> это одно из прекрасных творений Ваших» (ГБЛ).

31 марта земский деятель С. И. Шаховской, живший неподалеку от Мелихова, писал Чехову: «... спасибо Вам, миленький, за Хмыриных старших и младших <в повести — Хрымины>. Чудно, хорошо. Так сильно, что и сказать не могу» (ГБЛ). В марте же отозвался И. И. Горбунов-Посадов: «С глубоко любовным чувством к Вам читал я Ваше „В овраге“. Я в первый раз ближе, больше, сильнее почувствовал не талант только Ваш, а сердце Ваше, любовь к человеку <...> ко всему страдающему и ко всему умирающему душою в этой жизни <...>. А про мастерство — что уж говорить! — Эта ночь, когда она идет с ребенком, костер, этот старик, — я мало в жизни читал такого художества» (ГБЛ). А. Ф. Кони признавался Чехову 24 ноября: «Нужно ли говорить Вам, что я читал и перечитывал „В овраге“ с восхищением. Мне кажется, что это лучше всего, что Вы написали, — что это — одно из глубочайших произведений русской литературы» (ГБЛ). 16 июня 1901 г. В. М. Соболевский сообщал Чехову: «В Климском имении Ермолов читал вслух Ваш „В овраге“. <...> Это произведение относится еще к области „старого“, понятного нам искусства» (ГБЛ).

Писали автору и незнакомые лица. Учительница Ф. И. Коренева, пространно делясь наблюдениями над жизнью окружающих ее фабричных рабочих и интеллигентов (письмо от 12 февраля 1900 г. со ст. Бараново, Ярославской ж. д.), заключала, что действительность в целом мрачна, беспросветна, и спрашивала, как жить дальше (ГБЛ).

Иначе прозвучало письмо читательницы Е. И. Кристи от 16 марта 1900 г. из Кишинева. Говоря, что давно следит за творчеством Чехова, она отдавала на суд писателя свой разбор повести «В овраге» (статья утрачена) и добавляла: «... в повести „В овраге“ я усматриваю еще две вещи: отвращение к идеализации деревни и закрепощению к земле, даже добровольному, и еще — отражение Вашего общего стройного, цельного мировоззрения, к<ото>рое я всегда чую в Ваших последних произведениях, но не сумею

Вам определить каким-нибудь одним метким словом. Мне кажется, что главным элементом этого мировоззрения входит свобода, — свобода в самом лучшем, глубоком смысле этого слова, — не пошлая свобода какой-нибудь швейцарской республики, а та свобода, о к<ото>рой, напр<имер>, мечтает Герцен в своем последнем томе „Былое и думы“ (по поводу Р. Оуэна)» (ГБЛ). 6 апреля 1900 г. Кристи благодарила за «ответ» и «добрые слова», доставившие ей «большое удовольствие» (ГБЛ; письмо Чехова неизвестно). Хотел слышать «беспристрастное мнение» о своем «первом сколько-нибудь большом критическом опыте» и М. К. Лемке, редактор газеты «Орловский вестник», в которой публиковались его статьи по поводу появления повести «В овраге», присланные автором с письмом к Чехову от 8 сентября 1900 г. (ГБЛ).

Повесть «В овраге» вызвала обилие откликов в печати. Критики самой различной ориентации почти единодушно признали «В овраге» выдающимся явлением современной беллетристики. Но смысл повести, особенности идейной позиции и художественного метода Чехова истолковывались по-разному, подчас — прямо противоположным образом.

Принципиально новую для тех лет и наиболее верную концепцию всего творчества Чехова создал Горький, первым отозвавшийся на выход «В овраге» (М. Горький. Литературные заметки. По поводу нового рассказа А. П. Чехова «В овраге». — «Нижегородский листок», 1900, № 29, 30 января). Он беспощадно иронизировал над теми, кто, признавая художественное дарование Чехова, считал его или беспечным юмористом, или равнодушно-холодным созерцателем жизни, общественно-индифферентным пессимистом, безыдейным литератором и предрекал скорую гибель и забвение его таланта. Указав на творческую связь Чехова с традициями русских классиков, в чем ему нередко отказывали, Горький особо настаивал на реалистической природе чеховского метода, специфическое свойство которого — верность правде жизни: «Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, „чего нет на свете“, но что, быть может, и хорошо, может быть, и желательно». В статье опровергалось распространенное мнение о том, что у Чехова нет определенной позиции: «Его упрекали в отсутствии миросозерцания. Нелепый упрек!.. У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание, — он овладел своим представлением о жизни и таким образом стал выше ее». Горький подчеркивал связь творчества Чехова с существеннейшими сторонами русской действительности: «... каждый новый рассказ Чехова всё усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни».

Принципиальная новизна концепции Горького явственно проступает в сравнении с почти одновременными выступлениями других критиков. Так, двумя днями позже появилась рецензия Н. Геккера (Н. Г. «В овраге». Новая повесть Антона Чехова. — «Одесские новости», 1900, № 4864, 1 февраля). С похвалой отзываясь о произведении, признав правдивость описания с. Уклеева, рецензент считал, что «центр тяжести повести <...> заключается <...> не в „мужиках“ и в той толпе, которая в каждом

действии является основой происходящего <...> Но главный повествовательный и психологический интерес заключается в грустной истории замужества бедной крестьянской девушки Липы...» Критик отказывался искать в повести общественную тенденцию: «...не будем гоняться за фикциями <...> Какое нам дело до того, что хотел сказать автор и хотел ли он выразить что-нибудь особенное...» В статье говорилось, что от повести веет «чем-то безнадежным и безысходным».

Либерально-умеренный критик В. А. Гольцев («Литературные отголоски». — «Курьер», 1900, № 45, 14 февраля) по многим положениям полемизировал с Горьким. В том числе, сводя его оценку миросозерцания Чехова всего к двум положениям: «понять, значит простить», «помогите жить людям, помогайте друг другу», автор оспаривал ее. В целом он заключал, что Чехов «никогда <...> не скажет и не подумает того, что навязывает ему г. Горький».

Не замедлила отозваться на выход новой повести и реакционная критика. В. П. Буренин признал «В овраге» «...наиболее удачным, наиболее художественно обработанным и наиболее глубоким по замыслу» произведением Чехова и значительную часть статьи посвятил анализу характеров Анисима и Аксиньи. В этих рассуждениях сказалась его ничем не маскируемая тенденциозность. Дав уничтожающую характеристику старшего сына Цыбукина, Буренин язвительно писал, что Анисим «является героем нашего времени, руководимым современными заветами в своем роде „марксистского“ пошиба». Аксинья в представлении критика — тоже «героиня нового порядка», вытеснившего из литературы образы идеальных героинь из народа. Он призывал полюбоваться этой «доморощенной марксисткой» — «бабой <...> деятельной энергии, здоровой и бодрой», «покладливой и трудолюбивой» лишь ради наживы, обуреваемой «хищными инстинктами», приводящими к «варварскому эгоизму и жестокосердию». «Надо думать, что нынешние приверженцы великого и благотворного принципа — торжества капитализма признают в Аксинье одну из самых типичных последовательниц их милого учения» (В. Буренин. Критические очерки. — «Новое время», 1900, № 8619, 25 февраля).

Примером истолкования повести в консервативно-охранительном духе явилась статья М. Меньшикова «Три стихии. („В овраге“, повесть А. П. Чехова)» в «Книжках Недели». Восторгаясь художественным талантом Чехова, который поражал еще читателей «Мужиков», публицист обе повести прежде всего рекомендовал для изучения «государственным людям»: «Чеховские деревенские повести — это, помимо обаятельной красоты их, — в сущности научные диссертации, очень строгие народно-бытовые исследования. Если хотите, это периодически появляющиеся, глубоко обдуманные доклады русскому обществу о современном состоянии деревни, о том, что всего важнее и интереснее в ее жизни». Обходя вопросы социальных противоречий, рецензент в анализе и явлений действительности, и повести «В овраге» оперировал абстрактно-моральными категориями добра и зла. Главным он счел у Чехова отражение «из века в век» стихийно действующих «в мире <...> трех начал: силы творческой, силы сохраняющей, силы разрушительной». «Всего резче выделяется,

как бы господствует в жизни сила хищная, разрушительная». «В Аксинье она вылилась в махровый экземпляр». К «среднему, промежуточному типу между добром и злом» отнесена «скорбящая о грехах» Варвара, освящающая «своим благочестием <...> зло жизни» и тем сохраняющая его. Подлинным же выражением «первобытной стихии души народной» представлена «кроткая красавица Липа», «превозмогающая зло» терпением. Вернувшись к «глубокой бедности и вечному труду на других», она вновь становится «свободной», «поет радостно и совершает безустанную творческую работу, пополняя беспрерывно разрушение, производимое хищниками». Трактуя содержание повести с позиций примирения с действительностью, автор статьи воспевал «ясную и благодатную кроткую энергию народа», «смиренного сердцем» («Книжки Недели», 1900, № 3, стр. 205, 234, 209, 211, 213, 215, 219, 220, 222).

Либерально-буржуазная критика самых различных оттенков выступила с многочисленными, в большинстве своем хвалебными отзывами о повести, как правило, разделяя привычное в ту пору представление о Чехове-пессимисте, рисующем правдиво, но без определенной общественной направленности мрак, ужасы и бестолковщину русской жизни.

Так, И. Игнатов («Новости литературы и журналистики». — «Русские ведомости», 1900, № 42, 11 февраля) видел основное свойство чеховского таланта в «способности подавлять унылым настроением», связанным с «идеей, которая проходит красной нитью через многие его произведения», и заключается в «констатировании бессмысленности человеческих действий, ведущих к несчастиям, несправедливостям, страданию...».

Констатацию бессмысленности жизни и только одни «безотрадно-мрачные краски» увидел в повести и А. М. Скабичевский («Текущая литература». — «Сын отечества», 1900, № 49, 18 февраля). В целом положительно отозвавшись о ней, критик писал, что в последней повести Чехова «тоскующие ноты доходят до крайнего кресчендо». Для Скабичевского повесть — некая иллюстрация к народническим представлениям о самобытности исторического пути России и регрессивном характере искусственно насаждаемого в ней капитализма: Чехов, отразив «отвратительный процесс» «несчастной <...> ужасной жизни» фабричного села, рисовал «порядки», «совершенно своеобразные, чисто российские, очень мало подходящие к тому капиталистическому строю, о котором у нас ныне столь многие мечтают».

А. А. Измайлов («Литературное обозрение». — «Биржевые ведомости», 1900, № 77, 19 марта), вспоминая «Мужиков», говорил о Чехове: «... автор обратился почти к той же задаче, — изображению мрачного существования русской деревни и ее обывателя...» В повести «В овраге» рецензент находил «подробности, начертанные рукою настоящего, самобытного мастера», но упрекал Чехова за то, что он «игнорировал требование единства, не заботился о фабуле <...>, занятый исключительно заботою о воспроизведении реальной правды жизни и своего настроения...» Не поняв повести в ее идейно-художественной цельности, критик утверждал, что в ней «ярко сказывается мировоззрение художника, почти растерянно смотрящего на темное, тусклое и беспросветное существование своих героев...».

Р. И. Сементковский («Что нового в литературе?» — «Ежемесячные литературные приложения к журналу „Нива“ на 1900 г.», 1900, № 3), передав суть событий, развернувшихся в доме Цыбукиных, писал: «В характеристике этой семьи и заключается сила повести г. Чехова <...> Почти единственная светлая личность в этой коллекции нравственных уродов <...> это — Липа. В ней нравственные понятия очень сильны, но в жизни она сама совершенно бессильна». Крестьянская «среда, которая дает старику Григорию возможность богатеть на ее счет», «всё терпеливо сносит, а нравственные понятия ее чрезвычайно сбивчивы и неясны». «Чем-то безотрадным, беспросветным веет от повести г. Чехова» (стлб. 630—631).

Некоторые критики использовали повесть лишь как исходный материал для построения собственной концепции действительности и программы действий. Так поступил Н. Каспийский в своей скорее социологической, чем литературно-критической статье «Журнальное обозрение» («Образование», 1900, № 3). Оперируя внеклассовыми понятиями о разнородных «ячейках» общества и выделяемой ими «мыслящей социальной субстанции» — интеллигенции, автор в основном и вел речь о ее ответственности перед народной массой — «низменной, страдающей и чувствующей субстанцией». Повесть «В овраге», отнесенная к числу произведений, «окрашенных в самые мрачные, безнадежные тона», была им сближена в изображении бедствий русской деревни с романом Толстого «Воскресение» (стр. 85, 86, 94).

П. О. Морозов (Северов. Русская литература. — «Новости и биржевая газета», 1900, № 82, 23 марта) не находил в повести личного отношения автора к описываемому. Чехов в его представлении не реалист, а скорее натуралист-эмпирик, художественная система которого будто бы и не предполагает выражения авторской обобщающей мысли и ничем не предопределяет читательских выводов.

Многие рецензенты сходились на том, что дарование Чехова направлено лишь на фиксацию мрачных сторон действительности. Именно это подчеркивалось, например, в обзоре периодических изданий, данном без подписи в «Русской мысли» (1900, № 4, стр. 145—148). В ряду подобных оценок прозвучал и отзыв И. И. Ясинского (М. Белинский. Литературное обозрение. — «В овраге». — «Ежемесячные сочинения», 1900, № 2 и 3, апрель): «На вид простая и тусклая жизнь изображена <...> в страшных красках <...> Прекрасного нет в этой жизни» (стр. 233).

Д. П. Шестаков («„В овраге“ А. П. Чехова». — Литературное приложение к «Торгово-промышленной газете», 1900, № 17, 23 апреля) тоже считал, что «деревня Чехова — мрачная, больная деревня». Ему, правда, казалось, что писатель намекает в повести на возможность какой-то иной жизни, но это лишь «призрак <...> недостижимого счастья».

О том, что повесть «В овраге» существенно поколебала долго бытовавшее представление о Чехове как художнике, не способном к созданию обобщенных картин действительности, убедительнее всего свидетельствует отзыв Н. К. Михайловского («Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове». — «Русское богатство», 1900, № 4). Прослеживая эволюцию писателя,

вдумываясь в его произведения последних лет, Михайловский отмечал, что отношение Чехова к действительности расширилось и усложнилось — он «вырос почти до неузнаваемости». «За рассказами „О любви“, „Крыжовник“, „Человек в футляре“, „Случай из практики“ он дал широко задуманный и превосходно выполненный рассказ „В овраге“, И это новый шаг вперед» (стр. 135, 140).

В ряде работ, трактовавших новое произведение, продолжала развиваться легенда о Чехове-пессимисте, обогащенная лишь новыми вариациями («„В овраге“ Повесть Антона Чехова». — «Русский вестник», 1900, № 4, стр. 614—617; И. И. П-ский. Трагедия чувства. Критический этюд (по поводу последних произведений Чехова). СПб., 1900).

Некоторые поправки в общее представление о Чехове-пессимисте вносил М. К. Лемке (Lemus. Из дневника публициста. Наш народ у Чехова. — «Орловский вестник», 1900, № 179, 193, 199 и 206 от 7, 21, 28 июля и 4 августа): это «пессимизм не обычный, разрушающий, расслабляющий, а созидающий, стимулирующий. Прочтя любое из произведений Чехова, вы не выносите впечатления безнадежности и как бы поощрения всякой пассивности, а наоборот, самая тяжесть и неотвратимость нарисованных бед стимулируют вас на активное вмешательство в жизнь, на желание делать и работать больше, чем вы делали до тех пор» (№ 179).

Ведущий представитель психологической школы в критике Д. Н. Овсянико-Куликовский («Литературные беседы». — «Северный курьер», 1900, № 180 и 181, 4 и 5 мая) назвал повесть «явлением <...> замечательным», ибо в сравнении с предшествующей литературой она внесла «свой вклад в изучение психологии» возникавшей в России «самобытной „буржуазии“» — «заводчиков и торговцев из мещан и крестьян». Считая, что Чехов «мастерски» выписал «потрясающую картину зла и греха», автор статьи изучал по ней и классифицировал психологические типы. Он находил, что «деятели зла» в новом «темном царстве» поступают «непроизвольно», «не ведают, что творят», а «натурам добрым» свойственно «фаталистическое непротивление злу». Оттого удушливый овраг вызывал у критика «унылое чувство безысходности». Он не был удовлетворен тем, что на возможность иной жизни России Чехов указал лишь «мимоходом», «намеком или символом», присутствие которого было сочтено недостатком произведения, в целом «замечательнейшего».

Этот разбор вызвал решительное несогласие М. С. Ольминского (Степаныч. Об Овсянико-Куликовском и А. Чехове. — «Восточное обозрение», 1900, № 216, 218 и 219, 29 сентября, 1 и 3 октября). Его статья — один из первых отзывов марксистской критики о Чехове. Несколько ранее в той же газете (1900, № 106, 14 мая), в «Журнальном обозрении», за подписью М. Павлович, Ольминский уже дал краткую оценку повести «В овраге», в целом положительную. Вторая статья содержала развернутый анализ произведения. В полемике Ольминский раскрыл неверность ряда суждений Овсянико-Куликовского, однако сам не смог по достоинству оценить повесть. Он не увидел в ней типов, дотоле неизвестных в литературе. «Нет ничего нового» и «в картине нарисованного Чеховым зла». В повести «зло очевидно»,

но «причины зла» неясны. Она написана так, что «будит мысль», но не «предопределяет тот ряд представлений, который будет вызван в уме читателя», позволяя последнему сделать из нее разнообразные выводы в зависимости от своего мировоззрения. Критик-марксист хотел бы у Чехова — писателя «талантливого», — видеть «идеалы определенного содержания». Не обнаружив их в повести, Ольминский счел необоснованными восторги, вызванные ее появлением.

При подведении итогов литературного года критика высоко оценивала повесть. «Самым видным» произведением назвал ее А. И. Богданович (А. Б. Критические заметки. — «Мир божий», 1901, № 1, стр. 2). В. Гольцев («Русская литература в 1900 г.». — «Курьер», 1901, № 1) отмечал, что повесть оказалась в числе двух произведений (рядом он ставил «Трое» Горького), пользовавшихся «особенным вниманием читателей». В годовом редакционном обзоре «Литература в 1900 году» газета «Русские ведомости» (1900, № 1, 1 января) тоже указала, что «особенно обратили на себя внимание произведения гг. Чехова и Горького».

Е. А. Соловьев (Андреевич. Очерки текущей литературы. О хищниках и одиноких людях. — «Жизнь», 1901, № 2) свойствами общественной ситуации объяснил возникновение в литературе вообще и в творчестве Чехова в особенности — двух тем. Они были обозначены в подзаголовке статьи. Примечательной чертой развития литературы Андреевич считал всё большее усиление «мотива одиночества среди миллионов». «В мутном тумане серенькой жизни <...> стал уже орудовать хищник», обездоливший массу людей и превративший всё вокруг в «голое место». «...Это-то „разорение“ и есть та социологическая почва, на которой Чехов рисует свои жизненные драмы». Андреевичу, несмотря на ошибочность ряда суждений о Чехове, удалось раскрыть социально-обличительный смысл повести (стр. 354, 355, 356).

Иная концепция повести выражена в работе Волжского (А. С. Глинки) «Очерки о Чехове» (СПб., 1903). Доказывая, что идеал Чехова «безнадежно и навсегда разобщен с миром», критик заявлял: «Чехов изображает деревенскую жизнь в <...> повести, по своему основному колориту очень напоминающей „Мужиков“, почти с тем же холодным бесстрастием». «Художнику при свете его недосягаемо высокого нравственного идеала страшна вообще жизнь человеческая во всех ее проявлениях, страшна и мужичья жизнь». Его герои — Липа, Анисим, Аксинья полны «бессознательного равнодушия <...> примирения с миром», «наивно полагая, что иначе и быть не может». Чехов же, утверждая свою «общую идею» — «власть действительности» над людьми, бесстрастно холоден к ним (стр. 27, 161, 160, 79, 77).

В. Альбов («Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова». — «Мир божий», 1903, № 1) писал: «В последние годы в творчестве г. Чехова намечается новый и очень важный перелом. Временами прорывается еще прежнее настроение, но нет уж и следа прежнего уныния, подавленности, отчаяния. Напротив, всё сильнее слышится что-то новое, бодрое, жизнерадостное, глубоко волнующее читателя и порой необыкновенно смелое». Выше всего в этом отношении критик ставил «В овраге» (стр. 103).

Близок к такому пониманию повести и И. Джонсон (И. В. Иванов) («В поисках за правдой и смыслом жизни. (А. П. Чехов)». — «Образование», 1903, № 12). Он отмечал: Чехов приходит «к вере, что жизнь на самом деле <...> будет перестроена по идеалам разума и правды. И эта вера стала, по-видимому, настолько укрепляться в душе Чехова, что <...> даже созерцание <...> картин неразумия и неправды <...> не подрывало ее» (стр. 30—31).

И. И. Замотин же («Предрассветные тени. К характеристике общественных мотивов в произведениях А. П. Чехова». Казань, 1904) новые мотивы находил лишь в пьесах Чехова, а «В овраге» причислял к произведениям, рисовавшим «теневые картины» (стр. 15).

Е. А. Ляцкий («А. П. Чехов и его рассказы. Этюд». — «Вестник Европы», 1904, № 1) оценил мастерство бытописания в повести, но утверждал, что писатель «почти не коснулся тех мучительных вопросов общественной совести, которыми болели его могучие духом предшественники». Творчество Чехова — лишь «фокус, вобравший в себя косые лучи разочарования, сомнения, утомления русской прогрессивной мысли». Оно не задержит долго внимания общества. «Чеховским» настроениям не устоять перед «порывом жизненных сил, окрыленных надеждой, озаренных бледными лучами занимающейся зори» (стр. 161—162).

А. В. Луначарский («О художнике вообще и некоторых художниках в частности». — «Русская мысль», 1903, № 2) во многом полемизировал с Чеховым, ожидая, «когда же покажет он <...> семена новой жизни» и «человека, который может прорвать тину и вынырнуть из омута на свежий воздух». Но вместе с тем, видя в творчестве писателя неподдельную правдивость изображения «тусклой жизни», «глубину понимания человеческой души, огромный кругозор от героев „Оврага“ до изящных „Трех сестер“», критик-марксист ставил Чехова в разряд первейших величин не только русской, но и европейской литературы (стр. 59, 58).

При жизни Чехова повесть переводилась на немецкий и французский языки.

Стр. 146. ... как свекор-батюшка в известной песне. — В распространенной народной песне:

	Спится мне, младешенькой, дремлется,
	Клонит мою головушку на подушечку;
	Свекор-батюшка по сеничкам похаживает,
	Сердитый по новым погуливает.
	Стучит — гремит... и т. д.

(см. «Русские народные песни, собр. П. В. Шейном». М., 1870, стр. 336—337).

Стр. 150. ...женится скоро, на Красной Горке... — Послепасхальная неделя или первое воскресенье после пасхи. На Красную Горку устраивались свадьбы.

Стр. 160. ...по случаю храмового праздника — Казанской божией матери. — Праздник этот отмечался дважды в году: 8 июля и 22 октября по старому стилю.

Стр. 169. ...на Фоминой... — Неделя после пасхи.

НА СВЯТКАХ

Впервые — «Петербургская газета», 1900, № 1, 1 января, стр. 5. Подзаголовок: Рассказ Антона Чехова. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса 1903 г. («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. XII.

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 116—120.

23 ноября 1899 г. С. Н. Худеков, редактор-издатель «Петербургской газеты» (активное сотрудничество в ней Чехов прекратил в конце 1887 г.), в телеграмме просил у Чехова разрешения напечатать в рождественском номере его старый рассказ (ГБЛ). Речь шла о рассказе «Художество» (см. т. IV Сочинений, стр. 506—507). 1 декабря Худеков обращался к Чехову с новой просьбой: «Конечно, несказанно одолжили бы, приславши новенький, свеженький рассказец для нашего рождественского номера» (ГБЛ).

В ответ на это письмо Худекова, но только к новогоднему номеру Чехов прислал рассказ «На святках».

Время создания «На святках» — 20—25 декабря 1899 г. Вероятно, до 20 декабря, пока Чехов не закончил повесть «В овраге», он не начинал писать для «Петербургской газеты». 27 декабря рассказ был уже в редакции, что известно из письма Худекова: «Низко, пренизко кланяюсь Вам, дорогой Антон Павлович, за Вашу присылку. Благодаря Вам, на „нашей улице“ настоящий, светлый праздник. <...> рассказ будет помещен в новогоднем номере, который своевременно будет <...> доставлен» (ГБЛ).

Но Чехов долго не мог получить новогоднего номера газеты, на что жаловался Худекову 19 января 1900 г. и объяснял: «Я, как Исав, получивший чечевицу, обязан всякий новый рассказ наклеивать и отсылать брату моему Иакову, живущему на Мал<ой> Морской, 22».

Газетный текст нужен был Чехову для набора в предполагавшемся томе X собрания сочинений. Но он переделывал его весной 1903 г., правя корректуру тома XII, 2-го издания (см. стр. 335). Текст тома XII принимается за основной.

Готовя «На святках» для собрания сочинений, Чехов снял подзаголовок, ввел определение «мордатый», чем сильнее подчеркнул грубость писца, добавил грамматические ошибки. В выражении страданий Ефимьи появились новые детали: «обливаясь слезами», когда целовала ребенка; «приходила в ужас», услышав шаги мужа. Снято Чеховым перечисление деревенских бедствий.

По предположению директора Музея-заповедника А. П. Чехова в Мелихове, Ю. К. Авдеева, собиравшего воспоминания местных жителей, в судьбе Ефимьи и ее характере воплотилась история горничной Чеховых Анюты Андриановой, выданной замуж против воли в 1896 г. и умершей в 1897 г. Ее портрет работы М. П. Чеховой экспонируется в музее.

Возможно, в рассказе отразились впечатления от ялтинской и таганрогской водолечебниц, которые Чехов посетил в 1899 г.

Работа трех водолечебных заведений в Ялте была одним из самых насущных вопросов, и их рекламные объявления помещались почти ежедневно в течение осени — зимы 1898—1899 гг. на первой странице «Крымского курьера». Чехов брал ванны в водолечебнице А. Рофе (здание сохранилось). 27 августа 1899 г., в день приезда писателя на зимний сезон в Ялту, в объявлении об этой водолечебнице говорилось: «Новое роскошное заведение. Морские и пресные ванны А. Рофе по Набережной, рядом с гор<одским> садом. Здание в мавританском стиле, вполне соответствует устройством иностранным курортам» (№ 192). Местные водолечебницы рекламировали те средства лечения, которые упоминаются в рассказе «На святках». Водолечебница врача Мизуча и К° Рофе по Аутской улице, в доме Рофе, предлагала «всевозможные души с переменной температурой и переменным давлением от 3 до 5 атмосфер: душ Шарко, паровой душ, шотландский и пр. Ванны водяные, паровые, суховоздушные, сидячие с душами, обливания, обтирания и укутывания. <...> Лечение массажем и электричеством». То же и в водолечебнице А. С. Гурьян (там же).

Летом 1899 г., с 13 по 17 июля, Чехов был в Таганроге и посещал там водолечебницу. Б. А. Тараховский вспоминал: «В этот приезд Антон Павлович <...> купался несколько раз в водолечебнице Н. Г. Диварис и Д. М. Гордон» (Шиллер из Таганрога. Из воспоминаний об А. П. Чехове. (Разговоры и письма). — «Приазовский край», 1904, № 182, 11 июля). Водолечебница в Таганроге — ее популярность, расширение — была частой темой в письмах к Чехову его двоюродного брата Г. М. Чехова (письма от 4 октября 1897 г. и 12 августа 1901 г. — ГБЛ). В 1898 г. в связи с двухсотлетием Таганрог благоустраивался. «Таганрогский водопроводный и электрический вопрос, говорят, скоро выйдет из Петербурга в утвердительном смысле», — извещал Г. М. Чехов 5 мая 1899 г. Чехов отвечал ему 14 ноября 1899 г.: «Боюсь все-таки, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры...»

Возможно, М. П. Чехов в рассказе «Анюта» (в основе его — история замужества А. Андриановой), изображая мужа героини, самоуверенного пошляка, неграмотного, в речи которого «ученые» слова приобретают юмористическое звучание, вспомнил Егора из рассказа брата («Слово», 1907, № 46, 12 января).

19 января 1900 г. М. О. Меньшиков сообщал Чехову: «Я, к сожалению, до сих пор не могу добиться журналов и прочитать последние Ваши рассказы. О двух — в „Пет<ербургской> газ<ете>“ и „Жизни“ — слышал отзывы, что они превосходны» (ГБЛ).

И. А. Бунин причислял рассказ «На святках» к лучшим произведениям Чехова (ЛН, т. 68, стр. 677).

Стр. 181. Святки — две недели после рождества (после 25 декабря ст. ст.).

Стр. 182. ...в 5 томе Военых Постановлений. Солдат есть Имя обчшее... и стр. 267 (варианты) ... св. зак. изд. 1859 года. — В «Своде законов Российской империи» законы о воинской повинности входят в том 4. Общее его название: «Свод уставов

о повинностях». Том 4, кн. 1 — «Устав о воинской повинности». В нем нет слов, приводимых в рассказе. Наказаниям посвящена гл. XVII — «О взысканиях за нарушение законов о воинской повинности». Издания т. 4 «Свода законов» были в 1857 и 1897 гг.

Стр. 185. Душ Шарко... — Изобретение Ж. М. Шарко (1825—1893), известного французского невропатолога.

АРХИЕРЕЙ

Впервые — «Журнал для всех», 1902, № 4 (ценз. разр. 23 марта), стлб. 447—462. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 165—180.

Заметки в записной книжке Чехова, использованные в тексте рассказа «Архиерей», появились задолго до того, как окончательно сформировался замысел. Первая из таких заметок датируется 1892 годом, когда Чехов поселился в Мелихове: «У дьяконского сына собака называлась Синтаксис» (Зап. кн. I, стр. 11). Эта заметка вновь переписана Чеховым, с изменением одного слова, в 1898 г. (там же, стр. 90). Весной 1897 г. может быть датирована следующая заметка: «Киприан: японцы — всё равно что черногорцы» (там же, стр. 72). Во время пребывания в Ницце зимой 1897/98 г. Чехов сделал запись: «Слепая нищая пела про любовь» (там же, стр. 81; затем эта запись в более развернутом виде повторена на стр. 110).

Новые записи, использованные в рассказе, сделаны в 1899 г.: «Мальчик, сын прачки, спрашивает на почте у чиновника: Вы получаете поденно или помесячно?» (там же, стр. 99); «— Катя, кто там внизу всё отворяет и затворяет дверь? Скрипит и стонет? — Я не слышу, дедушка. — Да вот сейчас кто-то прошел... Слышишь? — Да это у Вас в животе, дедушка!» (там же, стр. 105).

Все эти записи, очевидно, пока не были связаны с одним определенным сюжетом; они вошли затем отдельными деталями в текст «Архиерея».

На стр. 106 Первой записной книжки содержится запись основных сюжетных ситуаций рассказа: «Арх<иерей> плачет, как в детстве больной, когда его жалела мать; плакал просто от общей душевной прострации, толпа <?> плакала. Он веровал, достиг всего, что было доступно ч<елове>ку в его положении, но всё же душа болела: не всё было ясно, чего-то еще недоставало и не хотелось умереть... Скоро назначили нового архиерея, старого забыли, никто уже не помнил, и только вдова дьяконица, когда выходила с другими женщинами на выгон за стадом, чтобы встретить свою корову, рассказывала, что у нее был сын архиерей — и ей не верили. Разговор архиерея с матерью про племянника: а Степан в б<ога> верует? Эконом собирается в Москву, св. синод разрешил продать старинные вещи, и это теперешнему архиерею не нравится». Эта заметка появилась между августом и декабрем 1899 г.

В 1899—1901 годах в ту же книжку было внесено еще несколько заметок, использованных затем в рассказе. Последняя запись, относящаяся к «Архиерею»: «Благочинный ставит священникам и всему причту отметки за поведение, а после всех даже их женам и детям» (стр. 120), — сделана после 7 декабря 1901 г.

Другие данные о времени возникновения замысла рассказа содержатся в мемуарной литературе.

С. Н. Щукин приводит в своих воспоминаниях эпизод, который, как он считает, послужил Чехову толчком для начала обдумывания рассказа и работы над ним: «Как-то, еще когда жил на даче Иловайской, А<нтон> П<авлови>ч вернулся из города очень оживленный. Случайно он увидал у фотографа карточку таврического епископа Михаила. Карточка произвела на него впечатление, он купил ее и теперь дома опять рассматривал и показывал ее <...> Преосвященный Михаил был еще не старый, но жестоко страдавший от чахотки человек. На карточке он был снят вместе со старушкой матерью <...> Лицо его очень умное, одухотворенное, изможденное и с печальным, страдальческим выражением. Он приник головой к старушке, ее лицо было тоже чрезвычайно своей тяжкой скорбью. Впечатление от карточки было сильное, глядя на них — мать и сына, — чувствуешь, как тяжело бывает человеческое горе, и хочется плакать <...> А<нтон> П<авлови>ч расспрашивал о преосвященном Михаиле, потом я ему посылал книжку преосвященного „Над евангелием“...» (Чехов в воспоминаниях, стр. 465—466). Этот эпизод относится к началу 1899 г. Чехов познакомился со Щукиным в январе 1899 г. (на визитной карточке Щукина помета рукой Чехова «99, I». — ГБЛ), книгу епископа Михаила Щукин послал Чехову вместе с письмом от 24 апреля 1899 г. (там же).

Далее Щукин продолжает: «Мысль об архиерее, очевидно, стала занимать А<нтона> П<авлови>ча.

— Вот, — сказал он как-то, — прекрасная тема для рассказа. Архиерей служит утреню в великий четверг. Он болен. Церковь полна народом. Певчие поют. Архиерей читает евангелие страстей. Он проникается тем, что читает, душу охватывает жалость ко Христу, к людям, к самому себе. Он чувствует вдруг, что ему тяжело, что он может скоро умереть, что может умереть сейчас. И это его чувство — звуками ли голоса, общей ли напряженностью чувства, другими ли, невидными и непонятными путями — передается тем, кто с ним служит, потом молящимся, одному, другому, всем. Чувствуя приближение смерти, плачет архиерей, плачет и вся церковь.

И вся церковь вместе с ним проникается ощущением смерти, неотвратимой, уже идущей» (стр. 466).

Здесь следует отметить ошибочность утверждения М. П. Чехова о том, что «ассоциацией, благодаря которой появился на свет рассказ „Архиерей“», были свидания Чехова в Ялте с епископом Сергием — С. А. Петровым, давним знакомым семьи Чеховых (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 47). Архимандрит, а затем епископ Сергий переписывался с Чеховым в 1897—1900 и 1902—1904 годах, однако по крайней мере до весны 1904 г. не бывал в Ялте и не встречался с Чеховым. Но какую-то роль в начале работы над рассказом могло сыграть известие о возведении Сергия в архиерейский сан, о чем Чехов узнал в начале

1899 г. (см. его письмо к М. П. Чеховой от 16 января этого года).

Таким образом, 1899 год можно считать временем окончательного сформирования замысла рассказа «Архиерей» и начала работы над ним. Вначале у Чехова возник сюжет о плачущем во время службы архиерее, чувства которого передаются всем присутствующим в церкви; об этом замысле Чехов сообщил Щукину. В рассказе это стало темой вступительной сцены. Затем этот замысел был дополнен и развился в тот сюжет, который между августом и декабрем 1899 г. был записан на стр. 106 Первой записной книжки.

Осенью 1899 г. Чехов обещал дать какой-нибудь из своих новых рассказов в «Журнал для всех»; это выясняется из письма к Чехову издателя журнала В. С. Миролюбова от 24 октября 1899 г. (ГБЛ). В письмах от 12 и 20 ноября Миролюбов настойчиво просил прислать рассказ к первым номерам журнала на 1900 год. 6 декабря 1899 г. Чехов ответил Миролюбову: «Я пришлю Вам рассказ „Архиерей“. В случае какого недоразумения, если он окажется нецензурным для вашего журнала, вышлю что-нибудь другое». Таким образом, и точное название рассказа определилось в 1899 году.

Однако в письмах Чехова и мемуарах о нем дважды встречается указание на давнее, более раннее происхождение замысла рассказа. Сообщая О. Л. Книппер 16 марта 1901 г. о том, что он пишет рассказ «Архиерей», Чехов добавил — «на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать». Щукин в своих воспоминаниях писал: «Когда чеховский „Архиерей“ появился в печати, Антон Павлович говорил, что это его старый, ранее написанный рассказ, который он теперь переделал» (стр. 465).

Считать, что «Архиерей» был написан ранее 1899 года, нет никаких оснований. Говоря в 1902 году Щукину о том, что рассказ был написан ранее, а затем переделан, Чехов скорее всего имел в виду длительность работы над рассказом, растянувшейся почти на три года. Но истоки замысла восходят, очевидно, к концу 80-х годов — на это указывает названный самим Чеховым период «лет 15», в течение которого сюжет рассказа был у него в голове.

«Архиерей» во многом созвучен произведениям конца 80-х — начала 90-х годов. Современные исследования рассказа показывают, что «Архиерей» является своеобразным завершением многих тем и мотивов предшествующего творчества Чехова (см. П. Бицилли. Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа. — «Годишник на университета св. Климент Охридски. Историко-филологически факултет», т. XXXVIII. 6. София, 1942, стр. 107—114; N. A. Nilsson. Studies in Cechov's Narrative Technique. «The Steppe» and «The Bishop». — «Acta Universitatis Stockholmiensis. Stockholm Slavic Studies». 2. Stockholm, 1968, p. 63—105). Наиболее близка изображенная в рассказе ситуация к «Скучной истории», герой которой также «достиг всего, что было доступно человеку в его положении»; профессору из «Скучной истории», призванному, как и архиерей, быть наставником, учителем, также «не всё было ясно, чего-то еще недоставало и не хотелось умереть»; воспоминания о прошлом, недовольство

настоящим, одиночество тяготят старого профессора и архиерея.

Все эти переклички между «Архиереем» и произведениями, написанными начиная с конца 80-х годов, могут отчасти служить комментарием к словам Чехова о давнем происхождении замысла рассказа.

Итак, в декабре 1899 г., за два с лишним года до окончания работы над «Архиереем», у Чехова уже были план рассказа, записи отдельных деталей, название будущего произведения. Но работа над «Архиереем» оказалась чрезвычайно долгой и мучительной.

Процесс писания рассказа восстанавливается по письмам Чехова 1899—1902 годов.

Когда в ноябре 1899 г., работая над повестью «В овраге», Чехов сообщал М. П. Чеховой: «Пишу большую повесть, скоро кончу и начну другую» (письмо от 14 ноября), — он имел в виду, несомненно, «Архиерея», вскоре обещанного в журнал Миролюбова. Повесть «В овраге» была закончена 20 декабря, и дальнейшая писательская работа Чехова могла продолжаться до 17 января следующего, 1900 г., когда Чехов заболел и затем всю зиму не мог работать. Этот короткий промежуток времени — конец декабря 1899 г. — первая половина января 1900 г., — видимо, и были временем начала работы над текстом «Архиерея». В письме к Б. А. Лазаревскому от 2 апреля 1900 г. Чехов упоминает о «начатых рукописях», которые «в беспорядке валяются <...> по всему столу», — одна из этих рукописей могла быть рукописью «Архиерея». Только в начале ноября 1900 г., после завершения пьесы «Три сестры», Чехов вернулся к прерванной работе над прозаическими произведениями. «Пишу повести», — сообщал он А. С. Суворину 16 ноября. Несомненно, на первом месте при этом был «Архиерей»: Миролюбов напоминал Чехову о данном им обещании в своих письмах от 11 и 30 декабря 1899 г., 9 февраля, 3 апреля, 21 августа, 8 и 19 сентября 1900 г. (ГБЛ). И этот, второй подступ к рассказу был коротким: в ноябре — декабре 1900 г. Чехов исправлял для собрания сочинений водевиль «Свадьба», а с 14 декабря, приехав в Ниццу, переписывал и переделывал пьесу «Три сестры».

С последних дней декабря 1900 г. появилась возможность вернуться к работе над новыми произведениями. Вновь их названия Чеховым не упомянуты, но замысел «Архиерея», несомненно, уже не оставлял его. Работа шла медленно: мешали нездоровье, праздные посетители, появились творческие сомнения. «Я теперь пишу и буду писать, чтобы летом ничего не делать» (письмо к О. Л. Книппер от 2 января 1901 г.); «Я пишу, конечно, но без всякой охоты. Меня, кажется, утомили „Три сестры“, или попросту надоело писать, устарел. Не знаю. Мне бы не писать лет пять, лет пять путешествовать, а потом вернуться бы и засесть» (ей же, 21 января).

В феврале — марте 1901 г. в Ялте был Миролюбов. Очевидно, при встречах с Чеховым он снова просил дать рассказ для «Журнала для всех». 16 марта Чехов сообщал О. Л. Книппер о том, что он пишет «рассказ под названием „Архиерей“».

Уезжая в Аксеново Уфимской губернии в мае, Чехов взял с собой начатый текст «Архиерея» — по возвращении Чехова в Ялту Книппер спрашивала его: «Вынул ли ты своего „Архиерея“ из чемодана? Принялся ли за него?» (письмо от 27 августа — Переписка с Книппер, т. I, стр. 431). В эти месяцы Миролюбов настойчиво просил прислать рассказ. 27 июля он писал: «Жду от Вас рассказа, объявленного подписчикам» (ГБЛ). На это письмо Чехов ответил 3 августа: «Первое, что я напишу, это будет рассказ для „Журнала для всех“. Я вышлю на Ваше имя, а Вы пришлете мне корректуру — это непременно».

Вернуться к работе над рассказом состояние здоровья позволило Чехову только в конце августа 1901 г.; отвечая на письмо Книппер, Чехов писал ей 31 августа: «„Архиерея“ вынул из чемодана». Но и на этот раз работе не суждено было завершиться. «Я нездоров», — сообщил он жене 5 сентября. Несмотря на нездоровье, 15 сентября Чехов выехал в Москву и пробыл там до 26 октября. Из Москвы он писал Миролюбову: «Простите, голубчик, я не выслал Вам до сих пор рассказа. Это оттого, что я прервал работу, а прерванное мне всегда было трудно оканчивать. Вот приеду домой, начну сначала и вышлю, будьте покойны!» (письмо от 19 октября).

В письмах Чехова по возвращении в Ялту нет прямых упоминаний о продолжении работы над «Архиереем». Но 12 ноября, в ответ на просьбу Книппер прислать Вл. И. Немировичу-Данченко новый рассказ для исполнения в благотворительном концерте, Чехов писал: «Я бы с большим удовольствием прислал Немировичу рассказ, но ведь <...> то, что я сейчас пишу, едва ли цензурно, т. е. едва ли допустимо для публичного чтения». Слова о нецензурности того, что писал Чехов, есть основания отнести именно к «Архиерею»: усилившаяся в это время цензура могла быть особенно подозрительной к произведениям, в которых изображались представители духовенства. К этому же времени относятся встречи Чехова с М. Горьким, после которых Горький сообщал: «А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь и говорит мне: „Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного“» (письмо к В. А. Поссе, написанное после 14 ноября 1901 г. — Горький, т. 28, стр. 199).

С 7 декабря 1901 г. вновь наступил перерыв, вызванный новым обострением болезни. 17 декабря Чехов сообщал Миролюбову: «...я нездоров, или не совсем здоров — этак вернее, и писать не могу. У меня было кровохарканье, теперь слабость и злость, сижу с согревающим компрессом на боку, принимаю креозот и всякую чепуху. Как бы ни было, с „Архиереем“ не надую Вас, пришлю рано или поздно».

И только не раньше 20-х чисел января 1902 г. Чехов смог снова взяться за работу над рассказом. 20 февраля 1902 г. он извещал Миролюбова: «...простите, что так долго тянул сию музыку. Рассказ давно кончил, но переписывать его было трудновато; всё нездоровится <...> Корректуру мне непременно пришлите. Я прибавлю еще фразочки две-три в конце. Цензуре не уступаю ни одного слова, имейте сие в виду. Если цензура вы бросит хоть слово, то рассказ возвратите мне, а я пришлю Вам другой в мае».

Таким образом, можно выделить по крайней мере семь отрезков времени, на которые приходится писание Чеховым рассказа «Архиерей»: конец декабря 1899 г. — первая половина января 1900 г. в Ялте; середина ноября 1900 г. в Москве; конец декабря 1900 г. — январь 1901 г. в Ницце; конец февраля — апрель 1901 г. в Ялте; конец августа — первая половина сентября в Ялте; конец октября — начало декабря 1901 г. в Ялте; конец января — первая половина февраля 1902 г. в Ялте.

Ни одно прозаическое произведение не создавалось Чеховым так долго, с таким количеством перерывов. Рассказ рождался в упорной борьбе с прогрессировавшей тяжелейшей болезнью, с неблагоприятными условиями для работы, в решении всё усложнявшихся творческих задач.

8 марта 1902 г. Чехов писал Миролюбову: «...сегодня я получил корректуру и сегодня же хотел прочитать и отправить, но, во-1), Ваш корректор все точки превратил в восклицательные знаки и наставил кавычки там, где им не надлежит быть („Синтаксис“), и, во-2), много пропусков, приходится вставлять: (наприм., „Демьян-Змеевидец“). И хочется кое-что вставить — это помимо всего прочего. Стало быть, корректуру получите на другой день после этого письма или в тот же день, если успею кончить к вечеру, к 7 час. Простите, мои милый, я еще раз прошу: если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте. Я пришлю другой рассказ. И так уж для цензуры я много выкинул и сокращал, когда писал. Помните сию мою просьбу, прошу Вас». В тот же день он писал Книппер: «Получил от Миролюбова корректуру своего рассказа и теперь хлопочу, чтобы сей рассказ не печатался, так как цензура сильно его попортила».

Из письма к Миролюбову видно, что Чехов получил текст корректуры, еще не прошедший журнальную цензуру. Говоря Книппер о том, что цензура «сильно попортила» рассказ, Чехов скорее всего имел в виду, что сам он «для цензуры <...> много выкинул и сокращал, когда писал». В годы, когда Чехов работал над «Архиереем», постоянно усиливался цензурный гнет. Об этом, в частности, регулярно сообщал в своих письмах Миролюбов. 17 октября 1900 г.: «Тяжело живется литературе: всё строже и строже становится цензура, из статьи вычеркивают 1/4, о рабочих не дают слова сказать даже и безобидного. <...> Циркуляры так и сыплются. Только что получен с воспрещением писать о миссионерском съезде...» (ГБЛ). Чехов, опасаясь цензурного вмешательства в окончательный текст рассказа, был вынужден пойти на неизвестные нам сокращения.

Делались попытки угадать эти утраченные сокращения. Было высказано предположение, что главному герою — архиерею — должен был противостоять в рассказе представитель атеистической интеллигенции (см. W. Düwel. Anton Tschechow. Dichter der Morgendämmerung. Halle, 1960, S. 132, 133). Действительно, в замысле рассказа планировался «разговор архиерея с матерью про племянника: а Степан в б<ога> верует?», — в тексте же рассказа такой вопрос не задается. В этом несостоявшемся разговоре, по мнению В. Дювеля, должна была содержаться основная антирелигиозная идея чеховского рассказа, а с дважды упоминаемым Николашей, который «не захотел по духовной

части, пошел в университет в доктора», должно было быть связано идейное зерно рассказа.

Подобная реконструкция замысла рассказа вызывает возражения. О Николаше, который «мертвецов режет», известно лишь, что он «ничего, добрый. Только водку пьет шибко». Вряд ли Чехов позволил дать такую характеристику этому персонажу для того, чтобы рассказ пропустила цензура, и опубликовал рассказ, из которого было бы вырвано главное, решающее для понимания звено.

Необоснованно считать, что писатель мог первоначально ставить какие-либо «разоблачительные» по отношению к религии задачи, а затем отказался от этого по цензурным соображениям. Наиболее вероятно предположить, что цензуры Чехов опасался, так как допускал, что та могла придраться к любому упоминанию о боге; писателю же было важно, чтобы в рассказе не было изменено ни одного слова.

В начале апреля 1903 г., читая корректуру девяти рассказов, предназначенных для тома XII приложения к «Ниве», Чехов внес в текст «Архиерея» немногие изменения; в них можно видеть пример отделки Чеховым текста «с музыкальной стороны». Изменив хронологический порядок произведений, вошедших в том XII, Чехов оставил «Архиерея» на последнем месте, после рассказа «О любви».

Вопрос о прототипе главного героя рассказа интересовал уже первых его читателей. «Когда рассказ был напечатан, — вспоминал Щукин, — в Ялте заговорили, что А<нтон> П<авлови>ч описал в рассказе» тогдашнего таврического епископа Николая (Чехов в воспоминаниях, стр. 467). Чехов, по словам того же мемуариста, решительно отверг это: «— Слушайте, говорят, что я описывал вашего архиерея; вздор, я не имел его в виду...» (там же).

Мемуаристы обычно ставили вопрос о том, какого именно архиерея Чехов описал в своем рассказе. Однако вопрос о прототипе чеховского архиерея к этому не сводится. В образ главного героя рассказа Чехов внес много автобиографического материала. И общая ситуация, изображенная в рассказе, и его подробности в сильной степени соотносятся с обстоятельствами жизни Чехова в годы создания «Архиерея».

Чехов пишет о человеке, в положении которого он находился в это время сам. Предчувствие близкой смертиРассказ был начат в 1899 г., когда, как Чехов писал позже, он «собирался умирать» (к О. Л. Книппер, 9 января 1903 г.).¹, одиночество, обилие мелочей, отрывавших от дела, множество посетителей и в то же время «хоть бы один человек, с которым можно было бы поговорить, отвести душу!» — такие мотивы наполняют ялтинские письма Чехова 1899—1902 гг. Порой можно говорить о прямом перенесении в рассказ реалий жизни Чехова этого времени. «Был болен и одинок», — писал он О. Л. Книппер 23 февраля 1901 г.; «Чувствую себя как в ссылке» (П. И. Вейнбергу, 28 апреля 1901 г.); «Без тебя мне так скучно, точно меня заточили в монастырь» (О. Л. Книппер, 31 августа 1901 г.); «Я сначала полагал, что у меня, пожалуй, брюшной тиф, теперь же

вижу, что это не то» (ей же, 6 сентября 1901 г.). В одном из писем к ней же мелькает деталь, почти буквально повторяющаяся в рассказе: «...когда приходится накладывать этот громадный компресс <...> я кажусь себе одиноким и беспомощным» (18 декабря 1901 г.). Обилие посетителей вызывает у больного архиерея раздражение — чувство, о котором постоянно пишет Чехов в эти годы в письмах к О. Л. Книппер — 24 августа 1901 г., 6 сентября 1901 г. Чувство провинциальной тоски, стремление бежать от нее объединяет «Архиерея» с другими произведениями этого же периода — «Дама с собачкой» и «Три сестры»; в «Архиерее» есть дополнительные краски, рисующие тоскливую провинциальную жизнь: пустые бессмысленные разговоры, неизменное питье чая. Вот созвучные этому строки писем: «...гости просидели уже больше часа, попросили чаю. Пошли ставить самовар» (О. Л. Книппер, 30 октября 1899 г.); и снова о гостях: «Пришли, посидели в кабинете, а теперь пошли чай пить» (ей же, 17 августа 1900 г.); М. П. Чеховой он писал о матери: «Сегодня утром вхожу в столовую, а мать уже сидит и пьет кофе. „Ведь вам, говорю, запретили вставать!“ А она: „Надо же мне кофию напиться!“» (21 января 1900 г.). В письмах этих лет Чехов признается, что его «томят воспоминания» (К. Д. Бальмонту, 1 января 1902); архиерею, задыхающемуся в русской провинции, «захотелось вдруг за границу, нестерпимо захотелось» — «Всё думаю, не уехать ли мне за границу?»— писал Чехов О. Л. Книппер 19 ноября 1901 г.

Особенно важным выглядит созвучие последнего видения архиерея (см. стр. 200) с размышлениями самого Чехова в эти годы. Книппер писала ему: «Я вспоминаю твои слова, помнишь, ты говорил, что хотел бы с котомочкой ходить по белу свету?» (2 сентября 1901 г. — Переписка с Книппер, т. 1, стр. 446). Видимо, Книппер вспоминала разговоры, которые они вели с Чеховым летом того же года, когда впервые были долгое время вместе. Чехов писал жене в ответ: «Конечно, бродить по миру с котомкой на спине, дышать свободно и не хотеть ничего — куда приятнее, чем сидеть в Ялте...» (6 сентября 1901 г.). Эти слова о ценности простой, свободной жизни не случайны, об этом Чехов — в шутливой и серьезной форме — говорит и в других письмах к Книппер. Аналогичные высказывания Чехова приведены в воспоминаниях И. А. Бунина (ЛН, т. 68, стр. 666).

Эти элементы собственной биографии, введенные Чеховым в рассказ и художественно преображенные, придают рассказу и образу главного героя особую задушевность, лиричность, личный тон. Вместе с тем Чехов, создавая образ героя, принадлежащего к определенному общественному кругу, как обычно, точно обозначает социальные, психологические, бытовые приметы, характеризующие эту принадлежность. В связи с этим и поднимался не раз вопрос о представителе высшего духовенства, послужившем прототипом для образа архиерея в рассказе Чехова.

И. А. Бунин, горячий поклонник «Архиерея», не раз, разумеется, говоривший о нем с Чеховым, сообщал Б. К. Зайцеву: «В „Архиерее“ он слил черты одного таврического архиерея со своими собственными, а для матери взял Евгению Яковлевну» (Борис Зайцев. Чехов. Литературная биография, Нью-Йорк, 1954, стр. 257—258).

Бунин имел в виду епископа таврического Михаила — известного в свое время церковного публициста М. Грибановского. Биография М. Грибановского, отчасти использованная Чеховым, не соответствует, однако, одной из определяющих черт образа Архиерея — «низкому» происхождению: сам он был сыном богатого настоятеля собора (биографический очерк о нем в кн.: Епископ Михаил <М. Грибановский>. Над Евангелием. Полтава, 1911). Еще один возможный источник подробностей и деталей в «Архиерее» — дневники и автобиографические записки епископа Порфирия (Успенского) «Книга бытия моего». Ч. 1—4. СПб., 1894—1896 (см. подробнее: В. Б. Катаев. О прототипе чеховского архиерея. — «Проблемы теории и истории литературы. Сборник статей, посвященных памяти профессора А. Н. Соколова». М., 1971).

Таким образом, моменты психологии Петра, связанные с архиерейским положением, были навеяны Чехову различными источниками. При этом образ архиерея у Чехова был во многом полемическим.

Герой рассказа — архиерей, которому вся прошедшая деятельность и положение, достигнутое в результате ее, не дают окончательного удовлетворения и который сквозь этот «футляр» стремится прорваться к подлинному смыслу жизни. И епископ Сергий (С. А. Петров), и епископ Михаил, как их рисуют письма и мемуары, укладываются в тип людей, убежденных в разумности своей деятельности, в правильности регламента, который определяет их жизнь. Чехов же пишет о человеке, который неосознанно тяготится этой оболочкой, видит облегчение в избавлении от нее.

Таким образом, едва ли можно говорить об использовании какого-то конкретного, единственного прототипа для образа главного героя. Внимательно изучив быт среды, к которой принадлежит его герой, наделив его многими из собственных чувств и раздумий, Чехов создал образ большой обобщающей силы.

В качестве прототипа другого деиствующего лица — отца Сисоя М. П. Чехов назвал Ананию, монаха Давидовой пустыни, соседнего с Мелиховом монастыря. «Вот он именно и сказал фразу о том, что „японцы — всё одно, что черногорцы“» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 47). А. И. Куприн писал: «Свои чеховские словечки и эти изумительные по своей сжатости и меткости черточки он брал нередко прямо из жизни. Выражение „не ндравится мне это“, перешедшее так быстро <...> в обиход широкой публики, было им почерпнуто от одного мрачного бродяги полупьяницы, полупомешанного, полупророка» (А. И. Куприн. Памяти Чехова. — Сб. т-ва «Знание», кн. 3. СПб., 1905; Чехов в воспоминаниях, стр. 559).

Рассказ был оценен лишь немногими читателями-современниками и остался почти не замеченным критикой. Бунин, сразу высоко оценивший рассказ, говорил об этом: «В них <своих последних вещах> он действительно достиг большого совершенства. „Архиерей“ написан, например, изумительно. Только тот, кто занимается сам литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения. Критики, кстати сказать, обошли молчанием» (эти слова, сказанные Н. А. Пушешникову,

приведены А. К. Бабореко в статье «Чехов и Бунин» — ЛН, т. 68, стр. 406). И позднее, в своих воспоминаниях, Бунин относил «Архиерея» к лучшим произведениям Чехова.

Об оценке рассказа Л. Н. Толстым Чехову писал Миролюбов 14 октября 1902 г.: «Был в Ясн<ой> П<оляне>, старик бодр и благостен. Хвалил „Архиерея“ и расспрашивал о Вас» (ГБЛ; ЛН, т. 68, стр. 874). О чтении «Архиерея» в Ясной Поляне вспоминал позднее Д. Н. Анучин («Из встреч с Толстым». — «Русские ведомости», 1908, № 199, 28 августа). И. И. Горбунов-Посадов сообщал Чехову 15 марта 1903 г.: «Ваш „Архиерей“ очень меня растрогал, хотя он и архиерей» (ГБЛ).

Немногочисленные оценки рассказа в критике были положительными, но неглубокими. В рецензии А. Измайлова: «Небольшой, дышащий простотой старых мастеров, исполненный красивого лиризма, он производит впечатление красивое и цельное. В ряде последних новелл А. П. Чехова „Архиерей“ — одна из наиболее красивых и изящных» («Новый рассказ А. П. Чехова». — «Биржевые ведомости», 1902, № 129, 14 мая, подпись «А. И.»). Другие отзывы: А. Эльф. Журнальные заметки. — «Восточное обозрение», 1902, № 125, 31 мая; Евг. Ляцкий. А. П. Чехов и его рассказы. — «Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 158.

При жизни Чехова рассказ был переведен на польский язык.

Стр. 186—201. Под вербное воскресение ~ А на другой день была Пасха. — Чехов подчеркнуто точно обозначает дни на оторые приходится действие рассказа. Это страстная неделя, предшествующая пасхе. Об этом приеме Чехова см.: В. Б. Катаев. Чехов и мифология нового времени («Филологические науки», 1976, № 5, стр. 72).

Стр. 189. ...betula kinderbalsamica secuta. — Фраза составлена из латинских и немецких слов: betula (лат.) — береза, kinder (нем.) — детская, balsamica (лат.) — исцеляющая, secuta (лат.) — секущая.

Епархиальный архиерей — глава епархии, церковно-административного округа. Герой рассказа является викарным архиереем, то есть епископом одного из городов епархии и помощником епархиального архиерея.

Стр. 192. У японцев теперь война. — Ближайшая ко времени написания рассказа японо-китайская война происходила в 1895 г. Эта фраза, конечно, не может служить основанием для отнесения действия рассказа к данному году, а лишь дополняет характеристику невежественности Сисоя.

Стр. 195. ...слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про чертог украшенный... — Евангелие от Матфея, гл. 25, ст. 1—13.

Стр. 196. ...омовение ног — обряд, совершаемый архиереем в кафедральном соборе в четверг страстной недели в память об омовении ног ученикам, которое совершил Иисус Христос на тайной вечере (Евангелие от Иоанна, гл. 13, ст. 4).

Стр. 198. ...пора к страстям господним ~ В продолжение всех двенадцати евангелий... — Во время богослужения, совершаемого в пятницу страстной недели, читаются отрывки из всех четырех

книг Евангелия, рассказывающие о «страстях» — страданиях Иисуса Христа и разделенные на двенадцать частей.

...«Ныне прославися сын человеческий»... — Евангелие от Иоанна, гл. 13, ст. 31 и след.

НЕВЕСТА

Впервые — «Журнал для всех», 1903, № 12 (ценз. разр. 26 ноября), стлб. 1413—1432. Подпись: Антон Чехов.

Сохранились черновой и беловой автографы (ГБЛ), первые и вторые гранки журнального текста с правкой Чехова (ИРЛИ), а также третьи гранки, с одной авторской поправкой (ГЛМ).

Печатается по «Журналу для всех», с исправлениями по беловому автографу:

Стр. 206, строки 9—10: что и в прошлую ночь — вместо: что в прошлую ночь

Стр. 206, строка 20: дальние кусты — вместо: дальше кусты

Стр. 206, строка 23: На дальних деревьях — вместо: На далеких деревьях

Стр. 206, строка 38: густым басом — вместо: грубым басом

Стр. 209, строка 38: до сентября пожить — вместо: до сентября прожить

Стр. 211, строка 3: и засмеялся — вместо: и рассмеялся

Стр. 213, строки 20—21: сказала она, вспыхнув — вместо: сказала она, всхлипнув

Стр. 218, строки 2—3: потрогала свой стол, постель — вместо: потрогала свой стол

1

«Невеста» — единственный у Чехова рассказ, к которому сохранились почти все авторские рукописи и корректуры. Как видно из сопоставления последних гранок с журнальной публикацией, была еще одна авторская корректура — и только она остается неизвестной.

Черновой автограф, на восьми листах большого формата (заполнены с обеих сторон), весь испещрен поправками, зачеркиваньями, вставками. Чехов, очевидно, не успел его уничтожить, как это делал обычно со своими черновиками. Впервые автограф опубликован Е. Н. Коншиной в кн.: «Публичная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Сборник II». М., 1928, стр. 31—61. В настоящем издании текст черновика печатается полностью, по автографу: дается последний слой, под строкой — первоначальные варианты.

Беловой автограф, с которого рассказ набирался в «Журнале для всех», поступил в ГБЛ в 1957 г. как дар Б. П. Сацердотова. Рукопись была найдена им под переплетом одной из книг, купленных на рынке в Петрограде зимой 1917/18 г. Полулистки пожелтевшей почтовой бумаги (26 листов) заключены в конверт с оттиском штампа «Журнал для всех». Тогда же Сацердотов приобрел еще книгу — рассказы Л. Андреева с дарственной надписью

автора В. С. Миролюбову, редактору «Журнала дли всех». Несомненно, что рукопись и обе книги попали на рынок из одного источника — собрания Миролюбова. История поступления этого автографа в Государственный архив подробно изложена Е. Н. Коншиной в Записках ГБЛ, вып. 20. М., 1958; ею же в 1960 г. опубликована рукопись (ЛН, т. 68, стр. 93—108). На автографе надпись рукой Миролюбова: «Набрать и послать корр<ектуру> Ялта Антону Павловичу Чехову». Варианты белового автографа нередко совпадают с текстом гранок. В нашем издании они объединены в общий свод вариантов.

Сопоставление беловой рукописи с первоначальными гранками показало, что наборщик в ряде случаев плохо разобрал некоторые слова и допустил ошибки, не замеченные Чеховым при чтении корректуры. На значительную часть ошибок указала Е. Н. Коншина (ЛН, т. 68, стр. 92). В настоящем издании эти ошибки устранены из основного текста рассказа.

Что касается существенного смыслового разночтения, появившегося в главе IV рассказа в посмертном XI томе марксовского издания (СПб., 1906): «Главное — перевернуть жизнь, а всё остальное не нужно» (вместо верного «всё остальное не важно»), то в данном случае указание Е. Н. Коншиной неточно. В журнальном тексте ошибки не было — наборщик верно прочел слова, вписанные Чеховым во второй корректуре. Искажение появилось лишь в посмертном издании, но, как установлено теперь (см. стр. 335), том XI нельзя считать авторизованным. Рассказ «Невеста» должен печататься не по тому XI (как это делалось в предыдущих изданиях, в том числе и в ПССП), а по журнальному тексту. Надобность в исправлении «не нужно» на «не важно» отпала.

В записных книжках Чехова есть две заметки, использованные в рассказе «Невеста». Среди записей 1901 г. — сентенция Бисмарка, вошедшая и в черновой и в беловой текст, но вычеркнутая в корректуре: «Медленно запрягать, но быстро ездить — в характере этого народа, сказал Бисмарк» (Зап. кн. I, стр. 118). И несколько раньше (стр. 108) — неиспользованный сюжет, где главный персонаж — «деспот» — прозван «Дзыга» (в рукописях «Невесты» этим прозвищем называют слуги бабушку Нади), при этом в черновом автографе Чехов писал слово с прописной буквы (как личное, индивидуальное прозвище), а в беловом — со строчной (как нарицательное имя). Этот южнорусский диалектизм (дзыга, или зыга) отмечен в словаре В. И. Даля и означает: зуда, егоза.

Сохранился еще вырванный из блокнота листок с заметками к «Невесте» (см. т. XVII Сочинений). Все они относятся к заключительной, шестой главе и сделаны после того, как рассказ был начерно написан.

История работы над рассказом «Невеста» детально восстанавливается по письмам Чехова и, главное, по рукописям и гранкам.

Еще во время переписки с Миролюбовым по поводу «Архиерея» в начале 1902 г. Чехов дважды (20 февраля и 8 марта) писал, что в случае цензурных затруднений пришлет «другой рассказ». Называлась даже приблизительная дата — май 1902 г. Возможно, что, обещая рассказ, Чехов имел в виду «Невесту».

После напечатают «Архиерея» Миролюбов продолжал настойчиво напоминать о новом рассказе, просил (телеграмма от 18 октября 1902 г.) дать его название для объявления о подписке на 1903 г. — «чтобы похвастаться первым номером» (письмо от 14 октября 1902 г. — ГБЛ). «Название рассказа, — отвечал Чехов 16 октября, — я пришлю Вам тотчас же, как это будет возможно, т. е. когда я остановлюсь на теме и мне будет ясно, что я ни в коем случае не обману Вас». Через четыре дня (в ответ на очередную просьбу Миролюбова «дать заглавие») он писал: «Если Вам так нужно название рассказа, которое можно потом и изменить, то вот оно: „Невеста“».

Непосредственно к работе над рассказом Чехов приступил сразу же по возвращении в Ялту. 1 декабря 1902 г. он уведомлял О. Л. Книппер: «Завтра засяду писать»; затем 4 декабря сообщал, что «пописывает»; 6 декабря говорил определенно: «За работу я уже сел, пишу рассказ» и 12 декабря: «Пишу я рассказ, но он выходит таким страшным, что даже Леонида Андреева заткну за пояс». Скоро наступило охлаждение. «Пока сижу за рассказом, — писал Чехов жене 14 декабря, — довольно неинтересным — для меня по крайней мере; надоел».

Судя по всему, работа в первые две недели велась без перерыва и шла хорошо. В это время у Чехова почти никто не бывал, здоровье его было удовлетворительно. Над другими вещами он в это время не работал (см. его письма к О. Л. Книппер от 14 и 28 декабря 1902 г., К. С. Станиславскому от 1 января 1903 г., Ф. Д. Батюшкову от 11 января 1903 г. и др.). Сам Чехов этот период писания оценивал высоко: «Я работал, был в ударе» (Книппер, 19 декабря 1902 г.). Но в этом же письме: «В последние 4—5 дней ничего не делаю <...> заминка в рассказе вышла». Время «заминки» совпадает с тем, когда Чехов впервые выразил недовольство своим «неинтересным» рассказом — 14 декабря. По виду черновой рукописи (самое большое число вычеркиваний и исправлений, правка более темными чернилами) можно предположить, что «заминка» приходится на конец 5-й и начало 6-й страницы. Сюжетно это место — перед первым открытым высказыванием Нади, началом ее «бунта» («Мама, милая, отчего мне так невесело?»).

Но «заминка» продолжалась не более недели; уже 20 декабря Чехов сообщал жене: «Завтра буду писать». Дальше работа шла медленнее, «понемножку» (письмо Станиславскому от 1 января 1903 г.), но всё же шла. 30 декабря 1902 г. Чехов обещал Миролюбову «Невесту» в скором времени прислать, а в письме от 4 января 1903 г. спрашивал, на какой адрес. Но в январе в работе произошел перерыв. «Давно уже не писал ничего, всё похварывал, завтра опять засяду» (Книппер, 9 января 1903 г.). «С болезнью возился все праздники, ничего не делал и теперь всё, что начал, придется начинать снова, начинать с досадой <...> Мне нужно кончить рассказ еще для „Журнала для всех“, куда я обещал очень давно. Плохим я стал работником, говоря в скобках» (Батюшкову, 11 января 1903 г.). «За праздники у меня всё переболталось в голове, так как был нездоров и ничего не делал. Теперь приходится опять начинать всё сначала» (Книппер, 11 января 1903 г.). «Мне грустно, что у меня столько времени ушло без работы и что, по-видимому, я уже не работник» (Книппер, 13 января

1903 г.). «Веду жизнь праздную, ничего не делаю — поневоле» (Л. С. Суворину, 14 января 1903 г.).

23 января в письме к Л. В. Средину Чехов сообщал: «Теперь мне лучше, сижу и работаю». «С декабря по сие время я ничего не делаю, — писал он В. А. Гольцеву 26 января, — у меня был плеврит. <...> Теперь уже совсем полегчало <...>, я уже сижу и пишу рассказ для „Журнала для всех“». Об этом же говорится и в письмах к жене от 26 и 28 января. В письме от 26 января — характерное признание: «Пишу рассказ для „Журнала для всех“ на старинный манер, на манер семидесятых годов. Не знаю, что выйдет». Говоря о семидесятых годах, Чехов, вероятно, имел в виду рассказы, повести и романы того времени о девушках и женщинах, уходивших из дома (как у Тургенева в его стихотворении в прозе «Порог»).

Работа, как видно из писем, шла медленно. «Пишу рассказ, но медленно, через час по столовой ложке — быть может, оттого, что много действующих лиц, а может быть, и отвык, привыкать надо» (Книппер, 30 января 1903 г.). «Хотя и медленно, но всё же пишу. Сейчас сажусь писать, буду продолжать рассказ, но писать, вероятно, буду плохо, вяло, так как ветер продолжается и в доме нестерпимо скучно» (ей же, 1 и 2 февраля). «Вчера я не писал, ибо в моей комнате было только 11 градусов» (ей же, 3 февраля). «У меня в кабинете вот уже несколько дней температура держится на 11—12, не повышаясь. <...> Пишу по 6—7 строчек в день, больше не могу, хоть убей» (ей же, 5 февраля).

Но к февралю работа все-таки подвинулась. 9 февраля, в ответ на новые запросы Миролюбова от 23 января и 4 февраля (ГБЛ), Чехов уже сообщал, что «Невесту» рассчитывает «кончить к 20 февраля или раньше, или немного позже — смотря по тому, как здравие и проч. и проч.» Этот же срок он называл и в письмах к М. П. Алексеевой (Лилиной) и Книппер от 11 февраля. Впрочем, уже 14 февраля он писал А. А. Андреевой, что кончает рассказ, а в письме к жене в этот же день называл дату — «через два дня».

20 февраля Чехов сообщал Миролюбову, что рассказ вчерне готов: «Переписывать я буду его и исправлять при этом — дней пять, стало быть, 25 февраля вышлю Вам». Это и была та законченная черновая рукопись, которая сохранилась в архиве Чехова. Затем три дня Чехов «был нездоров, не писал вовсе» (письмо Миролюбову от 23 февраля) и перебелять рукопись начал только 23 февраля. К вечеру 27 февраля беловая рукопись была закончена и отослана. В письме, отправленном тогда же, Чехов просил: «Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю».

В марте Чехов правил первую корректуру рассказа. 23 марта, в ответ на просьбу Книппер познакомить ее с рассказом, Чехов ответил: «Рассказ „Невеста“ прислать не могу, ибо у меня нет; скоро прочтешь в „Журнале для всех“». И добавлял: «Такие рассказы я уже писал, писал много раз, так что нового ничего не вычитаешь».

29 марта Миролюбов, приехавший в Крым, запрашивал Чехова (из Алупки), отправил ли он в редакцию «Журнала для всех» корректуру «Невесты», которую «1-го апреля должны верстать» (ГБЛ).

В середине апреля выправленная в типографии корректура была передана в цензуру (это видно по журнальной надписи на корректуре «Невесты» и конторским книгам «Журнала для всех» — см. Летопись, стр. 745). Другой оттиск (опять в гранках) был послан Чехову. Приехав 24 апреля в Москву, он читал и правил эту корректуру. «Сижу дома безвыходно и читаю корректуру», — сообщал он И. Н. Альтшуллеру 29 апреля. После перерыва (поездки в Петербург) в конце мая и начале июня он снова работал над ней и 12 июня отослал в журнал.

5 июня Чехов писал В. В. Вересаеву: «„Невесту“ искромсал и переделал в корректуре», а 12 июня — Миролюбову: «Сегодня послал Вам заказною бандеролью рассказ. Простите, делать мне нечего и вот на досуге я увлекся и почеркал весь рассказ». 2 июля он просил редактора: «Хорошо было бы, если бы Вы прислали мне еще раз взглянуть — не для исправления, а так, для знаков препинания». 6 июля Миролюбов ответил: «Очень Вам благодарен за корректуру, по исправлении мы Вам вышлем» (ГБЛ). 10 июля редакция «Журнала для всех» выслала Чехову исправленный оттиск «Невесты» (письмо редакции от этого числа — ГБЛ). В сохранившемся экземпляре третьей корректуры лишь одна авторская замена: «бабушка» — на «бабулька» (так и в окончательном тексте, стр. 208, строка 25). Но Чехов еще раз правил рассказ — в корректуре, остающейся неизвестной. В сентябре окончательный текст был у Миролюбова. Рассказ предполагалось печатать в ноябре, но 16 октября Миролюбов писал Чехову: «„Невесту“ пускаем в декабре, во время подписки» (ГБЛ).

Как известно, еще в корректуре с новым рассказом Чехова познакомились М. Горький и Вересаев. Происходило это в Крыму 21 апреля, так что читать они могли только вторую, но еще чистую, не выправленную автором корректуру. Об этом чтении сохранились воспоминания Вересаева:

«Накануне, у Горького, мы читали в корректуре новый рассказ Чехова „Невеста“...

Антон Павлович спросил:

— Ну, что, как вам рассказ?

Я помялся, но решил высказаться откровенно.

— Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.

Глаза его взглянули с суровою настороженностью.

— Туда разные бывают пути.

Был этот разговор двадцать пять лет назад, но я его помню очень ясно. Однако меня теперь берет сомнение: не напутал ли я здесь чего? В печати я тогда этого рассказа не прочел. А сейчас перечитал: вовсе в революцию девица не идет. Выведена типичная безвольная чеховская девушка, кузен подбивает ее бросить жениха и уехать в столицу учиться, она уезжает чуть ли не накануне свадьбы и там, в столице, учится и работает. Но учится и работает не в том смысле, как в то время это понималось в революционной среде, а в специально чеховском смысле: учится вообще наукам и вообще работает, как, например, работали у Чехова дядя Ваня и Соня в пьесе „Дядя Ваня“. В чем тут дело? Я ли напутал, или Чехов переработал рассказ? Интересно было бы сравнить корректурный оттиск рассказа „Невеста“ с окончательной его редакцией <...>

Через месяц я получил от Чехова письмо, и там, между прочим, он сообщает: „Кое-что поделываю. Рассказ „Невеста“ искромсал и переделал в корректуре“. Из этого заключаю, что, может быть, Чехов в этом направлении что-то исправил и нашел более подходящим для своей Нади, чтобы она ушла не в революцию, а просто в учебу.

Всё это интересно в том смысле, что под конец жизни Чехов сделал попытку, — пускай неудачную, от которой потом отказался, — но все-таки попытку вывести хорошую русскую девушку на революционную дорогу» (В. В. Вересаев. А. П. Чехов и встречи с ним. — «Красная панорама», 1929, № 28, 13 июля; Чехов в воспоминаниях, стр. 675—676).

Располагая сейчас рукописями и корректурами рассказа, можно объективно судить, прав или неправ был Вересаев в своих предположениях.

2

И в рукописях, и в корректурах авторская правка была чрезвычайно большой. Это тем более поразительно, что сюжет, композиция, все образы рассказа были выношены до того, как началось писание. Деление на шесть глав сохранялось и в черновой рукописи, и в окончательном тексте; совсем не изменилось число персонажей. И все-таки каждая глава переделывалась много раз; существенно менялись характеристики героев, их суждения.

Не сразу было найдено самое начало. И в черновой, и в беловой рукописи рассказ начинался сердитым криком горничной: «Ступай наверх скорей, там Дзыга зовет!» Это прозвище бабушки повторялось потом, в ходе первоначального повествования, несколько раз — и совсем исчезло в первой же корректуре (вообще исчез этот мотив — о ворчливо-злой бабушке, которую ненавидит прислуга). Однако до второй корректуры сохранялось подчеркнуто бытовое начало: «Из подвального этажа, где была кухня, в открытое окно слышно было, как там спешили, как стучали ножами, как хлопали дверью на блоке; в саду около дома пахло жареной индейкой и маринованными вишнями». Во второй корректуре это описание было сохранено, даже усилено вставкой: «И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца!» — но перенесено немного дальше, а рассказ открылся словами о природе: «Было уже часов десять вечера, и над садом светила полная луна».

Имена героев установились, после некоторых колебаний, уже в черновой рукописи. Первоначальная Наташа была заменена Надей; отец Георгий, Григорий, Иван, Василий — известным по окончательному тексту отцом Андреем; мать Нади Елизавета Ивановна — Ниной Ивановной. Имя Саша и Андрей (для жениха Нади) были даны сразу.

Но над самими образами, над деталями их характеристик, взаимоотношений Чехов много и пристально работал.

Это касается прежде всего Нади, ее переживаний, мотивов ее ухода из дома, ее отношений с Сашей, с женихом, с матерью.

Первоначально в поступке Нади гораздо большую роль играл Саша, его речи и призывы — вообще он очень много говорил.

При первой встрече с Надей в окончательном тексте остались лишь слова Саши о нечистоте, в какой живет прислуга; о безделье матери, бабушки, жениха; о том, что ему молодости Надиной жалко.

В черновой рукописи Надя возражала: «Мой жених делает, только чем он занимается, никак не пойму» — и Саша разражался гневной тирадой: «Ничего он не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только такие, как он, никому в России не нужны». Первоначально было сказано еще сильнее: «такие, как он, достаточно зла принесли [себе и России] России». Чехов не внес эти слова уже в беловую рукопись. Здесь, как и во всем рассказе, была усилена самостоятельность, независимость, активность героини. В первой корректуре сделана вставка: Надя сама упрекает, прямо отчитывает Сашу — за невнимание к болезни (см. варианты, стр. 204, строки 12—13). Во второй корректуре строки вычеркнуты и заменены более спокойными: «Всё это старо и давно надоело, — сказала она и встала. — Вы бы придумали что-нибудь поновее».

В беловой рукописи снято наставление Саши (конец гл. I): «В молодые годы, в ваши годы учиться нужно! — сказал он хмурясь. — Да... В Петербург вам нужно».

Также сокращен в первых гранках весь обеденный спор Саши с бабушкой (гл. II) о «мертвом городе» и «мертвых людях», который должна была слышать Надя. Послеобеденный разговор с нею остался в окончательном тексте — но в сильно измененном виде. Уже в беловую рукопись не вошли слова Саши: «Удастся ли вам учение или нет, всё же вы увидите другую жизнь, кое-что поймете, кое-что новое откроется вам». Но восторженная чудаковатость Саши, его разговоры про «громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, чудесных людей» — остались; в беловой рукописи даже добавились «фонтаны необыкновенные». Так дошло до окончательного текста.

В последнем перед отъездом разговоре по мере авторской работы Саша и Надя как бы менялись ролями.

В рукописных (и черновом, и беловом) вариантах Саша предлагал Наде уехать с ним: «Значит, вам уехать надо...», а в черновике еще произносил восторженную речь (см. стр. 290). В беловой рукописи осталось лаконичное: «Увезу вас, будете учиться, а там пусть вас носит судьба» и радостное согласие Нади: «О да! Бога ради!» Так — и в первой корректуре. Но во второй корректуре Чехов заново написал весь эпизод — Надя первая говорит о том, что хочет уехать; подробно рассказано о ее возбужденном и решительном душевном состоянии (см. стр. 313 и 213—214).

Отвечая этому настроению Нади, Саша произносит (также вписано во второй корректуре): «Когда перевернете вашу жизнь, то всё изменится. Главное — перевернуть жизнь, а всё остальное не важно».

Это дошло и до окончательного текста.

Вересаев, таким образом, был неточен: и в первых вариантах рассказа прямых слов о том, что героиня уходит в революцию, сказано не было; цель ее ухода из дома остается неопределенной (при окончательной отделке рассказа эта неопределенность была даже подчеркнута). Но в последних корректурах Чехов не только

не снизил пафос ее общего порыва к тому, чтобы «перевернуть» свою жизнь, а, напротив, усилил его.

Впрочем, у Вересаева были основания предполагать какую-то существенную правку в конце рассказа, устранившую некий намек на революционное движение. Но касалось это не образа Нади, а Саши (эпизод, когда Саша отказывался ехать с Надей на каникулы в родной их город — см. стр. 216—217, строки 37—17). Отрывок сохранялся, с небольшими вариациями, от черновика до первой корректуры; но во второй корректуре зачеркнут так, что текст теперь трудно прочитать. Та же судьба постигла и другую вставку (сделана была в беловой рукописи): «Отлично, превосходно, — говорил он, — я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо!» Вместо этого текста, напоминающего революционную фразеологию тогдашней молодежи, во второй корректуре появилось обращение Нади к больному Саше и его слова: «Я послезавтра на Волгу поеду, ну, а потом на кумыс. Хочу кумыса попить. А со мной едет один приятель с женой. Жена удивительный человек, всё сбиваю ее, уговариваю, чтоб она учиться пошла. Хочу, чтобы жизнь свою перевернула». Так осталось и в опубликованном рассказе.

Отношения Нади с Андреем Андреичем поначалу, в рукописях, не рисовались столь определенно тягостными. В черновике сказано: «Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она стала испытывать страх и беспокойство, и если бы почему-либо отложили свадьбу до осени или даже до зимы, то она имела бы время всё обдумать и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха и была бы счастлива». Слова «и была бы счастлива» вычеркнуты уже в черновой рукописи. В беловом автографе опущены предшествующие им: «и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха». В первой корректуре добавлено: «как будто ожидало ее что-то неопределенное, тяжелое, вроде сна с кошмарами», а в третьей — снята последняя фраза, как будто дававшая надежду: «Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы!» После восторженных слов Андрея Андреича: «Дорогая моя, моя милая, прекрасная... Я безумствую от восторга» — о чувствах Нади в черновой рукописи сказано: «И ей казалось, что это она уже давно, давно слышала или читала где-то...» В последней корректуре Чехов добавил: «в романе, в старом, оборванном, давно уже заброшенном».

Весь эпизод с осмотром нового дома из черновика почти без изменений вошел в окончательный текст. Некоторые детали были все-таки изменены.

Усилены непривлекательные черты Андрея Андреича. В черновике: Надя «замечала только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки». В беловой рукописи эти слова вычеркнуты. В первой корректуре вписано: «и его рука, обнимавшая ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч». Так вошло в окончательный текст. Подчеркнута его рисовка, пустая высокопарность речи. Оправдываясь в своей праздности, он заканчивал восклицанием: «О матушка Россия, много носишь ты нас, праздных и бесполезных, многострадальная!» Фраза исправлялась в

беловике и во всех корректурах. В результате стало: «О матушка Русь! О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе праздных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я, многострадальная!» Всё это Надя воспринимает острее.

Более жесткими, чем в первоначальных вариантах, выглядят отношения с Андреем Андреичем в конце, после приезда Нади в родной город. От черновика до второй корректуры сохранялся текст: «На другой день вечером приходил Андрей Андреич, всё такой же тихий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде казалось, что ему больше уж ничего не оставалось на этом свете, как только игра на скрипке. Он робко говорил Наде вы, но всё еще, как было заметно, любил и как будто не верил тому, что произошло; вот, казалось ему, он вдруг проснется, и всё окажется сном...» Зачеркнув этот трогательный отрывок, Чехов написал: «Бабуля и Нина Ивановна не выходили на улицу из страха, чтобы им не встретились отец Андрей и Андрей Андреич».

Первые слова Нади о матери остались неизменными от черновика до печатного текста: «А я вот сижу и смотрю отсюда на маму. Она кажется отсюда такой молодой! Да и на самом деле она еще молода. У моей мамы, конечно, есть слабости, но она необыкновенная женщина». В корректуре была лишь вычеркнута фраза: «Да и на самом деле она еще молода».

Но над всеми эпизодами встреч, разговоров Нади с матерью Чехов работал много. Первоначальные варианты были, прежде всего, пространнее, в них больше разных деталей, не касающихся прямо отношений Нины Ивановны с дочерью. Например — о том, что Нина Ивановна «была любительницей театров, концертов, благотворительных балов, часто спорила о пользе театров и раз даже участвовала в спектакле, после которого тяжело дышала».

От варианта к варианту Чехов усиливал детали, рисующие равнодушие Нины Ивановны к дочери. На тревожный вопрос Нади, отчего ей так невесело, Нина Ивановна поначалу давала напрасный, но все-таки совет: «Я знаю, тебе скучно без занятий, ну да ведь — бабушку не убедишь. А ты бы рисовала, что ли. Или вышивай». Уже в беловой рукописи, вместо ответа, Нина Ивановна начинает говорить о себе: «А когда я не сплю ночью, то закрываю глаза крепко-крепко и рисую себе Анну Каренину, как она ходит и говорит, или рисую Лаврецкого, или кого-нибудь из истории». В корректуре было добавлено: «Не знаю, милая» и еще: «или решаю вопрос, зачем мы живем, какая цель нашего бытия». Наде ясно с самого начала, что мать не понимает и не может понять ее, но в первых вариантах после этого разговора она «тотчас же обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки». Во второй корректуре вместо этого сказано: «почувствовала это первый раз в жизни; ей даже страшно стало, захотелось спрятаться, и она ушла к себе в комнату». Так вошло и в печатный текст.

Изменилась тональность IV главы — ночного разговора с матерью, когда Надя просит мать «спасти» ее — позволить уехать. Уже в рукописях — черновой и беловой — появился текст, очень близкий к окончательному. В корректуре Чехов сделал лишь одну замену — совсем снял момент ссоры, раздражения,

обиды. Разговор стал добрее, хотя остался таким же безнадежным.

Сокращая текст, Чехов устранил эпизод в начале VI главы о приезде Нины Ивановны в Петербург (см. вариант к стр. 215, строка 40). Всё это зачеркнуто в первой же корректуре, и взамен появилось короткое сообщение: «Надя рассказала, как осенью приезжала к ней в Петербург Нина Ивановна; сильно похудевшая и какая-то странная, виноватая». Потом и это было изменено: «Мама приезжала ко мне осенью в Петербург, говорила, что бабушка не сердится, а только всё ходит в мою комнату и крестит стены».

Изменился и последний разговор Нади с матерью. Сначала в ответ на вопрос, довольна ли она, Надя рассказала подробно: «Конечно, когда поступала на курсы, то думала, что достигла всего, уже не захочу ничего больше, а вот как походила, поучилась, то открылись впереди новые планы, а потом опять новые и всё шире и шире, и, кажется, нет и не будет конца ни работе, ни заботе». Уже в беловой рукописи остался лаконичный ответ: «Довольна, мама». Во второй корректуре сделана вставка, внесшая легкий юмористический оттенок; Нина Ивановна говорит о себе: «я теперь занимаюсь философией и всё думаю, думаю... И для меня теперь многое стало ясно, как день. Прежде всего надо, мне кажется, чтобы вся жизнь проходила бы как сквозь призму...»

Вообще шестую главу Чехов много правил и в рукописи, и в корректуре. В отличие от других глав, где делались главным образом сокращения и перемены, здесь появились добавления. Были использованы те заметки на листке из блокнота, которые писались, когда весь рассказ начерно был уже окончен. Во второй корректуре, например, сделана вставка, как развлекали Надю мальчишки из соседнего двора, дразнившие: «Невеста! Невеста!» Но осталось нереализованным подробно намечавшееся в этих заметках объяснение с Андреем Андреичем: «Милая, одно слово, только одно: надеяться ли мне! О, я буду ждать! Я готов ждать!» Эти слова так и не были сказаны (ср. в черновике, стр. 298).

Последние строки рассказа определились уже в черновике: «„Прощай, милый Саша!“ — думала она.

Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром уехала, и впереди ей рисовалась жизнь трудовая, широкая, чистая». В беловой рукописи текст остался, с некоторыми перестановками.

В первой корректуре Чехов сделал вставки: «Прощай, милый Саша! — думала она, и впереди ей рисовалась жизнь трудовая, широкая, [чистая], просторная, и эта жизнь манила ее. Настоящее, как казалось ей, уже перевернуто вверх дном, беспокойство останется до конца дней, что бы там ни было, куда бы судьба ни занесла, но всё же жизнь будет чистой, совесть покойной... Только бы уехать!

Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром [уехала] простилась со своими и покинула город, — как полагала, навсегда».

Во второй корректуре значительная часть этой вставки была вычеркнута. Но снова искались эпитеты к слову «жизнь»,

которая впереди рисовалась Наде. Вместо «трудовая» стало «новая» и добавлено: «еще неясная, полная тайн». Сделано важное добавление о том, в каком настроении теперь уезжала Надя из дома: «живая, веселая».

Стилистическая правка текста на всех стадиях создания рассказа была громадной. Нет, пожалуй, ни одной фразы, которая неизмененной вошла бы в печатный текст.

Полное представление о размерах и характере работы Чехова над рассказом «Невеста» дают рукописные и корректурные материалы, целиком опубликованные в этом томе: черновая рукопись со всеми ее вариантами, варианты беловой рукописи и гранок. См. также специальные работы: Н. Замошкин. Устранение лишнего (Вместо юбилейной статьи о Чехове). — В его кн.: Литературные межи. М., изд-во «Федерация», 1930; Е. Н. Коншина. Беловая рукопись рассказа «Невеста». — ЛН, т. 68, стр. 87—92; В. Гольдинер, В. Хализев. Работа Чехова над рассказом «Невеста». — «Вопросы литературы», 1961, № 9; С. Брагин. Из творческой истории рассказа «Невеста». — «Дон», 1960, № 1; В. М. Родионова. «Невеста» А. П. Чехова (К творческой истории рассказа). — Теория и история русской литературы. Труды Московского гос. пед. ин-та имени В. И. Ленина. М., 1963; И. Ф. Кузнецова. Работа А. П. Чехова над языком рассказа «Невеста» (Из наблюдений над вариантами рассказа). — Труды Университета дружбы народов, 1968, т. 29, вып. 3; Г. В. Судаков. Работа А. П. Чехова над языком рассказа «Невеста» (по рукописным и печатным вариантам). — Ученые записки Ленинградского гос. пед. ин-та, 1969, т. 378; В. Б. Катаев. Финал «Невесты». — В сб. «Чехов и его время». М., «Наука», 1977.

3

В некоторых рецензиях на рассказ «Невеста» еще были отзвуки специфически «чеховской» проблематики, традиционной при обсуждении едва ли не всякого нового его произведения. Так, М. О. Гершензон писал, что «этот рассказ, как большинство рассказов Чехова, не картина, а эскиз», персонажи Чехова — «все-таки не портреты, а силуэты». Традиционен и упрек в немотивированном изменении характера персонажа: «Новой Нади почти совсем не видать: какой переворот произошел <...> в ее душе — об этом трудно догадаться по тем немногим внешним признакам, которые дал художник» (М. Гершензон. Литературное обозрение. — «Научное слово», 1904, № 1, стр. 135).

В другой рецензии говорилось, что рассказ «страдает большой схематичностью. В маленькую рамку заключено слишком значительное содержание, вследствие чего некоторые части его остались без надлежащей разработки. <...> Очень эскизны и слабо намечены Андрей Андреич и его отец, эскизна и сама Надя» (И. Джонсон <И. В. Иванов>. Чехов и его рассказ «Невеста». — «Правда», 1904, № 5, стр. 239).

«Это типичный чеховский рассказ, — отмечал М. А. Кириенко-Волошин, — написанный в мягком тоне <...> с тонкими нюансами в настроениях и в немногих строках вырисовывающий целые категории типов и характернейшие черты момента» (М. Волошин.

Литературные характеристики. — «Киевские отклики», 1904, № 47—8, 8 января).

Но все эти вопросы занимают в рецензиях место небольшое. Гораздо сильней, начиная с самых первых отзывов, критику интересовало другое — общий тон, общее настроение рассказа. И здесь она проявила редкое в практике оценок Чехова единодушие.

Отмечая «чисто чеховскую обстановку» рассказа, обозреватель «Северного Кавказа» заключал: «И мы уверены, несколько лет тому назад Чехов заставил бы этих героев медленно тянуть эту канитель, называемую жизнью <...>. Но, видно, времена изменились. И чеховская героиня-невеста не хочет этого медленного самоуничтожения» (Primo. Литературные заметки. — «Северный Кавказ», 1904, № 6, 13 января). В творчестве Чехова, по мнению критики, появляется новый герой — порвавший со своей средой, нашедший в себе силы для решительного шага. «Основной фон <...> чисто чеховский, хорошо всем знакомый по целому ряду других его рассказов. <...> Можно бы подумать, что и Надя <...> превратится в такую же мещанку, как и многие из ее подруг... Зная Чехова, это можно было предсказывать почти с полной уверенностью. <...> Из предшествующих героев Чехова ни один не позволял себе такого решительного шага, и уже одно бегство Нади на курсы должно быть признано новым этапом в писательской деятельности Чехова» (Вл. Боцяновский. Новый рассказ Чехова. — «Русь», 1904, № 22, 3 января).

Новый положительный герой Чехова — это активный герой. «Если прежде его положительные типы в подавленном и беспомощном недоумении стояли перед пустотой и пошлостью нашего обывательского прозябания, то теперь они активно ищут отсюда выхода» (М. Гельрот. Из нашей текущей литературы. — «Южные записки», Одесса, 1903, № 2, 21 декабря, стр. 31).

Литературный обозреватель одного из провинциальных журналов именно так воспринимал общий тон критических высказываний о новом рассказе Чехова: «В последнем своем рассказе Чехов, по замечанию некоторых критиков, выступает с новым настроением, которое мало свойственно этому поэту скуки, тины, длинных тягучих мыслей <...>. Вместо слабоволия, нерешительности, среди пошлой обстановки просыпается от тяжелого кошмара живая душа» (В. Х. Беллетристические новости. — «Мирный труд», Харьков, 1904, № 2, стр. 204).

Критики, близкие к социал-демократическим кругам, считали, что рассказ неопределенен, не указывает ясных путей или указывает не совсем те, какие нужно. «Оттого, что кто-то в одиночку перевернет свою жизнь, — писал И. Джонсон в журнале „Правда“, — еще, пожалуй, немного выйдет доброго, — только ему одному и будет лучше, как стало лучше Наде. Силы должны быть направлены на то, чтобы перевернуть жизнь общественную, а не только личную» («Правда», 1904, № 5, стр. 244).

С особенной энергией проводил подобную точку зрения В. Шулятиков: «Финал, говорящий о „живой“ жизни, зовущий к ней, звучит, действительно, как нечто „новое“ в устах г. Чехова. Но ... мы не имеем ни малейшего права преувеличивать ценность этого финала». Чехов, писал Шулятиков, чувствует «биение пульса времени». Но с вульгарно-социологической прямолинейностью

он упрекал Чехова в том, что процесс нарастания жизни воспринимается им как «„идеологом“ общественной группы, не стоящей на „большой дороге“ истории. <...> Ничего определенного, ясно сознанного! <...> Неясными и неопределенными кажутся Наде задачи „новой“ жизни и тогда, когда она уже стоит на новом пути... Автор оставляет их невыясненными до конца. <...> Мы не можем считать провозглашенный им „культ жизни“ проповедью истинной жизни, ее победоносного развития. Подобная проповедь, как известно, составляет достояние иной общественной группы, чем та, которая воспитывает „чеховских героев“» (В. Шулятиков. Критические этюды. — «Курьер», 1903, № 296, 24 декабря).

Но большая часть критиков смысл и ценность рассказа видела не в указании каких-то конкретных дорог и даже не столько в образе самой героини, сколько в том общем мажорном настроении, которое возникает в рассказе.

В. Ф. Боцяновский полагал, что «бегство Нади» еще «может быть поставлено в связь с несомненным стремлением ввысь других ранних героев Чехова» (называются герои «Скучной истории», «Трех сестер», «Дяди Вани») и в сюжете до возвращения Нади из Петербурга не видел чего-либо принципиально нового. Но финал рассказа, «это смелое, живое слово» (имеются в виду прежде всего слова «О, если бы поскорее наступила эта новая, ясная жизнь...») — «бесспорно, большая новость в творчестве Чехова» (Вл. Боцяновский. Новый рассказ Чехова. — «Русь», 1904, № 22, 3 января).

Различие в тоне первой и второй части рассказа отмечал и А. И. Богданович и тоже большое значение придавал финалу: «Бодрый, сильный аккорд, заканчивающий эту прелестную вещь, звучит в душе читателя как победный клич, как торжество жизни над мертвой скукой и пошлостью серой и однообразной обыденности. <...> „Невеста“ г. Чехова — это живой и яркий символ всего живого, протестующего, не укладывающегося в устарелые рамки серой провинциальной жизни» (А. Б. Критические заметки. — «Мир божий», 1904, № 1, стр. 7—8).

«Из нового произведения Чехова веет на читателя тот дух энергии, бодрости, веры в человеческие силы и в возможность завоевания этого близкого будущего, который, казалось, совсем покинул за последнее время его творчество. И притом — что самое важное — веет с силой, раньше в такой мере не обнаруживавшейся» (И. Джонсон. — «Правда», 1904, № 5, стр. 243).

Новый тон, новое настроение рассказа критика тесно связывала с изменениями в настроениях самого автора, а эти настроения — с общественными переменами в стране. «Что касается до самого Чехова, — заканчивал свою статью И. Джонсон (в ее начале он говорил, что рассказ „Невеста“ имеет совершенно особый интерес), — то он, несомненно, снова вступил в период бодрости и веры, и озаренное надеждой настроение как бы замолодило его творчество. На безусловную прочность этого настроения еще, может быть, рискованно уповать <...> Но что нынешнее его настроение, поскольку „Невеста“ служит его выразителем, отличается небывалой раньше степенью бодрости и силы, это слишком ясно.

И если литературу в лице даровитейших ее представителей справедливо называют чувствительным барометром, чутко отражающим состояние социальной погоды и предсказывающим близящиеся перемены, то с этой стороны последнее произведение знаменитого писателя приобретает еще и особый, огромный смысл» (там же, стр. 244).

В некоторых статьях отмечалась скептическая нота, звучащая в последней фразе рассказа: «...покинула город, — как полагала, навсегда». «Это „как полагала, навсегда“, — весьма характерно и производит такое же впечатление, как заключительные словечки некоторых песенок любви Гейне, расхолаживающих одним ударом лирический восторг» («Мирный труд», 1904, № 2, стр. 208). «Чехов не может еще вполне отрешиться от его скептицизма и пессимизма. Весьма вероятно, что в последнюю минуту, быть может, даже в корректуре, он вставил это грустное слово. Без этого рассказ уж слишком не похож был бы на все другие произведения писателя», — проницательно заметил Боцяновский. (Как известно, эти слова действительно были вставлены в корректуре.) «Но, — заключал критик, — этот, я сказал бы, робкий скептицизм не в состоянии парализовать силы яркого и живого, нового у Чехова слова» («Русь», 1904, № 22, 3 января).

При жизни Чехова рассказ был переведен на сербскохорватский язык.

НЕОКОНЧЕННОЕ

РАССТРОЙСТВО КОМПЕНСАЦИИ

Впервые — «Журнал для всех», 1905, № 2, стр. 71—74.

Вошло в издание А. Ф. Маркса (т. XI, 1906).

Печатается по черновому автографу (ГБЛ).

В ПССП (т. IX, стр. 693) предположительно датируется 1902—1903 годами. В полном собрании сочинений Чехова, изданном в виде приложения к «Ниве», «Расстройство компенсации» было датировано 1887 годом (т. 21, СПб., 1911, стр. 137—145, с подзаголовком: «Неоконченный рассказ»). Эта дата возникла, видимо, случайно: перед «Расстройством компенсации» в томе было помещено 14 рассказов 1887 года, опубликованных при жизни Чехова, эта же дата была отнесена к «Расстройству компенсации» — последнему рассказу перед разделом «Наброски» (куда вошли: «У Зелениных», «Калека» и «Волк»). Родные Чехова вряд ли могли быть инициаторами этой датировки (в «Журнале для всех» и в посмертном томе марксовского издания дата работы Чехова над «Расстройством компенсации» сообщена не была).

По почерку автограф можно отнести ко второй половине 1890-х годов. На автографе много редакторских помет, сделанных чернилами (в частности раскрыты все авторские сокращения). Получи его после публикации, М. П. Чехова написала карандашом на последней странице: «Рукопись, побывавшая в редакции „Журнала для всех“. Как безбожно!».

Чехов возвращался к рукописи неоднократно: он вносил всё новые и новые замены, зачеркивал фразы и абзацы. Есть его карандашные пометы: пронумерованы страницы, на первой странице зачеркнуто слово «насвистывать».

Первая глава сначала кончалась фразой: «Как же быть?» (стр. 228, строка 16). Соединив эпизод посещения Яншиным станции с предыдущим, Чехов отделил «яншинскую» часть рассказа от следующей, в которой повествование начато с точки зрения сестры Яншина: «Вера Андреевна видела в окно...» (стр. 230).

Михаилу Ильичу была дана сначала фамилия Новлянский, затем Бахович, и лишь потом Чехов остановился на Бондареве. Имя жены Яншина Леночка по всей рукописи исправлено из первоначального: Липочка. Жизнерадостный дачник со странной фамилией: Битный-Ку́шле-Сувремович — имел сначала имя и отчество: Каэтан Иеронимович.

Были устранены два эпизодических лица: из главы I — «дама с сердитым лицом», которая сидела около книжного шкафа на станции, и из главы II — горничная, вместе с которой Вера Андреевна вышла из залы в столовую, чтобы распорядиться насчет чая.

Обычаи и «традиции» в доме уездного предводителя Бондарева, тяготившие Яншина, были охарактеризованы резче («Тут в самом воздухе висит цензура») и подробнее (см. варианты).

Подробнее говорилось также о самом Яншине и его переживаниях, о его страстном желании уехать куда-нибудь из этого мрачного дома.

Долго не давалось Чехову образное решение мысли о путанице вопросов, мучивших Яншина. До уподобления их «невылазному болоту» («стоило только решить какой-нибудь один, чтобы от этого еще пуще запутались другие») Чехов сравнивал их с грудой мелких камней (см. стр. 322, строки 32—41).

В отрывке о Битном-Ку́шле-Сувремовиче был оттенок, характеризующий его бравирование оппозиционным настроением (см. стр. 325—326, строки 40—3).

Выражение чувства в любовном письме из Флоренции звучало с еще большей экспрессией (см. стр. 328—329). Письмо заканчивалось словами: «Стоп. Зовут в table d'hôte обедать. Не хочу!»

В Первой записной книжке (1891—1904) есть заметка, в которой легко угадать первоначальный замысел рассказа: «В письме: „русский за границей если не шпион, то дурак“. Сосед уезжает во Флоренцию, чтобы излечиться от любви, но на расстоянии влюбляется еще сильнее» (Зап. кн. I, стр. 81). Эту карандашную запись Чехов обвел чернилами и, как все неиспользованные литературные записи, перенес в Четвертую записную книжку — для произведений, над которыми собирался работать в будущем. По соседству с другими заметками Первой записной книжки эти строки относятся к середине декабря 1897 г. Чехов жил тогда в Ницце.

В заметке, сделанной в записной книжке, как и в черновом автографе, влюбленный герой уезжает во Флоренцию; как и там, речь идет о письме, присланном, очевидно, из-за границы.

Возлюбленным Веры Андреевны вполне мог быть сосед (из текста чернового автографа видно, что он знаком с братом и мужем Веры Андреевны, что она встречалась с ним здесь же в еловых аллеях возле дома). В заметке, как и в черновом автографе, герой «на расстоянии влюбляется еще сильнее». Однако, работая над рассказом, Чехов отступил от первоначального замысла: герой уезжает в Италию вовсе не для того, «чтобы излечиться, от любви», а наоборот — чтобы встретиться там с Верой Андреевной на свободе и не таить своей любви. Письмо его — целиком любовного содержания; мотива «русские за границей» в нем нет. Намерение развернуть этот мотив (в «Расстройстве компенсации» или в другом произведении, неизвестно) подтверждается другими заметками, относящимися к тому же пребыванию Чехова в Ницце. Например: «Русские за границей: мужчины любят Россию страстно, женщины же скоро забывают о ней и не любят ее» (Зап. кн. I, стр. 82, конец декабря 1897 г. или начало 1898 г.). Или: «Каждый русский в Биаррице жалуется, что здесь много русских» (там же, стр. 77, сентябрь 1897 г.).

Записи, относящиеся к «Расстройству компенсации», сохранились также среди заметок Чехова на отдельных листках (ЦГАЛИ). Они расположены на наружных страницах двойной почтовой бумаги.

На первой странице: «Вера: Я не уважаю тебя за то, что ты так странно женился, за то, что из тебя ничего не вышло... Оттого я и имею тайны от тебя.

Беда в том, что самые простые вопросы мы стараемся решать хитро, а потому и делаем их необыкновенно сложными. Нужно искать простое решение.

Я счастлив, доволен, сестра, но если бы я родился во второй раз и меня бы спросили: хочешь жениться? Я ответил бы: нет. Хочешь иметь деньги? Нет...

Нет того понедельника, который не уступил бы своего места вторнику.

Леночке в романах нравились герцоги и графы, но мелкоты она не любила. Любила главы, где любовь, но [не терпела чувственпых описаний] чистая, идеальная, а не чувственная. Описаний природы не любила. Разговоры предпочитала описаниям. Читая начало, нетерпеливо заглядывала в конец. Не знала и не помнила имен авторов. Писала карандашом на полях: дивно! прелесть! или: и поделом!»

На другой странице — только две записи: «Леночка пела, не открывая рта.

Post coitum: — Мы, Бондаревы, всегда отличались крепким здоровьем...»

Судя по фамилии Бондарев и по имени Леночка, эти записи сделаны уже после того, как Чехов не только написал, но и исправил текст рукописи, где «Бондарев» была третьим вариантом фамилии Михаила Ильича, а «Леночка» — окончательным вариантом имени жены Яншина.

За исключением фразы о понедельнике и вторнике, нейтральной по отношению к содержанию написанных Чеховым страниц (хотя и она могла бы подойти к Михаилу Ильичу, с его любовью к нравоучительным сентенциям — ср.: «Что-нибудь одно: будь попом или гусаром!» или «нет тяжелее и святее труда, как труд

сиделки»), весь этот текст связан с содержанием чернового автографа. Сестру Яншина зовут Вера, она замужем за Бондаревым. Самого Яншина мучают семейные неурядицы. Его жена Леночка любит переводные романы. Размышления Яншина о вопросах, которые, запутавшись, «походили на невылазное болото», соотносятся с записью о самых простых вопросах, которые делаются «необыкновенно сложными». Любовная связь Веры Андреевны с автором письма из Флоренции — это одна из «тайн», которую она скрывает от брата. Работая над «Тремя сестрами» в 1900 г., Чехов воспользовался обстоятельствами, лежащими в основе обоих упреков сестры брату (что он «так странно женился» и что из него «ничего не вышло»).

Последняя запись на листке («Post coitum: — Мы, Бондаревы, всегда отличались крепким здоровьем...») характеризует грубую, примитивную натуру мужа Веры Андреевны (в ПССП, т. XII, стр. 310 фамилия прочтена неверно: Болдыревы).

Итак, замысел «Расстройства компенсации» относится к концу 1897 г. Жизненные впечатления, отраженные в начатом рассказе, подтверждают эту дату, хотя в ней есть отзвуки и более ранних лет. Дело происходит в России, в усадьбе, напоминающей отчасти Богимово. Упоминаются большой зал с колоннами, в котором по ночам слышно эхо шагов, длинная и темная еловая аллея, потом спуск к реке, близость станции, уездный городок и монастырь. Некоторые из этих деталей повторены в «Трех сестрах» (в действии I — гостиная с колоннами, в действии IV — «Длинная еловая аллея, в конце которой видна река. На той стороне реки — лес»).

Дом самого Яншина, по которому он тоскует в усадьбе зятя, находится в деревне — в Новоселках (так называлось и село близ Мелихова; в Новоселках в августе 1897 г. было окончено строительство школы, затеянное Чеховым).

С Италией, в которой очутился возлюбленный героини, Чехов был знаком по предыдущим заграничным путешествиям — в 1891 и 1894 годах.

В черновом автографе и в первой записи к рассказу есть детали, относящиеся к жизни Чехова в русском пансионе в Ницце. Упоминание шпиона в этой первой записи, вероятно, обязано своим происхождением действительной встрече, которая также нашла отражение в записной книжке, в более ранней записи: «7 окт. <1897 г.> Признания шпиона» (Зап. кн. I, стр. 77; эту запись Чехов зачеркнул и перенес в дневник — см. т. XVII Сочинений).

О встрече со шпионом рассказывает в своих воспоминаниях Вас. И. Немирович-Данченко, приехавший в Ниццу в октябре 1897 г. (Вас. Немирович-Данченко. Памятка об А. П. Чехове. — Чеховский юбилейный сборник. М., 1910, стр. 402). Жалкий вид этого шпиона, приехавшего из Варшавы и откровенно признавшегося в своей профессии («Я-с... Извините... Шпион-с!»), внушил Чехову творческий интерес, и, по словам Немировича-Данченко, он говорил, что хочет его «во весь рост написать». Неизвестно, воспользовался бы Чехов в дальнейшем этим образом, но, вероятно, заметка в записной книжке сделана после разговора с мемуаристом. Об этом шпионе Чехов писал 17 октября 1897 г. В. М. Соболевскому (см. также: З. С. Паперный.

«Ах какая масса сюжетов...» (Записные книжки Чехова). — «Литературная газета», 1974, № 47, 20 ноября).

В первой записи к рассказу, в словах: «если не шпион, то дурак», косвенно отразилось раздражение Чехова пустыми разговорами за табльдотом в русском пансионе. См. письма к А. И. Сувориной от 10 ноября 1897 г. и к М. П. Чеховой от 29 декабря 1897 г. По воспоминаниям М. М. Ковалевского, Чехов не всегда спускался к табльдоту и любил уединяться во время писания рассказов (Максим Ковалевский. Об А. П. Чехове. — «Биржевые ведомости», 1915, № 15185, 2 ноября). Ср. в первоначальном варианте конец письма из Флоренции: «Стоп. Зовут в table d'hôte обедать. Не хочу!»

В воспоминаниях Вас. Немировича-Данченко приводится также рассказ Чехова о впечатлении, какое на него производил вид тяжело больных на французском курорте под Ниццей — в Ментоне. «Сидят на берегу в креслах чахоточные и плюются. А море, здоровое, сильное, смелое, спокойно катится к ним... У кресел с больными жены и мужья... Хорошо бы написать, как они ненавидят больных, как рабы, прикованные к галере... И только природе нет дела ни до тех, ни до других» (стр. 401). В «Расстройстве компенсации» героине, с равнодушным видом стоявшей возле безнадежно больного мужа, предстоит везти его за границу, но мысли и чувства ее заняты возлюбленным. Правда, о ее ненависти к мужу в начатом рассказе нет ни слова, зато Чехов подробно останавливается на отношении Яншина к зятю: «...он вдруг почувствовал ненависть, тяжелую, острую ненависть к пухлому, бритому, актерскому лицу больного...» и т. д. (см. стр. 226). Это чувство в «Расстройстве компенсации»Название рассказа связано с болезнью Михаила Ильича: расстройство компенсации, или декомпенсация (медиц.) — расстройство деятельности какого-либо органа или целого организма в результате нарушения «компенсации» (лат.: уравновешение).¹ мотивировано: Бондарев — тяжелый, несимпатичный человек, испортивший жизнь сестры Яншина («то кажется, что сестра Вера несчастна», — одно из многочисленных обстоятельств, которые не давали Яншину покоя). И теперь, помогая сестре ухаживать за больным, страдая от его капризов и грубости к окружающим, Яншин еле сдерживал свою ненависть. Но, покинув больного, он зашагал по еловой аллее — и почувствовал умиротворение.

Психологическое наблюдение над чувствами родных, которым приходится долго ухаживать за безнадежно больными, — на ином социальном материале и с иной мотивировкой — есть и в «Мужиках», напечатанных еще в апреле 1897 г. (см. т. IX Сочинений, стр. 294; ср. Зап. кн. I, стр. 60).

Ситуация: молодая, цветущая женщина (в одном из вариантов автографа Яншин смотрел на стройную фигуру «своей замечательно красивой сестры») у кресла с больным, брюзжащим мужем, к которому она равнодушна, — была использована Чеховым еще в действии II пьесы «Леший» (1889) и повторена в «Дяде Ване» (1896).

В «Расстройстве компенсации» повествование начинается с описания всенощной, как и в ряде других произведений середины

1890-х — начала 1900-х годов («Три года», «Убийство», «Архиерей»; в «Невесте» всенощная «только что кончилась»).

Если содержание автографа позволяет отнести замысел «Расстройства компенсации» к концу 1897 г., то особенности почерка свидетельствуют о том, что Чехов вскоре приступил к написанию рассказа. Скорее всего это было не за границей, а по возвращении в Россию. Творческое настроение, в котором Чехов был в октябре-ноябре 1897 г. (он успел написать три рассказа за месяц с небольшим: «В родном углу», «Печенег», «На подводе»), уже во второй половине ноября сменяется недовольством собой и жалобами на то, что работа «на чужой стороне» не клеится (см. письма к М. П. Чеховой от 25 ноября и 14 декабря и к В. А. Гольцеву и Ф. Д. Батюшкову от 15 декабря 1897 г.). Нужно было исполнить обещания, данные «Русской мысли» и международному журналу «Cosmopolis», да и замыслы других, неначатых произведений хотелось скорее осуществить (см. письмо к М. П. Чеховой от 14 декабря 1897 г.). Была попытка вернуться к «начатой, но оставленной повести» — начатой еще у истоков создания повести «Три года» (письмо к М. П. Чеховой, 17 декабря 1897 г.). Но и это намерение не было осуществлено. Прожив во Франции до начала мая 1898 г., Чехов успел закончить еще только один рассказ — «У знакомых». Действие этого рассказа, писавшегося для «Cosmopolis»'а, происходит в России. Между тем редактор русского отдела журнала Ф. Д. Батюшков ожидал от Чехова изображения иностранной жизни (см. его просьбу в письме от 3 ноября 1897 г. и ответ Чехова на стр. 358 наст. тома).

Произведения, в которых Чехов использовал впечатления, например, от поездки в Италию и Австрию («Рассказ неизвестного человека» и «Ариадна»), были написаны по возвращении в Россию (см. примечания к этим произведениям в томах VIII и IX Сочинений). Очевидно и к «Расстройству компенсации» Чехов приступил только в России, когда к нему вернулось творческое настроение и его «машина» опять заработала, как он выразился в письме к Гольцеву 6 июня 1898 г.

Сообщая Суворину о смерти отца, выбившей его из колеи, Чехов писал 17 октября 1898 г.: «В Ялте тихая жизнь, хочется писать роман, и я, войдя в свое обычное настроение, засяду и напишу листов десять». Может быть, об этом «романе» Чехов рассказывал Гольцеву (в письме от 15 сентября 1899 г. было обещание прислать к апрелю 1900 г. «маленький роман в 4 листа»).

Если принять во внимание широкий разворот событий, с двумя сюжетными линиями, выявившимися уже в начатом тексте «Расстройства компенсации» (Яншин — Бондарев и Вера Андреевна — ее возлюбленный), то определение «роман», да еще в обычном чеховском понимании, может быть вполне приложимо к этому замыслу. Романом Чехов называл поначалу и «Три года», и «Мою жизнь», и даже «Попрыгунью» — «маленький, чювствительный роман для семейного чтения» (письмо к В. А. Тихонову от 30 ноября 1891 г.).

Другое начатое повествовательное произведение этих лет — «Калека» не может быть отождествлено с этим «романом» уже потому, что оно с самого начала предназначалось не для «Русской

мысли», а для «Книжек Недели» (см. стр. 232—234 и 483 в наст. томе).

По возвращении в Россию Чехов сделал несколько записей, связанных с замыслом «Расстройства компенсации». Приблизительно к середине 1898 г. относится запись, которую можно было бы рассматривать как возможный вариант завязки любовной интриги, сложившейся в начатом рассказе: «Потапов привязывается к брату, и это служит началом любви к сестре» (Зап. кн. I, стр. 90). Эта ситуация вполне укладывается в обстоятельства, отраженные в черновом автографе рассказа и в предварительной заметке к нему (сосед мог сначала сдружиться с братом, который бывал у сестры). Но далее в этой записи следует поворот событий, не имеющий связи ни с одним из сохранившихся текстов, относящихся к «Расстройству компенсации»: «Развод с женой. Сын потом присылает ему планы: помещение для кроликов».

Позднее в записную книжку внесены лишь две записи, которые связаны с мотивами, имеющими отношение к замыслу этого произведения: 1) «Девица постоянно: дивно!» (Зап. кн. I, стр. 95 — эту запись, относящуюся к 1899 г., Чехов зачеркнул; ср. в <Записях на отдельных листках> о Леночке: «Писала карандашом на полях: дивно! прелесть! или: и поделом!» — ЦГАЛИ); 2) «У N. страсть к шпионству с детства до глубокой старости» (Зап. кн. I, стр. 134 — относится к 1901 г.).

Стр. 231. Monte Pincio (итал.: холм Пинчо) — холм в центре Рима.

КАЛЕКА

Впервые — «Русская мысль», 1905, № 1, стр. 152—153.

Печатается по черновому автографу (ГБЛ).

Автограф занимает одну страницу двойного листа писчей бумаги большого формата. Почти весь текст написан необычным для Чехова толстым пером — с нажимом (типа «рондо»). В трех случаях различается второй слой рукописи благодаря исправлениям, сделанным тонким пером. Почерк — последних лет жизни Чехова. В тексте много исправлений за исключением первого абзаца и следующей за ним фразы, написанных без помарок.

Сохранились предварительные наброски к повести (ЦГАЛИ) (см. ниже).

В письмах Чехова есть упоминание темы, совпадающей с темой, означенной в заглавии автографа. Прочитав рукопись рассказа Е. М. Шавровой, в которой большое место занимало изображение больных и болезней, Чехов писал ей 28 февраля 1895 г.: «Лично для себя я держусь такого правила: изображать больных лишь постольку, поскольку они являются характерами или поскольку они картинны <...> Предоставьте нам, лекарям, изображать калек и черных монахов».

К этому времени в творческом опыте Чехова был, не считая душевнобольных в «Палате № 6» и «Черном монахе», один случай изображения «калеки» в собственном, физическом смысле: в неопубликованном

рассказе «Письмо», относящемся к концу 1880-х — началу 1890-х годов, речь идет о больном человеке, который лишен способности двигаться (врач настаивает на операции, а он не соглашается). «...Не забывайте сердечно любящего и искренно преданного Вам калеку Игнатия Баштанова», — так заканчивается письмо героя. Хотел ли Чехов вернуться в рассказе «Калека» к ситуации этого отрывка (связанного с замыслом романа, над которым он работал в 1887—1889 гг.), неизвестно. Возвращение к мотивам болезни и обреченности больного в последние годы жизни Чехова не единично (ср.: «Архиерей», «Невеста», «Расстройство компенсации»). Любопытно, что во время серьезного обострения болезни в марте 1897 г. Чехов одно из писем к Шавровой подписал, подобно герою «Письма»: «Ваш калека А. Чехов» (26 марта 1897 г.); «калекой» назвал он себя и в письме к Н. М. Линтваревой от 1 мая 1897 г.

Одно обстоятельство в начатом сюжете сходно с событиями, описанными в рассказе «У знакомых» (1898): герой едет за город, где его ожидают разговоры о девушке, которую все считают его невестой (см.: З. С. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 328). Эта ситуация повторена также в «Вишневом саде» в варианте, еще более близком к рассказу «У знакомых»: все считают, что Лопахин хочет жениться на Варе, а он так и не делает ей предложения. Возможно, что, собираясь писать повесть «Калека», Чехов плохо помнил рассказ «У знакомых» (см. стр. 361) и невольно повторил схему его начала.

Среди сохранившихся записей Чехова на отдельных листках есть следующая:

	«Калека
	Оля Прозорова
	Ганов» (ТМЧ).

Соседство имени героини «Трех сестер» с названием начатого произведения не случайно. Предварительные записи к пьесе, над которой Чехов работал в 1900 году, также перемежаются с записями к «Калеке» (ЦГАЛИ; ПССП, т. XII, стр. 308—309. <Записи на отдельных листках>, л. 13, записи 48—64). Все это свидетельствует о том, что замысел «Калеки» складывался в процессе работы над «Тремя сестрами».

Большая часть записей, хранящихся в ЦГАЛИ, сделана пером «с нажимом», как и черновой автограф «Калеки», и, как там, среди записей есть сделанные тонким пером («быть праздным значит поневоле прислушиваться ~ обречен на больную, одинокую, праздную жизнь» — записи 55—62).

В этих записях упоминаются дети сестры: «У сестры каждый год рождались дети» (ср. в «Калеке», — стр. 232, строки 10, 15—18). Названо имя одного из сыновей сестры — Глеб. Есть фраза с упоминанием мужа сестры героя — Сергея Николаевича. Намечен отсутствующий в начатом тексте мотив «калеки», пострадавшего от невежества врача и обреченного на одиночество и вынужденную праздность.

Мотив оторванности героя от жизни, который вполне был бы естествен в повести о «калеке», звучит особенно сильно в записи: «Л. училась, все учились — он же, остановившийся в своем развитии, не понимал ни ее, ни молодежи». Сходное переживание

схвачено в сцене на катке, где герою хотелось догнать Л., «и казалось, что он это хочет догнать жизнь, ту самую, которой уже не вернешь, и не догонишь, и не поймаешь, как не поймаешь своей тени» (см. т. XVII Сочинений).

Некоторые из этих записей родились в процессе обдумывания «Трех сестер». Врачебная ошибка как источник человеческого несчастья («пострадал от невежества доктора») — этот мотив близок переживаниям Чебутыкина (ср. его слова в действии III: «В прошлую среду лечил на Засыпи женщину — умерла, и я виноват, что она умерла»).

О работе Чехова над повестью «Калека» в 1900 г. сохранились свидетельства современников. В конце июня 1900 г. Б. А. Лазаревский был в Ялте. 11 июля 1900 г. он сделал запись в дневнике — о дне, проведенном с Чеховым, 30 июня: «В кабинете мне бросилась в глаза начатая и, вероятно, оконченная, потому что на ней уже было заглавие, рукопись — „Калека“» (Б. А. Лазаревский. Дневник 1900—1901 гг. — ГБЛ; «Литературное наследство», т. 87. М., 1977, стр. 329). Единственная страница автографа была заполнена почти полностью и могла произвести впечатление первой страницы рукописи.

В конце июля (до 2 августа) в Ялте был М. О. Меньшиков, тогда еще редактор газеты «Неделя» и журнала «Книжки Недели». 12 августа он напоминал Чехову про его обещание — прислать рассказ для «Книжек Недели»: «Издатели наши просили передать Вам глубокую благодарность за Ваш прекрасный рассказ, которому единственно чего недостает — быть присланным для печати. В самом деле, что же с „Калекой“? Жду — не дождусь, и уже начинаю тревожиться» (ГБЛ). По-видимому, Чехов не только сообщил ему в Ялте название будущей вещи, но и рассказал примерное ее содержание.

В это время Чехов был занят корректурой третьего тома марксовского издания. Сосредоточиться на новых художественных замыслах не удавалось также по нездоровью и из-за многочисленных гостей (см., например, письма к О. Л. Книппер и М. П. Чеховой за август 1900 г.). С трудом подвигалась работа над пьесой «Три сестры» для Художественного театра, и вовсе не двигались рассказы, обещанные «Журналу для всех», «Жизни» и «Ниве». Осенью 1900 г. Чехов обещал также написать статью об И. И. Левитане для журнала «Мир искусства» и для отдельного издания книги о Левитане (см.: Из архива Чехова, стр. 209), но так и не приступил к ней.

Не дождавшись «Калеки», Меньшиков телеграфировал Чехову 1 сентября: «Очень тревожимся нет рассказа» (ГБЛ). «Повремените немножко», — просил в ответной телеграмме Чехов (2 сентября). 13 сентября Меньшиков вновь просил «написать хоть кратко, в каком положении рассказ», и выражал готовность приехать из Петербурга для переговоров в Москву «на полчаса», если Чехов будет там. Ссылаясь на нездоровье, Чехов все же обещал: «Вам пришлю, тщусь прислать повесть и пришлю к ноябрю. Не сердитесь, ради создателя» (17 сентября). Приняв это обещание за весть о продолжении работы, Меньшиков радовался. «Как это хорошо, что рассказ пишется» (22 сентября).

Распространился слух, что повесть уже написана. «Слышу, что Вы дали повесть в „Неделю“», — писал Чехову с обидой 8 сентября

1900 г. В. С. Миролюбов (ГБЛ), который получил от нею обещание дать рассказ в «Журнал для всех» еще осенью 1899 г.

В начале октября Меньшиков был в Ялте, но не успел поговорить с Чеховым — «расспросить о судьбе обещанной „Неделе“ повести», о чем писал ему 9 октября 1900 г. Ответил ли Чехов на это письмо, неизвестно.

Намерение Меньшикова опубликовать чеховскую повесть в «Книжках Недели» перед подпиской на 1901 год не осуществилось. А весной 1901 г. Меньшиков сообщил Чехову о финансовом крахе газеты «Неделя» и о прекращении издания «Книжек Недели» (20 марта и 29 апреля 1901 г. — ГБЛ).

За время работы над «Калекой» Чехову удалось, судя по автографу, добавить к начатому произведению лишь одну фразу. Тем не менее тот факт, что он сохранил автограф и не зачеркнул своих предварительных заметок к повести, говорит о его намерении возвратиться к повести или использовать начатое в другом произведении.

Отослав свой последний рассказ («Невеста») в редакцию, Чехов писал 1 марта 1903 г. Книппер: «...другой рассказ начат, третий тоже начат...». Осенью того же года он сообщал: «Завтра сажусь писать рассказ...» (к Книппер, 14 октября 1903 г.). Какой из замыслов он хотел осуществить, неизвестно, но скорее всего это были уже начатые произведения.

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ИВАНА ИВАНЫЧА

(Мысли и заметки)

Впервые — Чехов, 2, т. XXII (1911), стр. 97—98, 123—125, 145 и 112 — тексты рассказов, исправленные Чеховым для данного замысла: «Письмо к репортеру», «О женщинах» и «<Донесение>», а также один афоризм из «Плодов долгих размышлений» («Можно сказать: „я друг этого дома“...»); «Неделя», 1963, № 14, 31 марта — 6 апреля (с сокращениями).

Печатается по исправленному Чеховым тексту журнальных вырезок (ЦГАЛИ).

«Мысли и заметки» составлены Чеховым из рассказов и мелочей (полностью и в отрывках), которые были напечатаны в «Осколках» в 1883—1886 гг. за подписью «Человек без селезенки». В подборке использовано 17 произведений: «О женщинах», 1886; «Майонез», 1883; «Краткая анатомия человека», 1883; «Жизнь прекрасна (Покушающимся на самоубийство)», 1885; «Грач», 1886; «Репка» (Перевод с детского)», 1883; «Статистика», 1886; «Новейший письмовник», 1884; «О бренности (Масленичная тема для проповеди)», 1886; «Плоды долгих размышлений», 1884; «Сказка (Посвящ. балбесу, хвастающему своим сотрудничеством в газетах)», 1886; «<Донесение>», 1885; «Предписание (Из захолустной жизни)», 1884; «Затмение Луны (Из провинциальной жизни)», 1884; «Письмо к репортеру», 1884.

Вырезки наклеены на одной стороне половинных листов писчей бумаги большого формата. Страницы пронумерованы Чеховым: 101—111. Правка не завершена. Форма «заметок» выдержана в подборке из тринадцати рассказов и мелочей (заголовки сняты):

1. «Женщина с самого сотворения мира ~ по мордасам». — «О женщинах» («Осколки», 1886, № 17, 26 апреля). См. том V Сочинений.

Рассказ использован полностью. Исправления сделаны в соответствии с характером автора записной книжки — степенного, самоуверенного обывателя, воспитанного на чинопочитании. Одно из преимуществ мужчины перед женщиной развернуто Иваном Иванычем в несколько ступеней «научного роста» мужчины: «Мужчины, даже неразвитые и недалекие, изучают науки, по окончании курса наук получают чин и некоторые из них занимают кафедры...» Вместо упоминания чиншевиков (одна из тем, на которую с женщиной нельзя «потолковать») введена другая тема, более близкая кругозору Ивана Иваныча: «о движении по службе». Уменьшено число сатирических выпадов против мужчин, снято упоминание Квазимодо.

2. «Астрономы сильно обрадовались ~ не свинья ли он после этого?» — «Майонез» («Осколки», 1883, № 38, 17 сентября). См. том II Сочинений.

Использованы первый и третий отрывки из «Майонеза»; не помещены — второй и четвертый, посвященные теме взятки. Поправок в тексте нет.

3. «Одного семинариста ~ бегущего с поля брани». — «Краткая анатомия человека» («Осколки», 1883, № 34, 20 августа). См. том II Сочинений.

Исключены характеристики скелета, лица (с выпадом против духовенства, называющего лицо «физиогномией» и «лицем»), глаз (названных «полицеймейстерами головы»), носа, ушей (как органов для подслушивания чужих разговоров), рук («ловят, берут, ведут, сажают, бьют...»), талии (с фривольными подробностями, которые были бы также не свойственны «солидному» автору «Записной книжки»). В пояснениях к языку цитата из Цицерона: «hostis hominum et amicus diaboli feminarumque»Враг людей и друг дьявола и женщин (лат.).¹ заменена: «Язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли; но и мыслительная способность дана для того, чтобы уметь прятать свой язык». Из пояснений к сердцу исключено: «У женщин — постоялый двор: желудочки заняты военными, предсердия — штатскими, верхушка — мужем». В аннотации к ногам исключено упоминание должников.

4. «Жизнь пренеприятная штука ~ из сплошного ликования». — «Жизнь прекрасна! (Покушающимся на самоубийство)» («Осколки», 1885, № 17, 27 апреля). См. том III Сочинений.

В тексте: «Радуйся, что в данную минуту ~ с Турбой» сняты специфические для журнальной среды слова. (В. П. Турба — издатель журнала «Иллюстрированный мир».) Исключена фраза с выпадом против «Гражданина».

5. «Грачи прилетели ~ И улетел». — «Грач» («Осколки», 1886, № 13, 29 марта). См. том V Сочинений.

Рассказ значительно сокращен. Сняты слова рассказчика, из которых видно, что он журналист. Исключена назидательная фраза грача («Ум дается, г. человек, не многолетием, а воспитанием и образованием») и подтверждающие это назидание слова

о Китае, который «остался таким же балбесом, каким был и 1000 лет тому назад», а также вся его финальная реплика по поводу того, что жизнь человеческая хуже и порочнее жизни грачей. «А плевать я хотел на ваш миллион!» — так реагирует теперь грач на соблазнительные цифры, которые рассказчик приводит ему в доказательство того, что грач по глупости упустил богатство. В свете заметок Ивана Иваныча презрение к богатству и в самом деле «глупо».

6. «Жили-были себе ~ И Серж стал статским советником». — «Репка. (Перевод с детского)» («Осколки», 1883, № 8, 19 февраля). См. том II Сочинений.

В тексте рассказа исправлений нет.

7. «Некий философ сказал ~ Канта или Спинозу!» — «Статистика» («Осколки», 1886, № 42, 18 октября). См. том V Сочинений.

В подборку включен первый абзац рассказа — как вступление к тексту «Новейшего письмовника». При этом сделаны сокращения (исключены слова о прибавке жалованья почтальонам, снят эпитет в словах о «скабрезном описании кутежа» и исключены просьбы: «не попадаться, иначе я тебе в морду дам!» и поздравить «Анюточку — с днем рожденья!».

8. «Что такое письмо? ~ Такой-то». — «Новейший письмовник» («Осколки», 1884, № 48, 1 декабря). См. том III Сочинений.

Текст «Новейшего письмовника» следует непосредственно за отрывком из «Статистики», без пробела между ними — как продолжение рассуждений Ивана Иваныча. Возможно, имя Иван Иваныч восходит к нравоучениям «Новейшего письмовника»: «...в письмах <...> к старшим надлежит <...> руководствоваться табелью о рангах, предпосылая имени адресата его полный титул, например, „Ваше превосходительство, отец и благодетель, Иван Иванович! Просвещенное внимание Ваше и проч. ...“»

Первый абзац «Новейшего письмовника» помещен без изменений, следующая фраза — о литераторах, артистах и художниках — опущена. В образцы писем внесены исправления. «Вредное и пагубное» письмо заменено на «Непочтительное», а последние два абзаца («Ругательное» и «Письмо к литератору») остались неиспользованными. В письме «К начальнику» из доноса на Пересекина исключены слова о людях, которые «по легкомыслию не могут оценить благ» начальника. «Вашество» везде изменено на «Ваше превосходительство!»

«Непочтительное» письмо стало резче. Обращение «Вашество!» здесь изменено на «Милостивый государь!». О своей жене автор письма говорит прямо: «которая обманывала меня вместе с Вами». Вместо скромной просьбы о переводе на другую службу вставлено: «Служить у вас я больше не желаю и буду очень рад, если больше не увижу вашей рожи, весьма противной. Жену мою можете взять себе и не возвращать».

9. «Тема для масленичной проповеди ~ апоплексический удар». — «О бренности (Масленичная тема для проповеди)» («Осколки», 1886, № 8, 22 февраля). См. том IV Сочинений.

Сделано одно добавление в начале текста (перефразировка прежнего заглавия: «Тема для масленичной проповеди. О бренности всего земного»).

10. «Старшие — те же мертвецы ~ нужно скрывать их качества».

— «Плоды долгих размышлений» («Осколки», 1884, № 15, 14 апреля). См. том II Сочинений.

Из восьми афоризмов использовано семь (опущен последний, с выпадом против «Иллюстрированного мира»), снято упоминание адвоката А. В. Лохвицкого в афоризме о прочности и постоянстве законов природы. В афоризме о качестве предметов вместо: «нужно скрывать их качества» стало: «иногда бывает нужно скрывать их качества».

11. «По мнению начитанных гувернанток ~ не соглашаться с этим». — «Несколько мыслей о душе» («Осколки», 1884, № 15, 14 апреля). См. том II Сочинений.

Использован первый абзац. Исправлений нет.

12. «Один умный ~ не кичится своей силой». — «Самообольщение (Сказка)» («Осколки», 1884, № 20, 19 мая). См. том III Сочинений.

В реплике участкового пристава, хваставшегося своей силой, зачеркнуто: «Могу и Карфаген разрушить и гордиевы узлы мечом рассекать. Вот какой я!» Из восхвалений, расточаемых человеческому уму стариком брандмейстером, исключен мотив взятки («и с мертвого взятку взять»). Сделано также несколько стилистических исправлений.

13. «Некая муха ~ газетный лист». — «Сказка (Посвящ. балбесу, хвастающему своим сотрудничеством в газетах)» («Осколки», 1886, № 18, 3 мая). См. том V Сочинений.

Исправлений в тексте нет.

Остальные четыре вырезки представляют собой произведения, написанные в форме канцелярской бумаги: «<Донесение>» («Осколки», 1885, № 13, 30 марта), «Предписание (Из захолустной жизни)» («Осколки», 1884, № 52, 29 декабря), «Затмение Луны (Из провинциальной жизни)» («Осколки», 1884, № 39, 29 сентября) или частного письма: «Письмо к репортеру» («Осколки», 1884, № 23, 9 июня). См. т. III Сочинений. Каждое из них подписано именем лица, составившего бумагу или письмо. В трех последних вырезках сохранены заголовки. В «Предписании» снят подзаголовок. Тексты «<Донесения>» и «Письма к репортеру» выправлены. Рассказ «Затмение Луны» совсем не правился: текст перечеркнут карандашом; очевидно, Чехов хотел исключить его из подборки.

Большой интервал между последним рассказом основного «цикла» — «Сказка» — и «<Донесением>», по-видимому, свидетельствует о том, что Чехов еще не решил, в какой форме включить в подборку последние четыре рассказа. Не исключено, что он собирался создать из них новый «цикл».

Мысль о переиздании юмористических рассказов возникла у Чехова в конце 1890-х годов и предшествовала решению выпустить в свет собрание сочинений. Еще до конкретных переговоров с Сувориным о собрании сочинений Чехов писал ему: «Я собираю свои юмористические мелочи, хочу издать толстенькую книжку под названием „Мелочь“» (12 июня 1898 г.). «Я вырезал из „Осколков“ свои мелкие рассказы и продал их Сытину на десять лет», — писал Чехов Л. А. Авиловой в конце июля (между 23 и 27). Возможно, что именно для этой книжки и была

начата работа над замыслом: «Из записной книжки Ивана Иваныча».

Но еще через месяц Чехов потерял интерес к изданию сборника юмористических рассказов. 24 августа 1898 г. он писал Суворину: «Сытин покупал мои юморист<ические> рассказы не за три, а за пять тысяч. Соблазн был велик, но я все-таки не решился продать; душа моя не лежит к книжке с новым названием. Выпускать каждый год книжки и давать им всё новые названия — это так надоело и так беспорядочно <...> рано или поздно придется издавать рассказы томиками и называть их просто так: первый, второй, третий... т. е., другими словами, издавать собрание сочинений. Это вывело бы меня из затруднения, это советует мне Толстой. Юморист<ические> рассказы, которые я теперь собрал, составили бы первый том». Так замысел сборника «Мелочь» привел Чехова к необходимости издать собрание сочинений.

Для первого тома предполагавшегося собрания сочинений Чехов послал рассказы Суворину в октябре 1898 г., а в январе 1899 г. уже читал «первую корректуру» (письмо к М. П. Чеховой от 9 января 1899 г.). Немного позднее, уже по договоренности с Марксом, посылая ему «около двухсот рассказов новых, т. е. еще не помещенных в сборниках», он «почти столько же» отбросил «за негодностью» (письмо к Суворину, 16 мая 1899 г.). Первоначальное намерение Чехова издать максимально полное собрание своих ранних рассказов не было осуществлено.

Ввиду того, что подборка «Из записной книжки Ивана Иваныча» осталась неоконченной, трудно предположить, чтобы она была предназначена для набранного уже первого тома несостоявшегося суворинского издания. Авторская пагинация на вырезках, которые должны были составить этот «цикл» (стр. 101—111), свидетельствует скорее всего о том, что это была часть вырезок из «Осколков», которые он делал для сборника «Мелочь».

После смерти Чехова все его неопубликованные произведения должны были перейти в собственность издательства Маркса. При подготовке дополнительных томов второго марксовского издания (т. XVI—XXII) библиограф П. В. Быков, сотрудничавший в «Ниве», по поручению Л. Ф. Маркс, вдовы А. Ф. Маркса, обратился с просьбой к М. П. Чеховой прислать сохранившиеся у нее рассказы Чехова с его правкой. «Некоторые из рассказов, собранных самим Антоном Павловичем, правлены его рукою, но Вы пишете, что и у Вас есть кое-что из рассказов Антона Павловича в исправленном виде», — писал он 7 апреля 1910 г. (ГБЛ). Тогда-то, очевидно, и попали в издательство вырезки из «Осколков», подготовленные для «цикла» «Из записной книжки Ивана Иваныча». В 1911 г. в томе XXII второго марксовского издания, в составе статьи А. Измайлова «Первые шаги Антоши Чехонте», по тексту этих вырезок были опубликованы: «Письмо к репортеру», «О женщинах», «<Донесение>», а также один афоризм из «Плодов долгих размышлений» («Можно сказать: „я друг этого дома...“»).

В 1934 г. эти вырезки были переданы в ГЛМ А. Е. Розинером, братом Л. Е. Розинера, бывшего при Чехове управляющим конторой журнала «Нива». С 1941 г. они хранятся в ЦГАЛИ.

Сноски

Сноски к стр. 341

¹О том, как Чехов правил, читал или слушал свои старые рассказы, см.: И. А. Бунин. Собр. соч. Т. 9, стр. 195; Из далекого прошлого, стр. 234; К. С. Станиславский. — Л. А. Сулержицкий. Из воспоминаний об А. П. Чехове в Художественном театре. — Альманах «Шиповник», кн. 23. СПб., 1914, стр. 157.

Сноски к стр. 342

¹Е. Н. Коншина считала, что речь идет о рассказе «Волк» (авторская переработка «Водобоязни». См. ее примечания в кн. «Письма А. П. Чехова к О. Л. Книппер-Чеховой». Берлин, 1924, стр. 270). Однако, судя по почерку, автограф «Волка» относится не к 900-м, а к 90-м годам. А. Б. Дерман сомневался в предположении Коншиной (см. его комментарий к т. III «Переписки А. П. Чехова и О. Л. Книппер», машинопись. — ГБЛ, ф. 356, к. 5). Л. М. Фридкес предположил, что Чехов имеет в виду незаконченный рассказ «Письмо» (ПССП, т. XIX, стр. 550. См. примечания в т. VII Сочинений, стр. 718). Не исключено, что Чехов говорит в своем письме о «Невесте» — в те дни (декабрь 1902 г.) работа шла над этим рассказом (ср., например, письмо к Книппер от 14 декабря 1902 г.).

Сноски к стр. 350

¹См. в статье В. А. Поссе «Московский Художественный театр (по поводу его петербургских гастролей)» в журн. «Жизнь», 1901, т. IV: «Талант Чехова растет беспрерывно, становится всё серьезнее и опаснее для гг. „сереньких“».

²В статье «О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове» («Журнал для всех», 1902, № 3, подпись: В. Мирский) автор спорит с обвинением в «безразличии», с позицией критиков «Русского богатства».

Сноски к стр. 352

¹В. В. Воровскому принадлежат также статьи «А. П. Чехов» («Наше слово», 1910, 17 января), «А. П. Чехов и русская интеллигенция» («Бессарабское обозрение», 1910, 17 января).

²В том же номере журнала «Правда» А. А. Дивильковский подвергал критике концепцию Чехова — «мрачного пессимиста» (стр. 103).

Сноски к стр. 384

¹Сообщили племянница Авиловой — Н. Ф. Страхова и внучка — Н. С. Авилова.

²Письма Чехова к Авиловой, за исключением этого письма (имевшего, по мнению Авиловой, интимный характер), были опубликованы М. П. Чеховой в шеститомном издании Писем А. П. Чехова по автографам. Автографы писем были похищены у Авиловой в 1919 г. вместе с письмами к ней И. А. Бунина, М. Горького и др. О своих письмах к Чехову, возвращенных ей М. П. Чеховой, Авилова писала: «Не перечитывая, я бросила их в печку. Я очень жалею, что я это сделала».

Сноски к стр. 385

¹Текст письма включен в главу воспоминаний «Чехов в моей жизни», остающуюся неопубликованной. См. ЛН, т. 68, стр. 260.

Сноски к стр. 415

¹пугало (франц.).

Сноски к стр. 458

¹Рассказ был начат в 1899 г., когда, как Чехов писал позже, он «собирался умирать» (к О. Л. Книппер, 9 января 1903 г.).

Сноски к стр. 479

¹Название рассказа связано с болезнью Михаила Ильича: расстройство компенсации, или декомпенсация (медиц.) — расстройство деятельности какого-либо органа или целого организма в результате нарушения «компенсации» (лат.: уравновешение).

Сноски к стр. 485

¹Враг людей и друг дьявола и женщин (лат.).

Прижизненные переводы на иностранные языки

ПРИЖИЗНЕННЫЕ ПЕРЕВОДЫ
НА ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИСоставители Л. П. Северская и М. Рев (венгерский язык).Библиография прижизненных переводов, впервые составленная в настоящем издании, учитывает имевшиеся в распоряжении редакции материалы. Дополнения к библиографическому перечню будут помещены в XVIII, заключительном томе серии.¹

АРХИЕРЕЙ

Польский язык

Archierej. Tłum. G. W. — Czas, 1904, nr. 130—135

В ОВРАГЕ

Немецкий язык

In der Schlucht. — Neue Zeit. 1901, S. 30

In der Schlucht. — Tschechow A. Gesammelte Werke. Bd. 5. Übers.: W. Czumikow u. M. Budimir. Jena, Diederichs, 1904

Французский язык

Dans le bas-fond. — Tchékhov A. Les Moujiks. Trad. par D. Roche. Paris, Perrin, 1901

ДАМА С СОБАЧКОЙ

Болгарский язык

Дамата с кученцето. — Чехов А. П. Дамата с кученцето. Разказ. Прев. Г(еорги) Б(акалов). Варна, С. Георгиев, 1900

Венгерский язык

Az ölebes asszony. — Új Század, 1900. július 1.

Az ölebes asszony. — Új Század, 1902. augusztus 31.

Fürdöi ismeretség. — A Hét. Bdp. 1902. XIII. évf. 36/662, 37/663. sz. szeptember 7, 14.

Немецкий язык

Die Dame mit dem Hündchen. — Neue Zeit, 1900, S. 284

Die Dame mit dem Hündchen. — Tschechow A. Gesammelte Werke. Bd. 4. Übers.: W. Czumikow u. M. Budimir. Jena, Diederichs, 1902

Сербскохорватский язык

Gospođa sa psićem. — Hrvatsko pravo, Zagreb, 1900, br. 1338—1342

Dama s psićkom. Prev. I. Prijatelj. — Ljubljanski zvon, Ljubljana, XXI, 1901, br. 4

Чешский язык

Dáma z psičkem. Přel. V.  Prach. — Besedy Času, 1902, č. 7

ИОНЫЧ

Немецкий язык

Das Kätzchen. — Tschechow A. Das Kätzchen. Übers. K. Brauner. Wien — Leipzig, Wiener Verlag, 1904

Сербскохорватский язык

Jonič. Prev. M. Mareković. — Vienac, Zagreb, XXX, 1898, br. 50—52

КРЫЖОВНИК

Болгарский язык

Френското грозде. Прев. Д. Ангелов. — Звезда, I, 1900, кн. 10—11, октомври — ноември

Немецкий язык

Der Stachelbeerstrauch. — Tschechow A. Die Hexe und andere Novellen. Übers.: T. Kroczek. Halle, O. Hendel, 1904

Сербскохорватский язык

Ogrozd. — Novi viek, Split — Zagreb, III, 1898, br. 8

НЕВЕСТА

Сербскохорватский язык

Zaručnica. Prev. M. Lovrenčević. — Dom i sviet, Zagreb, 17/1904, br. 22—24.

Невеста. С рус. М. Марковићева. — Јавност, II, 1904, № № 66—68, 70—74

О ЛЮБВИ

Болгарский язык

За любовта. Прев. С. Н. Коледаров. — Звезда, I, 1900, кн. 10—11, октомври и ноември

За любовта. Разказ. Прев. М. Пундев. — Летописи, V, 1904, бр. 3—4, 15 април

ПО ДЕЛАМ СЛУЖБЫ

Сербскохорватский язык

U službi. Prev. S. S. Davidović. — Bosanska vila, Sarajevo, 14/1899, br. 8—10

Чешский язык

V záležitostech služby. Přel. A. G. Stín (A. Vrzal.) — Lumír, 27, 1899, s. 422—428

СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ

Сербскохорватский язык

Doživljaj iz lječničke prakse. Prev. S. Rakošev. — Prosvjeta, Zagreb, XII, 1904, br. 4

Чешский язык

Případ z praxe. Přel. A. G. Stín (A. Vrzal). — Lumír, 27, 1899, s. 246—248, 271—272

У ЗНАКОМЫХ

Немецкий язык

Ta und Wa. — Tschechow A. Gesammelte Werke. Bd. 4. Übers.: W. Czumikow u. M. Budimir. Jena, Diederichs, 1902

ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ

Болгарский язык

Човек в калъф. Разказ. Прев. Г. А. Миндов. — Ново време, II, 1898, кн. XI, ноември

Човекът в кутийката. Прев. Немил — Недраг. — Учителска мисъл, 1, 1904, кн. 10, юни

Сербскохорватский язык

Čovjek u toku. — Novi viek, Split — Zagreb, III, 1898, br. 6

Чешский язык

Člověk v pouzdře. Přel. A. G. Stín (A. Vrzal). — Květy, 20(2), 1898, s. 713—721

Сноски

Сноски к стр. 489

¹Составители Л. П. Северская и М. Рев (венгерский язык).

Библиография прижизненных переводов, впервые составленная в настоящем издании, учитывает имевшиеся в распоряжении редакции материалы. Дополнения к библиографическому перечню будут помещены в XVIII, заключительном томе серии.

Список иллюстраций

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

      

А. П. Чехов. 1899 г. Фотография	4
Переплет второго прижизненного издания сочинений А. П. Чехова	63
Титульный лист тома IX Сочинений А. П. Чехова (1-е изд. А. Ф. Маркса, 1901 г.)	95
«Новая дача». — «Русские ведомости», 1899, № 3. Первая публикация	115
«Расстройство компенсации». Первая страница автографа (ГБЛ)	225
«Калека». Автограф (ГБЛ)	233

Содержание

СОДЕРЖАНИЕ

                         

РАССКАЗЫ	Текст	Вари- анты	Приме- чания
У знакомых (Рассказ)	7	251	354
Ионыч	24	256	362
Человек в футляре	42	260	369
Крыжовник	55	260	378
О любви	66	261	382
Случай из практики	75	261	390
По делам службы	86	262	396
Душечка	102	262	404
Новая дача	114	262	414
Дама с собачкой	128	263	419
В овраге	144	266	431
На святках	181	267	450
Архиерей	186	—	452
Невеста	202	268	462
НЕОКОНЧЕННОЕ
Расстройство компенсации	223	321	475
Калека	232	330	481
Из записной книжки Ивана Иваныча (Мысли и заметки)	235	—	484
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ, ВАРИАНТЫ	250	—	330
ПРИМЕЧАНИЯ	331	—	488
Условные сокращения	333
Вступительная статья к примечаниям	335
Прижизненные переводы на иностранные языки	489
Список иллюстраций	493

Концевая страница

Печатается по решению
Редакционно-издательского совета
Академии наук СССР

*

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:

Н. Ф. БЕЛЬЧИКОВ (главный редактор),
Д. Д. БЛАГОЙ, Г. А. БЕЛЫЙ, А. С. МЯСНИКОВ,
Л. Д. ОПУЛЬСКАЯ (зам. главного редактора),
А. И. РЕВЯКИН, М. Б. ХРАПЧЕНКО

*

Текст подготовили и примечания написали:

М. П. Громов, Л. М. Долотова, В. Б. Катаев,
А. С. Мелкова, Л. Д. Опульская, Т. И. Орнатская,
Т. В. Ошарова, Э. А. Полоцкая, А. П. Чудаков

Редактор десятого тома
Н. И. Соколов

*

Редактор издательства М. Б. Покровская
Оформление художника И. С. Клейнарда
Художественный редактор С. А. Литвак
Технический редактор О. М. Гуськова
Корректоры М. В. Борткова, Р. П. Шаблеева

*

Сдано в набор 1/IV 1977 г. Подписано к печати 1/VIII 1977 г.
Формат 84×1081/32. Бумага № 1. Усл. печ. л. 26,14.
Уч.-изд. л. 27,8. Тираж 300 000 экз.
Изд. № 1734/77. Заказ № 1383.
Цена 3 р. 20 к.

Издательство «Наука», 117485,
Москва, В-485, Профсоюзная ул., 94а

Ордена Октябрьской Революции
и ордена Трудового Красного Знамени
Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова
Союзполиграфпрома при Государственном комитете
Совета Министров СССР по делам издательств,
полиграфии и книжной торговли.
Москва, М-54, Валовая, 28